- Хватит на сегодня, лучше сосни. - Он взмахнул рукой, и этого было довольно: не успел он ее опустить, как я уже спал крепким сном.
Глава XXVII
Я проснулся бодрый, полный сил и обнаружил, что проспал чуть больше шести минут. Сон, в который меня погружал Сорок четвертый, не зависел от времени, был ему неподвластен, не имел с ним никакой связи; порой он занимал один временной интервал, порой другой; порой мгновение, порой полдня - это обусловливалось тем, прерывался он или нет, но, независимо от долгого или короткого сна, результат всегда был один и тот же - прилив бодрости, полное восстановление сил, физических и умственных.
Сейчас мой сон прервался: я услышал голос. Открыв глаза, я увидел, что стою в проеме полуоткрытой двери. Разумеется, стоял там не я, а Эмиль Шварц, мой двойник. Лицо у него было печальное, и мне стало немного совестно. Неужели он узнал, что здесь произошло в полночь, и явился упрекать меня в три утра?
Упрекать? За что? За то, что из-за меня его несправедливо обвинили в невоспитанности? Ну и что? Кто проиграл в результате? Я и проиграл - потерял девушку. А кто выиграл? Шварц и никто другой: она досталась ему. Впрочем, ладно, пусть упрекает; раз он недоволен, поменяемся местами; уж я-то не стану возражать. Благодаря таким логическим рассуждениям, я снова обрел почву под ногами и посоветовал своей совести пойти принять что-нибудь тонизирующее и предоставить мне самому разобраться в этом деле, как подобает здоровому человеку.
Тем временем я смотрел на себя со стороны, и на этот раз любовался собой. Поскольку я проявлял благородство по отношению к Шварцу, я сразу подобрел к нему, и былое предубеждение постепенно рассеялось. Я не намеревался проявлять благородство, но раз уж так вышло, естественно, приписал заслугу себе и немного возгордился - такова уж человеческая натура. В ней причина многих безрассудных поступков - до тысячи в день, по подсчетам Сорок четвертого.
По правде говоря, я никогда раньше не разглядывал своего двойника. Вид его был мне невыносим. Я старался не смотреть в его сторону и до сего времени не мог оценить Шварца беспристрастно и справедливо. Но теперь мог, потому что оказал ему огромную услугу, делающую мне честь, и это совершенно преобразило Шварца в моих глазах.
В те дни я и понятия не имел о некоторых вещах. К примеру, о том, что мой голос звучит для других не так, как для меня самого; но однажды Сорок четвертый заставил меня говорить перед машиной{28}, которую приволок домой из набега в нерожденные столетия, а потом дал ей обратный ход; я услышал свой голос, привычный для других, и согласился - у него так мало сходства с привычным для меня, что, не имей я перед собой доказательств, я бы отказался признать его за свой собственный голос.
И еще: я всегда считал, что другие видят меня таким, каким я сам себя вижу в зеркале, но, оказывается, все обстоит иначе. Как-то раз Сорок четвертый разбойничал в будущем, вернулся с фотоаппаратом и сделал несколько моих снимков - так он называл эти вещи. Не сомневаюсь, что названия для них он сам придумал к случаю - у него это в обычае из-за отсутствия всяких принципов, - и он всегда ругал снимки, на которых я походил на свое отражение в зеркале, и превозносил до небес те, что казались мне очень плохими.
И снова это странное явление. В двойнике, стоявшем в дверях, я видел себя глазами других людей, но он и "я", знакомый по отражению в зеркале, были похожи, и только: не как родные братья - нет, мы были похожи не больше, чем зять с шурином. Такого сходства часто вообще не замечаешь, пока тебе на него не укажут, да и тогда спорно - факт это или игра воображения. Как в случае с облаком, похожим на лошадь. Тебе говорят: вот облако, похожее на лошадь; ты смотришь и соглашаешься, хоть мне лично часто попадались облака, вовсе не похожие на лошадь. Облака часто схожи с лошадью не больше, чем с шурином. Я не стал бы говорить об этом каждому встречному и поперечному, хоть знаю, что так оно и есть. Я своими глазами видел облака, похожие на шурина, хоть прекрасно знал, что вовсе они на него не похожи. По-моему, всякие подобия - чистая галлюцинация.
Так вот, Шварц стоял в дверях в ярком электрическом свете (еще один грабеж Сорок четвертого!), похожий на меня почти как зять на шурина. Я вдруг подумал, что никогда раньше не видел этого юношу. Облик его был мне знаком, не отрицаю, но потому лишь, что я знал, кто он такой; повстречайся он мне в другой стране, я бы в лучшем случае обернулся ему вслед и сказал сам себе: "Кажется, я где-то видел его раньше!", а потом выбросил бы эту мысль из головы как пустяк, не стоящий внимания.
