Умный, ученый, опытный, много видевший, много знающий, как же ты, при твоих-то уме и способностях, не нашел дорожку к сердцу родной твоей дочери? Зина-то на глазах у всех пропадает... Скажут: чего общественность смотрела? А это тот редкий случай, когда общественность бессильна, потому что Зине Рябининой может помочь лишь один человек: родной отец! От обиды на которого она и гибнет. А теперь вот, Владимир Петрович, эта позорная история с Тереховым, твоим бывшим учеником.
Чем тебе не угодил Юрий Терехов? Что оказался талантливее тебя, так он же твой ученик, а учитель должен радоваться, если ученик превзошел его, значит, будет кому передать дело рук своих и будет кому продолжить его. Или не понравилось, что не подхалимничает, не заискивает перед тобой, собственные мысли имеет и высказывает их без опасения? А тебе что - хочется запугать, чтоб тебя боялись, чтоб твой авторитет превыше всего был, пусть даже во вред заводу, которому ты отдал всю жизнь? А навязывание соавторства... совестно даже говорить об этом...
Я заканчиваю, товарищи. Предлагаю вынести товарищу Рябинину строгий выговор. Терехова вернуть в конструкторское бюро и дать возможность самому довести свое изобретение. И конечно, уничтожить фальшивую авторскую заявку, предварительно разобравшись, чьих рук это дело, и написать новую от имени самого изобретателя.
Говорят, Марии Даниловне так аплодировали, что чуть стекла не вылетели. Ей устроили настоящую овацию. Хлопали, пока она не дошла до своего стула и не села.
Юра Терехов, кажется, заплакал, укрыв лицо в ладони,- нервы-то ему потрепали изрядно. Товарищи из конструкторского бюро старались загородить его от любопытных глаз.
Председатель предоставил слово сердитому мастеру (кажется, его звали Василий Кузьмич), но тот сказал, что от выступления отказывается, так как лучше, чем сказала Мария Даниловна Добина, уже не скажешь. Он присоединился к предложениям Марии Даниловны и захотел только добавить: "поручить парткому проверить выполнение и доложить на следующем собрании". В общем, прения на этом закончились, а добавлений было множество, и самых дотошных. Кто-то из пожилых коммунистов предложил было вернуть отцу прежнюю бригаду, само дело того требует: собрать и наладить такую сложную машину, как "сборочный центр",- дело не шуточное, нужны... гм, опытные, дисциплинированные наладчики... Все поняли, что он хотел сказать.
Но отец поднялся и заявил с места, что соберет и с новой бригадой, с которой он уже сработался, и не откажется от нее. Ребята многому научились и вообще хорошие, только пусть руководит сборкой сам автор чертежей Терехов.
На этом и порешили коммунисты, проголосовав единогласно.
Рябинин больше не промолвил ни слова. Тяжелое полное лицо его словно окаменело. Он ни на кого не смотрел... То, что ему вынесли строгий выговор, потрясло его: никак он этого не ожидал.
Все расходились с каким-то ощущением праздника в душе: восторжествовала справедливость. Лица подобрели, глаза сияли радостью.
Юрий подошел к Марии Даниловне и при всех расцеловал ее. Он был тронут до глубины души...
Как-то, возвращаясь домой, я встретила Зинку и Зомби. Она шла из своего общежития, которое находилось неподалеку. Я кивнула ей и хотела пройти, но она приостановилась и сказала, указывая Зомби на меня:
- Вот самый добрый человек, которого я знаю. Она даже подонка вроде тебя и то никогда бы не предала. Она способна даже меня пожалеть.
- Что значит - даже тебя? Будто ты уж такая плохая. Больше напускаешь на себя, назло кому-то. Как тебе не совестно, Зина! И вообще я не такая уж добрая, как тебе кажется... А может, ты ради хохмы сказала так?
Про себя я отметила: надо будет подумать на досуге, добра ли я. Ни разу об этом не задумывалась. И плохо ли это, если добра?
- Вот именно, - хихикнул Зомби, - всякий добр лишь для себя. Вообще люди делятся на волков и овец. Один писатель даже пьесу такую написал. Или ты ешь, или тебя съедят.
Я запротестовала, но Зомби и слушать не стал. Ну и черт с ним. Всмотрелась в Зину. Странное у нее было выражение лица: торжественное и торжествующее. Как будто она решилась и, преодолев что-то в себе, осуществила это решение. На что она может решиться рядом с таким подонком, как Зомби? Я взглянула на него: он посмеивался, как всегда. Мы обе вызывали в нем невольный смех. Он ведь чрезвычайно смешлив.
Интересно, кто не знает, что он вор, может догадаться по внешности? И может, и нет, смотря что в нем видеть...
Одет он обычно, ничего стильного, добротное пальто, меховая шапка, пуховое кашне. По виду обычный служащий. И только глаза пусты, мрачны и, при всей его смешливости, никогда не смеются. Навсегда уверовал, что человек человеку волк, и ничто его не разубедит. Если же встретит бескорыстного, доброго, то скажет о нем - овца.
