Ст. 220 — хранение оружия, которого у меня не было.
Ст. 61 — участие в контрреволюционной организации, в которой я не состоял, и
ст. 95 — побег.
Сразу является несколько вопросов. Почему ст. ст. 61 и 220 и почему расстрел заменен, говоря правильно, каторжными работами.
Но в Советской России на вопрос почему — не отвечают. И в данном случае я тоже ответить не могу, я только констатирую факт. Говорят: "Был бы человек, а статья найдется".
Прочитав эту бумажку я, как всегда, от подписи отказался и попросил провести меня к Ланге. Мне нужно было хоть постараться получить что-нибудь из одежды.
Меня ввели к нему в кабинет. По-видимому он двигался по службе, так как кабинет был теперь более комфортабелен, чем тогда, когда я бывал у него.
Весь большой письменный стол был завален бумагами и книгами. На одной из них я прочел: "История Императорского Александровского Лицея". Как я потом узнал, он вел дело лицеистов, из коих 50 человек было расстреляно и много сослано на Соловки и в другие места.
Между делом, я спросил его почему он "пришил" мне 220-ую ст., о которой ни звука не было сказано на допросе.
"А я даже и не знал, что у вас 220-я статья", ответил он мне.
Вот как реагируют в советской Pocсии на вопрос "почему". Я передаю голый факт.
Наш разговор продолжался. На первом допросе он мне сказал, что если бы я, бежав из Сибири, явился бы сразу в {153} Г. П. У., то мое дело бы разобрали, и я бы не нес наказания за побег.
Основываясь на этих словах, я теперь полушуткой сказал ему, что если я теперь убегу, то приду прямо к нему на квартиру.
За все время допросов, мне кажется это единственный раз, когда он обозлился искренно. Глаза его остановились на мне, руки у него задрожали, но он сейчас же сдержался и только более чем обыкновенно злобным тоном ответил мне:
"Я вам этого делать не советую. До свидания".
Но свидание наше не состоялось. Мне объявили, чтобы к 8-ми часам вечера я был готов с вещами. Вещей у меня не было. Зато времени было много, и я мог перед новой жизнью подвести итог.
Как и все время во мне шла борьба духа и материи.
Знаменитый Соловецкий лагерь особого назначения. Самая тяжелая большевицкая каторга… Соловки, с которых нет возврата… Зимой, без одежды, без помощи извне… Вот мой удел… Страшно. Не выдержу.
Нет… Ничего. Выдержишь… — Сейчас ты более чем когда либо силен духом. Верь, что Бог лучше тебя знает, когда нужно послать облегчение. Он тебя не оставит, и эту перемену в жизни ты должен принять с радостью. Сейчас ты с Богом — Совестью внутри себя идешь в мир. Оглянись назад, посмотри на что были направлены все твои стремления раньше и куда ты идешь сейчас. Взвесь, что бы ты предпочел, эти 6-ть месяцев, или все блага мира?
Так вот он выход. Тяжело…
Все тот же двор… Конвой… Вокзал… Но все не то… Я сам не тот…
Что ж изменилось?
Все. И отношение к людям… И к себе, и к фактам и к судьбе… Все новое…
{154} Я как то мягче, чище стал. И люди будто изменились. На путь Христа я твердо встал и не сойду… Ему я покорюсь…
Не выдержишь! Ведь ты же сдал… Ведь нет уж сил…
Ведь ты на каторгу идешь. Нужна борьба… Не выдержишь!.. Мне разум говорил.
Но я спокоен был. Я силу чувствовал и знал: — Пока я с Ним и Он со мной, — я победитель.
Дверь вагона раскрылась и в коридор послышался топот ног нескольких человек…
Что то вносили… В дверях замялись… Шла руготня…
"Да ну, … Нечего там канителиться!.. Вали ее на пол!..
Что то тяжелое, мягкое, шлепнулось об пол и потом стукнулось.
"Берись за веревки!.. Тащи"!.. Опять послышался голос.
И опять топот ног…
Я подвинулся к решетке и увидел: По узкому коридору, выставив вперед руку, боком, маленькими шажками шел конвоир. На правой руке у него была намотана веревка, и он тащил за собой беспамятную, в разорванном на груди платье, связанную по рукам и ногам женщину.
В моем вагоне их было восемь.
При вывозе из тюрьмы, эта не давалась взять… Тогда ее избили, связали и, несмотря на сильный мороз, так, как она была, в одном платье, положили на сани и привезли. По дороге она потеряла сознание.