А теперь извольте - вот он: вернее, вот он - я. Меня он заинтересовал наконец-то! Двойник был несомненно хорош собой - красивый, статный, непринужденный в обращении, воспитанный, доброжелательный. Лицо - какое бывает в семнадцать лет у сына белокурых родителей: нежное, как персик, цветущее, здоровое. Одет точно так же, как я, до последней пуговицы - или ее отсутствия.
Я остался доволен видом спереди. Но я никогда не видел себя со спины, а было любопытно поглядеть.
- Будь добр, повернись ко мне спиной на минутку, всего на минуточку... - попросил я очень вежливо. - Спасибо.
Однако мы смутно представляем себе, как выглядим со спины! Шварц и со спины выглядел хорошо, мне не к чему было придраться, но я будто впервые увидел эту спину, спину совершенно незнакомого человека - волосы и все прочее. Если б я шел за ним по улице, мне бы и в голову не пришло проявить к его спине какой-нибудь личный интерес.
- Еще раз повернись, сделай одолжение... Большое спасибо.
Теперь оставалось последнее и решающее - определить, умен ли Шварц. Я отложил проверку на конец, что-то удерживало меня - какая-то боязнь, сомнения. Честно говоря, одного взгляда было достаточно - его лицо светилось умом. Я опечалился: двойник был из другого, более совершенного мира; он путешествовал в мирах, которые мне, прикованному к земле, были недоступны. Лучше б я позабыл об этой проверке.
- Проходи и садись, - предложил я. - Рассказывай, что тебя привело сюда. Хочешь поговорить со мной?
- Да, - подтвердил Шварц, усаживаясь. - Если ты согласен выслушать меня.
Я на мгновение задумался о том, как защититься от неизбежных упреков, и внутренне приготовился к отпору. Он повел свой рассказ, и печаль, омрачавшая юное лицо, отразилась и в голосе, и в словах:
- Ко мне приходил мастер, он обвинил меня в том, что я посягнул на святость девической спальни его племянницы.
Странное место для паузы, но он замолчал, грустно глядя на меня; так порою во сне человек умолкает и ждет, что кто-то другой подыграет ему, не зная текста роли. Я должен был что-то сказать и за неимением лучшего выпалил:
- Искренне сожалею. Надеюсь, ты сможешь убедить мастера, что он ошибся? Ведь сможешь?
- Убедить его? - переспросил он с отсутствующим видом. - Зачем мне убеждать его?
Тут и я растерялся. Никак не ожидал подобного вопроса. Думай я неделю, мне б такое и в голову не пришло. И я сказал единственное, что можно было сказать в таком случае:
- Но ты хочешь это сделать, да?
Он взглянул на меня с нескрываемой жалостью, если я разбираюсь во взглядах. Этот взгляд говорил деликатно, но откровенно: "Увы! Бедное создание, и ничего-то он не понимает". Потом Шварц произнес:
- Я не знаю, есть ли у меня такое желание. Оно... впрочем, это не имеет значения.
- Боже правый! Для тебя не имеет значения, опозорен ты или нет?
- Что с того? - он простодушно покачал головой. - Все это несущественно!
Я не верил своим ушам.
- Ну, если для тебя позор ничего не значит, подумай о другой стороне дела, - сказал я. - Сплетня разойдется и может опозорить девушку.
Мои слова явно не возымели на него действия.
- Неужели? - изумился он с наивностью малого ребенка.
- Конечно, может! Ты бы не хотел, чтоб это случилось?
- Н-у-у (задумчиво), не знаю. Не пойму, почему это так важно.
- Вот Дьявольщина! Какая-то детская глу... Нет, это просто... Можно в отчаяние прийти. Ты любишь ее, и в то же время тебе все равно, загубил ты ее доброе имя или нет?
- Я ее люблю? - У Шварца был обескураженный вид человека, безуспешно пытающегося разглядеть что-то сквозь туман. - Да я вовсе не люблю ее, с чего ты взял?
- Подумать только! Нет, это уже слишком! Да провалиться мне на этом месте, если ты не ухаживал за ней!
- Да, пожалуй, это правда.
- Еще бы, еще бы! Что же получается - ухаживал, а сам ее не любишь?
- Нет, это не совсем так. Я, кажется, любил ее.
- Ну, продолжай, продолжай, я пока отдышусь, приду в себя. Ох, даже голова закружилась.
- Теперь вспомнил, - заявил он безмятежно, - да, я любил ее. У меня это вылетело из головы. Впрочем, не то чтобы вылетело, просто это было несущественно, и я думал о чем-то другом.
- Скажи, а для тебя хоть что-нибудь существенно?
- Разумеется, - улыбнувшись, живо отозвался Шварц. - Но быстро сник и добавил скучающим голосом: - Но не такие пустяки.
