- Абрашка, поди принеси из кухни картошек. Испечем на углях. - Абрашка вскакивает. - А заодно попроси у Шаи селедочку - поджарим.
Наклонившись над печкой, мы ворошим кочергой угли. Нестерпимо горячо глазам.
- Ого! Какую здоровенную тебе Хая дала!
- Как же! Я сам выбрал в бочке.
Крупные картошины перекатываются по горячим углям, кожица на них морщится. А селедка наливается, твердеет, задирает хвост и шипит. Засохшую и почерневшую, мы, обжигая пальцы, вытаскиваем и разделываем ее. Вдруг дохнуло холодным воздухом - открылась дверь.
- Что вы тут делаете в темноте? - Это входит, шурша юбками, Саша. В руках у нее раскачивается горящая лампа. По комнате расходится свет и запах керосина. От лампы, от Сашиной цветастой юбки и румяных щек сразу становится веселее. - Вставайте, ребята! Наверное, уже все прогорело. Я закрою печку, а то тепло уйдет.
Саша отстраняет нас от печки. Обгоревшим дочерна совком выгребает золу. Потом влезает на стул и задвигает вьюшку. Все становится обыкновенным. Что теперь делать? Папа с мамой еще в магазине.
- Башутка, иди поужинай первой. Тебе скоро пора спать, завтра ведь в школу. - Саша тянет меня за руку.
Да уж лучше посидеть с ней на кухне, чем торчать в этой мрачной задраенной комнате. Там хоть лампа посильнее, и свету от нее больше. По стенам развешана начищенная до блеска медная утварь. На столиках стоят тарелки и миски. Хая хлопочет у плиты и обращается к нам, не поворачивая головы:
- Что ты будешь на ужин, Башенька? Сардинку, рыбное филе? - Не ожидая ответа, кладет на сковородку с раскаленным маслом темную рыбину и, как только она обжаривается, обливает сверху яйцом. - Посмотри, какая стала желтенькая! Прямо золотая!
Саша ставит передо мной тарелку и не спускает с меня глаз - следит, чтобы я все съела, да еще подает мне сметану. Я тру глаза, хочется спать.
В моей длинной, как пенал, комнате совсем темно. Свет проникает только из столовой. Страшно смотреть в глубину. Там стоят еще кровати. Еле заметно поблескивают их ножки, чуть белеют подушки. Иногда тут спит кто-нибудь из внезапно нагрянувших братьев, или заезжий торговый агент или мальчик-ученик который у нас столуется.
Я ложусь раньше всех и накрываюсь с головой - боюсь высунуться в темноту. Слышно, как гудит лампа в столовой. Там ужинают, звякают тарелки, вилки, ножи. Сквозь дрему я определяю по звукам: вот заканчивают рыбу, вот пьют кофе. На пороге длинная тень в профиль - заходит Хая с листком бумаги в руке и ждет, пока мама обернется к ней.
- Что тебе, Хая? - Мама наконец вспоминает что, кроме магазина, есть еще и дом. - Ну, покажи свои записи. Сколько ты израсходовала?
Хая протягивает ей покрытый цифрами лист и жалуется на дороговизну. Однако ей удалось все купить на редкость выгодно. Мама цен не знает. Она никогда не ходит на рынок. Но качает головой и приговаривает: "Как дорого! Как все дорого!" Хая клятвенно бьет себя в грудь... а я засыпаю.
Просыпаюсь внезапно, в холодном поту. Прислушиваюсь: в столовой тихо. Все спят. Но что-то, кажется, проглядывает во мраке. Меня разбудил скрип кровати. Высовываю голову из-под одеяла и слышу шаги. Или это сон?
И вдруг прямо перед собой вижу белого черта. Ноги его тонут в темноте. Длинные руки болтаются по сторонам раздутого, как бурдюк, брюха. Я ныряю под одеяло. Почему он так близко от моей постели? Никогда я его не видела у себя в комнате, вот так, в исподнем. Он такой страшный, в длинной рубахе. Я хочу закричать. Но этот малый отступает назад и бледнеет.
И только скрипит его кровать.
Мне больше не уснуть. Не шевельнулось ли его одеяло? Я боюсь закричать и разбудить весь дом. Когда же утро?!
- Мама, мама? Знаешь, что было сегодня ночью? Я видела...
- Не стыдно тебе? Большая девочка, а выдумываешь такую чушь. Одевайся скорей и отправляйся в школу.
Я обиженно поджимаю губы. Но уже начался новый день.
СЛУЖАЩИЕ
Бывает, папа с мамой ненадолго отлучаются и говорят мне: Башенька, присмотри пока за магазином.
Я залезаю на высокий мамин стул. В магазине работает много людей. За кем я должна присматривать: за ними или за покупателями?
Продавцы то и дело проходят мимо меня. Кто легонько ущипнет, кто схватит за руку, кто за ногу. Каждый старается зацепить и подразнить. Я кричу. А они толкают мой стул.