Другая, во время пути, рассказала нам свою историю:
Она крестьянка. Вдова. У нее был грудной ребенок. За недостатком хлеба, вместе с ребенком она ушла из деревни и нанялась уборщицей в школу. Заведующий школой был коммунист. Вскоре же после ее поступления, он начал к ней приставать. На связь она не пошла, и он ей отомстил. — Ее обвинили в контрабанде, арестовали, долго держали в тюрьме и около года тому назад сослали в Соловки. Не желая расставаться с ребенком, она взяла его с собой. Детей там держать не разрешается, и с обратным этапом, ее отправили в Псков, уверив, что дело там пересмотрят, и ее может быть оправдают. В Пскове ее вызвали как бы на допрос. Ничего не подозревая, она, передав ребенка своей товарке по камере, {155} пошла к следователю. Он задал ей какие то вопросы и быстро отпустил в камеру. Ребенка своего она больше не видела. И вот теперь, ее уже второй раз везут в Соловки.
Она просила ей помочь. Я передаю ее просьбу.
Везли нас скоро. Наши вагоны были прицеплены к пассажирскому поезду. Через три дня утром мы прибыли в гор. Кемь.
Здесь нас должны были передать на ветку и отвезти за 12 верст на Попов Остров, соединенный с материком дамбой и железнодорожным мостом. Это был один из островов Соловецкого лагеря особого назначения. Наша каторга.
Часа в два дня, дверь в вагон шумно растворилась и в него, в полушубках, валенках, с револьверами на боку, ввалились два каких то типа. От обои пахло спиртом. За панибрата поздоровавшись с начальником конвоя, один из них сейчас же обратился к нему с вопросом:
"Ну как? Баб привез?.. Показывай!" И они вместе подошли к отдалению женщин.
Среди них была видная блондинка: Ея мужа расстреляли, а ее сослали на 10 лет. Дорогой она держала себя скромно, плакала и видимо была очень удручена.
"Ну-ка ты! Повернись"! Обратился к ней один из типов. Блондинка продолжала сидеть спиной к решетке.
"Тебе говорят…" Повторил он.
— "Всю дорогу морду воротит". Сказал начальник конвоя.
"Ну ничего, пооботрется. А недурна!" Мотнув головой проговорил он и пошел по вагону.
"Ты за что? Ты за что?" Спрашивал он идя по коридору. "Вы за что"? спросил он одного из ехавших со мной офицеров, остановившись у нашего отделения.
"По 61-ой статье… За контрреволюцию", ответил тот. "А, значит по одному делу. Приятно… На сколько?"
— "На три года".
"Мало!.. Я тоже был на три, два отсидел, еще три прибавили. Итого четыре. Ну до свидания." Прибавил он и, хлопнув дверью, в сопровождении другого типа, вышел из вагона.
"Это ваш будущий командир полка и заведующий {156} карцерами" сказал нам, указывая по их направлению один из конвоиров. "Поехали ловить шпиона… Сегодня бежал из лагеря. Тоже бывший офицер"… Прибавил он.
Я ничего не понимал. Бывший офицер! Он же командир полка! Он же арестованный. Ловит беглецов. С Соловков можно бежать. Почему он сам не бежит? Трудно было на мой взгляд совместить это, и понял я это только на Соловках.
На Поповом острове, было только три "административных лица" из центра. Начальник лагеря Кирилловский и его два помощника: один по административной, другой по хозяйственной части. Все остальные места занимались арестованными же.
Тонко и умно построили большевики Соловецкую каторгу… Да собственно и всю Pocсию.
Лишив людей самого необходимого, то есть пищи и крова, они же дали им и выход. Хочешь жить, то есть вместо полагающихся тебе 8-ми вершков нару иметь отдельную нару и получать за счет других лучшую пищу, становись начальником. Дави и без того несчастных людей, делайся мерзавцем, доноси на своего же брата, выгоняй его голого на работу… Не будешь давить, будут давить тебя. Ты не получишь 3-х лишних вершков койки, лишнего куска рыбы и сдохнешь с голоду.
И люди идут на компромисс. Да и удержаться трудно, ведь вопрос идет о жизни и смерти..
То же делается и во всей России, но на Соловках это наиболее резко выявлено.
Одним из таких поддавшихся людей и был наш будущий командир полка, знаменитый Ванька Т-ве, теперь покойник. Его расстреляли. Он бывший офицер. За участие в белых войсках попал на Соловки. Есть было нечего, он подался и дошел до должности командира полка. Но я никак не могу сказать, что это был совершенно отрицательный тип. Он хотел жить, делал свою "карьеру", но никогда не давил своего брата — "контрреволюционера" т. е. арестантов отбывающих наказание по контрреволюционным статьям. Его расстрел еще раз подтверждает, что для того, чтобы служить Советской власти нужно изгадиться до конца. Он не дошел до этого конца и, как непригодный для Советской власти элемент, был уничтожен.
{157} На Севере смеркается рано…
Часа в 4 дня нас выгрузили из вагона. Как всегда, долго возились выстраивая и пересчитывая. Окружили конвоем и повели…
