«Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения», – ответил царевич.
Если кто-то подумал, что на этом дело закончилось, то сильно ошибся – все только начиналось. Петр хорошо знал характер своего сына, любившего проводить время в развлечениях, сопровождавшихся неумеренными возлияниями. В компании, собравшейся вокруг царевича, выделялся Александр Васильевич Кикин, начинавший службу в денщиках у Петра и доросший до начальника (первого) Петербургского адмиралтейства. [142] Вражда с Меншиковым привела Кикина в окружение Алексея, который открыто демонстрировал неприязнь к всемогущему фавориту Петра. Дальновидную предусмотрительность тоже нельзя было сбрасывать со счетов – Кикин явно стремился войти в доверие к будущему царю, рассчитывая стать при Алексее тем же, кем Меншиков был при Петре. Считается, что именно Кикин подсказал Алексею идею с принятием монашества, сопровождая подсказку словами: «Вить-де клобук не прибит к голове гвоздем, можно-де его и снять».
«Это молодому человеку не легко, – предупредил сына Петр, – одумайся, не спеша; потом пиши ко мне, что хочешь делать; а лучше бы взяться за прямую дорогу, нежели в чернцы. Подожду еще полгода».
26 августа 1716 года находившийся в Копенгагене в рамках своего второго заграничного вояжа Петр потребовал от Алексея определиться окончательно – или приезжай ко мне, станем вместе бить шведов, или назови выбранный тобою монастырь и дату пострижения. Вызов в Копенгаген пришелся как нельзя кстати, потому что Алексей замыслил бежать к своему свояку императору Карлу VI. Но так вот запросто с места не сорвешься – у отца всюду глаза да уши, до ближайшей почтовой станции доехать не дадут, не то чтоб до границы, а тут такая оказия. Взяв с собой Ефросинью, ее брата Ивана Федорова и троих слуг, царевич 26 сентября отбыл из Петербурга и в конце ноября прибыл в Вену, куда предварительно ездил договариваться Кикин.
Вообще-то Кикин советовал Алексею искать убежища во Франции, враждебной России стране, но царевич предпочел сделать ставку на родственные связи, а не на политические расклады. Связи были крайне призрачными, что называется «седьмая вода на киселе», но Алексей на них полагался и надеялся досидеть под крылышком свояка до кончины отца, которому на тот момент шел сорок пятый год. Позицию свою он описывал следующим образом: «Император должен спасти мою жизнь, обеспечить мои и детей моих права на престол. Отец хочет лишить меня и жизни, и короны. Я ни в чем пред ним не виноват, я ничего не сделал моему отцу. Согласен, что я слабый человек, но так воспитал меня Меншиков. Здоровье мое с намерением расстроили пьянством. Теперь говорит мой отец, что я не гожусь ни для войны, ни для правления; у меня, однако ж, довольно ума, чтоб царствовать. Бог дает царства и назначает наследников престола, но меня хотят постричь и заключить в монастырь, чтобы лишить прав и жизни. Я не хочу в монастырь. Император должен спасти меня».
Карл укрыл свалившегося как снег на голову «родственника» в уединенном тирольском замке Эренберг и стал ждать дальнейшего развития событий. Никаких политических выгод из этой истории император извлечь не надеялся, но выдача свояка его грозному отцу подмочила бы его репутацию. Другое дело – дождаться удобного момента и помирить отца с сыном таким образом, чтобы оба остались довольны.
Агенты Петра довольно скоро установили местонахождение царевича (настойчивость и деньги способны преодолевать любые преграды). Когда русский посланник в Вене Авраам Веселовский сказал императору во время аудиенции, что Алексей находится в Эренберге, царевича срочно переправили от греха подальше в Неаполь, входивший в то время в состав Священной Римской империи. Но гвардии капитан Александр Румянцев, которому было поручено доставить беглеца к отцу, сумел проследить за переездом.