- С ума вы там посходили? - Мама влетает в магазин. - Дела у вас другого нет, как только дурака валять с Башенькой? Нашли место! Вся торговля стоит! А ты чего пищишь, только их раззадориваешь? - накидывается она и на меня. - Ладно, тихо, дайте мне немножко отдохнуть.
И она снова выходит. Продавцы распаковывают и запаковывают какие-то пакеты и свертки. Шуршит шелковистая белая бумага, оборачивает золотые кольца, брошки с разноцветными камнями - они так и сияют, так и исходят желанием вырваться из бумажного плена.
Их без конца извлекают на свет, проверяют, все ли на месте, и прячут завернутыми еще и в толстую серую бумагу, чтобы не украли воры. Но хотя при магазине постоянно дежурит сторож, от воров, особенно если они есть среди своих, ни за что не уберечься.
У нас все служащие работают уже много лет. Они здесь выросли и выучились.
Самый старший, черноволосый холостяк Шоня, каждый раз при виде меня распахивает рот - обычно плотно закрытый, - улыбается, и усы его разъезжаются в разные стороны. Его темные глаза никогда не оживлялись веселым блеском, они подрагивали, как мертвая вода, из которой, казалось, он только-только достал свои влажные руки. Чуть прикоснувшись к ним, я поскорей отдергивала свою.
Тихоня, он разговаривал только с посетителями, да и то нечасто и коротко. Обычно же напоминал сосуд, наполненный молчаньем до краев. По замкнутому лицу не поймешь, какие мысли бродят под низким, самшито-глянцевым лбом, но, верно, какие-то нехорошие. Выдавать их он стыдился. Знали только одно: он искал невесту.
Каждый вечер, перед уходом, он, напустив на себя меланхолический вид, достает из кармана фотокарточку последней указанной сватом девушки и умоляет моего брата Якова составить для него складное письмецо. Девушки, что ни день, разные. Если Якова нет дома, он усаживается за стол и переписывает своим крупным почерком послание из письмовника.
Зато другая работница, Роза, трещит без умолку. У нее громкий голос, пышные волосы, манера высоко держать голову - никого не боюсь! Ее и правда лучше не задевать. То она о чем-то тараторит, то обворожительно смеется. Если же в магазин заходит молодой офицер, принимается ворковать, демонстрирует ему, помимо товара, перлы остроумия. Блестит глазами и перстнями. Может, хочет, чтобы он смотрел только на нее и больше ни на что? Драгоценности в витрине переливаются вместе с ее смехом. И офицер попался: покупает то, что собирался, и то, на что его подбила Роза.
Хоть работы всегда хватает, продавцы убивают время почем зря. Как, например, вон тот белокурый шалопай. Уж он-то не переутомится: его дело заворачивать и разворачивать футлярчики, но он предпочитает играть со мной.
- Башенька, иди сюда, хочешь, покачаю на коленях?
Он вытягивает длиннющие ноги и шевелит пальцами приманивая меня. Потом подкидывает меня на коленях, как на качелях. Но тут я вижу его сальные волосы и соскальзываю на пол, а он остается сидеть в неуклюжей позе.
Торговый агент Авремль поступил к нам совсем зеленым. У нас и жил, робкий такой, обидчивый малец. Как-то незаметно он расцвел, осмелел и превратился в высокого, щекастого, бойкого молодого человека с буйной шевелюрой, широким ртом и торчащими зубами. Запросто возьмет да и съест меня - страшно.
Кассирша Ривка вечно трясется над своей кассой. Бедная, невзрачная девушка, она никак не может привыкнуть, что через ее руки проходят внушительные суммы. Все проверяет, пересчитывает монеты, щупает кредитки не фальшивые ли. Трепеща, получает деньги, трепеща, дает сдачу.
Бухгалтер Гершль сидит в темной подсобной каморке, ко всем спиной. Кто и когда видел его в лицо?
Безмолвный, похожий на свои солидные учетные книги, вместо глаз очки. Ноги длинные и тощие, точь-в-точь карандаши, вроде тех, что он таскает заткнутыми за ухо. Цифры выскакивают из-под его пера, тонкие черточки усеивают бумажные поля. Он бдительно за ними надзирает. Недоглядишь - исчезнет и товар.
Когда наступает время подводить итоги, он обкладывается большими книгами и, точно генерал, производит смотр колоннам оприходованных поступлений, шеренгам подсчетов. Все подытоживает, вычисляет годовой оборот, расход, убыток, прибыль.
Ничто не ускользнет от его очков. Душой и телом он предан работе. Взвивается из-за копеечной недостачи, переживает малейшую пропажу. Докладывает о них моим родителям как о чудовищной катастрофе.
Но есть и темные пятна.
Неразговорчивый Шоня, прослужив у нас двадцать лет, в конце концов нашел невесту и на приданое открыл свой магазин, где торговал украденными за эти годы у хозяев вещами.
ПРОГУЛКА С ПАПОЙ
