Хорошо известна драматическая история о верном слуге Курбского Василии Шибанове, превращённая графом А. К. Толстым в замечательную стихотворную балладу, — о том, как Шибанов доставил послание своего господина царю и как Грозный, опершись на свой острый посох, которым пронзил ступню Шибанова, велел читать письмо… История эта — не более чем романтический вымысел. Достоверно известно только о казни Шибанова, которую подтвердил лично Грозный, назидательно укоривший господина мужеством его холопа. Документы свидетельствуют о том, что Шибанов был арестован в Юрьеве после бегства Курбского. Возможно, он указал тайник, где находилось послание князя. Курбский, кажется, предпочитал именно такой способ передачи своих писем: послание к псково-печерским монахам, например, было положено им «под печью, страха ради смертного».
Послания Курбского и Грозного друг другу представляют, по существу, не что иное, как пророческие укоры и плачи, исповедь во взаимных обидах. И всё это выдержано в эсхатологическом ключе, политические события, как и история личных отношений, толкуются посредством библейских образов и символов. Этот возвышенный тон переписке задал Курбский, который начал своё послание словами: «Царю, от Бога препрославленному, паче же во православии пресветлу явившуся, ныне же грехов ради наших, сопротивным обретеся». Речь шла таким образом об искажении царём идеала Святой Руси. Отсюда понятна терминология Курбского: все, кто поддерживает царя-отступника, царя-еретика, — это «сатанинский полк»; все, кто противится ему, — «мученики», пролившие «святую кровь» за истинную веру. В конце послания князь прямо пишет о том, что в настоящее время советником царя является Антихрист.
Политическое обвинение, предъявляемое Курбским царю, сводится, собственно, к одному: «Почто, царь, сильных во Израиле (то есть истинных предводителей народа Божьего. — С. Ц.) побил еси и воевод, данных тебе от Бога, различным смертям предал еси?» — и, как легко заметить, оно имеет сильный религиозный оттенок. Бояре у Курбского — это какая-то избранная братия, на которой почиет благодать Божия. Князь пророчит царю возмездие, которое опять же является Божьей карой: «Не мни, царю, не помышляй нас суемудренными мыслями, аки уже погибших, избиенных от тебя неповинно, и заточённых и прогнанных без правды… прогнанные от тебя без правды от земли к Богу вопием день и нощь на тя!»
Библейские сравнения Курбского отнюдь не были литературными метафорами, они представляли страшную угрозу для Ивана. Чтобы вполне оценить радикализм обвинений, брошенных Курбским царю, следует помнить, что в то время признание государя нечестивцем и слугой Антихриста автоматически освобождало подданных от присяги на верность, а борьба с такой властью вменялась в священную обязанность каждому христианину. И действительно, Грозный, получив это послание, переполошился. Он ответил обвинителю письмом, которое занимает две трети (!) общего объёма переписки.
Царь призвал на помощь всю свою учёность. Кого и чего только нет на этих нескончаемых страницах! Выписки из Святого Писания и Отцов Церкви приводятся строками и целыми главами; имена Моисея, Давида, Исайи, Василия Великого, Григория Назианзина, Иоанна Златоуста, Иисуса Навина, Гедеона, Авимелеха, соседствуют с именами Зевса, Аполлона, Энея; бессвязные эпизоды из еврейской, римской, византийской истории перемежаются с событиями из истории западноевропейских народов — вандалов, готов, французов, и в эту историческую мешанину порой вкрапляется известие, почерпнутое из русских летописей… Калейдоскопическая смена картин, хаотическое нагромождение цитат и примеров выдаёт крайнее возбуждение автора. Курбский имел полное право назвать это письмо «широковещательным и многошумящим посланием».
Но этот, по выражению Ключевского, пенистый поток текстов, размышлений, воспоминаний, лирических отступлений, этот набор всякой всячины, эта учёная каша, сдобренная богословскими и политическими афоризмами, а порой и подсоленная тонкой иронией и жёстким сарказмом, являются таковыми лишь на первый взгляд. Свою основную мысль Грозный проводит неуклонно и последовательно. Она проста и вместе с тем всеобъемлюща: самодержавие и православие едины; кто нападает на первое, тот враг второго.
«Письмо твоё принято и прочитано внимательно, — пишет царь. — Яд аспида у тебя под языком, и письмо твоё наполнено мёдом слов, но в нем горечь полыни. Так ли привык ты, христианин, служить христианскому государю? Ты пишешь вначале, чтобы разумевал тот, кто обретается противным православию и совесть прокажённую имеет. Подобно бесам, от юности моей вы поколебали благочестие и Богом данную мне державную власть себе похитили».
Это похищение власти, по мысли Ивана, и есть грехопадение боярства, покушение на Божественный порядок вселенского устройства. «Ведь ты, — продолжает царь, — в своей бесосоставной грамоте твердишь все одно и то же, переворачивая разными словесы, и так, и этак, любезную тебе мысль, чтобы рабам помимо господ обладать властью … Это ли совесть прокажённая, чтобы царство своё в своей руке держать, а рабам своим не давать властвовать? Это ли противно разуму — не хотеть быть обладаему своими рабами? Это ли православие пресветлое — быть под властью рабов?»
Политическая и жизненная философия Грозного выражена почти с обезоруживающей прямотой и простотой. Сильные во Израиле, мудрые советники — всё это от беса. Вселенная Грозного знает одного владыку — его самого, все остальные — это рабы, и никто больше, кроме рабов. Рабы, как и положено, строптивы и лукавы, почему самодержавие и немыслимо без религиозно-нравственного содержания, только оно является подлинным и единственным столпом православия. В конце концов усилия царской власти направлены на спасение подвластных ей душ: «Тщусь со усердием людей на истину и на свет направить, да познают единого истинного Бога, в Троице славимого, и от Бога данного им государя, а от междоусобных браней и строптивого жития да отстанут, коими царство разрушается; ибо если царю не повинуются подвластные, то никогда междоусобные брани не прекратятся».
Царь выше священника, ибо священство — это дух, а царство — дух и плоть, сама жизнь в её полноте. Судить царя — значит осуждать жизнь, чьи законы и порядок предустановлены свыше. Упрёк царю в пролитии крови равнозначен покушению на его обязанность хранить Божественный закон, высшую правду. Усомниться в справедливости царя уже означает впасть в ересь, «подобно псу лая и яд ехидны отрыгаю», ибо «царь — гроза не для добрых, а для злых дел; хочешь не бояться власти — делай добро, а делаешь зло — бойся, ибо царь не зря носит меч, а для кары злых и ободрения добрых».
Такое понимание задач царской власти не чуждо величия, но внутренне противоречиво, так как предполагает служебные обязанности государя перед обществом. Иван же хочет быть господином,