Поняв, что договориться с Карлом будет сложно, Петр отправил за сыном тайного советника Петра Андреевича Толстого, одного из самых ловких своих приближенных (того самого, что был российским посланником в Константинополе). В помощники Толстому был определен Румянцев. В инструкции, полученной послами от Петра, говорилось: «Ехать им в Вену и на приватной аудиенции объявить цесарю, что мы подлинно чрез капитана Румянцева известились, что сын наш Алексей принят под протекцию цесарскую и отослан тайно в тирольский замок Эренберк, и отослан из того замка наскоро, за крепким караулом, в город Неаполь, где содержится за караулом же в крепости, чему капитан Румянцев самовидец… И ежели в том он, цесарь, упорно стоять будет, что он не ведает, где он, то объявить, что мы из того уже самую его неприязнь к себе и некоторую противную интенцию видим и против того свои меры брать принуждены будем».
В случае проявления Карлом упорства Петр приказывал «протестовать нашим именем и объявлять, что мы сие примем за явный разрыв и показанное нам неприятство и насилие и будем пред всем светом в том на него, цесаря, чинить жалобы и искать будем неслыханную и несносную нам и чести нашей учиненную обиду отмстить». Проще говоря, царь пригрозил цесарю вторжением (русское войско стояло относительно недалеко – в Померании).
Можно представить гнев Петра. Наследник российского престола бежит в Вену, выставляя своего отца на посмешище и демонстрируя всей Европе разлад в доме Романовых! Кто его науськал? Кто ему помог? Это же явный заговор и непонятно, где скрыты его корни…
Толстой привез в Неаполь письмо для Алексея. «Мой сын! – писал Петр. – Понеже всем есть известно, какое ты непослушание и презрение воли моей делал, и ни от слов, ни от наказания не последовал наставлению моему; но наконец обольсти и заклинаясь богом при прощании со мною, потом что учинил? Ушел и отдался, яко изменник, под чужую протекцию, что не слыхано не точию междо наших детей, но ниже междо нарочитых подданных, чем какую обиду и досаду отцу своему и стыд отечеству своему учинил.
Того ради посылаю ныне сие последнее к тебе, дабы ты по воле моей учинил, о чем тебе господин Толстой и Румянцев будут говорить и предлагать. Буде же побоишься меня, то я тебя обнадеживаю и обещаю богом и судом его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься. Буде же сего не учинишь, то, яко отец, данною мне от бога властию, проклинаю тебя вечно, а яко государь твой, за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцов, учинить, в чем бог мне поможет в моей истине».
Алексей хорошо знал характер своего отца и потому не поверил его обещаниям. Карл VI, которого вся эта история начала утомлять, предпочел «умыть руки», предоставив принятие решения Алексею: если царевич по своей воле решит ехать в Россию, то скатертью ему дорога. Однако ж силой он выдворять своего гостя не собирался.
Но разве мог недалекий Алексей переиграть такого хитреца, как граф Толстой, прошедший многолетнюю закалку при османском дворе?
Петр Андреевич пообещал Ефросинье Федоровой, имевшей большое влияние на Алексея, что если она уговорит царевича вернуться к отцу, то он (Толстой) выдаст ее замуж за своего младшего сына и даст им тысячу крестьянских дворов. Ефросинья надеялась со временем стать царицей, но Петр Андреевич смог убедить ее, что Петр подобного мезальянса никогда не допустит. Лови, девка, синицу, которая летит тебе в руки, и не зарься на летящего в небе журавля – как-то так. Таков был первый ход шахматной партии, разыгрываемой Толстым.
Вторым ходом стал подкуп секретаря вице-канцлера императорского двора графа Шёнборна, которому Карл поручил заботы о незваном госте. За сто шестьдесят золотых секретарь «по секрету» сообщил Алексею, что император согласился выдать его отцу. Посыл был таким: соглашайся своей волей, пока есть возможность.
Третьим ходом стало ложное сообщение о том, что русское войско, расквартированное на зимних квартирах в Силезии, готово выступить для захвата царевича и что со дня на день в Неаполь явится Петр.