- Владя! - Зина взяла меня за руку. Она была без перчаток, и пальцы ее покраснели от холода.- Владя, когда мне будет совсем плохо и я позову тебя, ты придешь?
- Зачем же ждать плохого, позови меня раньше,
- Ты придешь,- кивнула она. Зомби смеялся.
- Хватит тебе, Зинка, резину тянуть,- лениво сказал он,- пошли. До свидания, барышня.
Они ушли. Меня отродясь никто не называл "барышня". Откуда он выкопал это слово? Теперь называют просто "девушка". Правда, есть балет "Барышня и хулиган", но вряд ли Зомби его видел.
Как оттащить Зинку от таких, как Зомби? Ее бывшая компания взялась за ум, так Зинка сменила их на других, которые отнюдь не собираются этого делать.
Кто только не разговаривал с ней "по душам". И местком в полном составе, и комсомольцы во главе с Юрой Савельевым, и мастера, и бригадиры, и сердобольные работницы, не говоря уже о ее друзьях, как Ермак, я, мой отец, тот же Шура Герасимов, который хотел жениться на ней, хотя ему и девятнадцати лет нет. Шура не идет в армию: больные почки. К тому же он единственный сын больной и старой, нуждающейся в уходе женщины.
Но Шура не из-за угроз и уговоров взялся за работу. Он действительно полюбил эти поразительные новые станки. Работать на них для него такое наслаждение, как шахматисту по призванию играть в шахматы.
Олежка Куликов работает добросовестно, уже не тяготясь, но пока без увлечения. С увлечением он только играет на балалайке. Олежка записался в инструментальный кружок и каждый вечер бежит в заводской клуб на репетицию.
А братья Рыжовы... Те с возрастом просто поумнели, в них проснулась практичность, стремление заработать побольше денег и тратить их "с умом". Они приоделись, помогают своим глухонемым родителям и часто разговаривают об армии, куда их призовут через год.
Пришла домой, а папа уходит к Шуре.
- Тебе не будет скучно? - спросил он.
- Нет, не будет. Иди.
Настроение испортилось. Я думала, мы сегодня посидим с ним, как прежде, за чаем, обсудим вчерашнее собранна...
Но зато пришел Ермак, даже не позвонив предварительно. Был в наших краях и решил заглянуть. Я так обрадовалась, что чуть не расцеловала его в передней. Но он так скромен, и приходилось крепиться и ждать, когда он сам меня поцелует... не только как сестру.
- Хотите чаю? - спросила я, когда он разделся (я еще ни разу не видела его в форме) и, улыбаясь, прошел в комнату.
- Потом. Сначала хочу посмотреть на тебя - так соскучился!
- Правда?
- Правда, Владя.
- А почему же не приходил?
- Некогда было. Готовился к очень серьезной операции.
- Опасной?
- Нет. Нисколько. А где Сергей Ефимович?
- Ушел к Шуре. Ах да, ты же и не знаешь подробности.
Мы сели рядом на диване, и я рассказала ему все-все новости. И про режиссеров, и про Шуру, и даже о вчерашнем собрании - то, что мне было известно. Ермак, чуть улыбаясь, слушал, не сводя с меня глаз... Он несколько осунулся, черты его стали еще резче. Но яркие серые глаза улыбались, ликовали. Он чему-то очень радовался помимо нашей встречи. А встрече радовался тоже, и я почувствовала себя счастливой.
- Какая-то удача на работе? - спросила я.
- Большая удача, Владя. Давно этого добивался. Словно гора с плеч. Так я рад!
- Ты прямо ликуешь. Рассказать нельзя?
- Все расскажу... Через несколько дней.
- Понимаю, такая работа. Почему-то я вспомнила лицо Зины...
- Только скажи, это касается Зины Рябининой? Ермак кинул на меня быстрый взгляд.
- Ты говорила с ней?
Я рассказала, как встретила ее и Зомби и какое у нее было лицо. Ермак перевел разговор на другое.
Потом мы пили чай, разговаривали, он дал мне прочесть письмо его друга океанолога Санди. Ушел он ровно в двенадцать. Папы еще не было. Весь вечер мы с Ермаком были одни в квартире, и он даже не поцеловал меня. Это понятно, раз он меня не любит.
Когда Ермак ушел, а папа все еще не приходил, я с горя стала слушать пластинки. Прослушала несколько песен Таривердиева, Птичкина, Петрова, и так мне стало грустно, что я бросилась на постель и расплакалась, как маленькая.
Да и чему, собственно, радоваться? Ермак меня не любит и вряд ли когда полюбит. Мама тяжело больна и бросила нас ради Моржа. Папа больше всех на свете любил меня, теперь он больше всех любит Шуру. В университет я, наверно, опять не попаду, даже на вечерний... столько желающих, такой конкурс! Да и с завода было жалко уходить. Разве поступить на заочный?
