Все пережитое в Ревеле — и борьба с "гуковщиной", и моя тяжелая болезнь, так и не разгаданная врачами и деформировавшая весь мой организм — отразилась на моей психике. Все сильнее и сильнее бушевали во мне горькие сомнения в целесообразности моей работы. Скажу без преувеличения, — я отдавал ей всего себя, у меня почти не было личной жизни или, вернее, я жил только своей работой, ее интересами. Я служил делу честно, сурово - честно, с искренним и глубоким омерзением борясь с тем, что я называл "гуковщиной". И я с отчаянием видел и убеждался в том, что "гуковщина" представляет собою, по истине, многоголовую гидру, а я, увы, не был Геркулесом, чтобы note 174сразу отрубить все семь голов чудовища…
И на моих глазах, вместо одной отрубленной головы, немедленно вырастала новая, которая начинала еще сильнее жалить… И я чувствовал себя — с горечью и озлоблением против себя самого — каким то советским Дон-Кихотом, измученным и израненным в честной, но неумной борьбе с ветреными мельницами…
"Колесо чугунное вертится, —
Бесполезно плакать и молиться…"
Но, если минувшее — Берлин, Гамбург, Москва и Ревель — вселяли в мою душу полное разочарование, граничившее с отчаянием, то не менее тяжело и страшно мне было заглядывать и вперед в предстоявшую мне деятельность в Англии. Я знал, что мне придется работать там с такими деятелями, как Крысин и Половцова. Уже по моей работе в Ревеле я имел некоторое представление о том, что представляют собою эти два лица, с которыми у меня была пренеприятная деловая переписка. И вот, гуляя по палуб "Балтимора" и стараясь представить себе мою будущую деятельность в Лондоне, я вспоминал о них и эти воспоминания лишь усугубляли мои тревоги…
Покупая разного рода товары для России, «Аркос» отправлял их пароходом в Ревель, где они перегружались на железную дорогу для отправки в Москву. Из-за этих то товаров у меня и возникла с «Аркосом» переписка, часто принимавшая крайне (с моей стороны) резкий характер. Мне вспоминались поставки сукна, которое часто было крайне небрежно уложено и погружено, благодаря чему товар приходил подмоченный и неисправимо загрязненный, а иногда с массой кусков, протертых во время качки.
Вспоминались мои note 175рекламации, в которых я настаивал на более бережном обращении с товаром… И ярко встала передо мной картина прибытия в Ревель партии шоколадного порошка и какао. Я остановлюсь на этой поставке, так как она весьма характерна.
Я получил известие, что с таким то пароходом из Лондона идет к нам для переотправки в Россию, если память мне не изменяет, две тысячи тонн какао и шоколадного порошка. В день прибытия парохода Фенькеви пришел ко мне совершенно расстроенный.
— Произошло нечто ужасное, — с места сообщил он мне. — Прибыл шоколад и я не знаю, что с ним делать…
— Как так? — спросил я.
— Я вас прошу, Георгий Александрович, — ответил он, — поехать со мной на пристань… Посмотрите сами и дайте мне распоряжение… я не знаю, что делать…
Мы поехали. Стоял санный путь. Когда мы подъезжали к пароходу, ошвартовавшемуся против таможенного склада, Фенькеви обратил мое внимание на снег и на толпу, собравшуюся у парохода. Действительно, картина, развернувшаяся перед моими глазами, представляла собою нечто сказочное: весь снег был перемешан с шоколадным порошком и какао, и женщины и дети подбирали эту смесь в ведра и другие посудины и уносили с собой… Снег повсюду кругом был шоколадного цвета. От парохода к таможенному складу двигались грузчики с мешками и ящиками, из которых не просыпался, нет, а тек шоколадный порошок. Мы остановились у парохода. Вся палуба, все снасти пароходные были шоколадные, точно в детской сказке. Люди ходили по шоколаду, над пароходом носилась густая шоколадная пыль, покрывавшая собою всех и все…
note 176Поднявшись на пароход и заглянув в трюм, я увидал мешки и ящики, тоже покрытые коричневой пеленой и точно плававшие в шоколаде. Я спустился в трюм. Там меня ударил в нос отвратительный запах, напоминавший трупный. Это шоколад и какао, смешавшись с морской водой, издавали такое зловоние. Трюм был наполнен мешками, частью прорванными, и ящиками, многие из которых были поломаны, и весь товар пропрел. Были ящики, обращенные в щепы, и мешки, совершенно разорванные. Эти обломки и рвань от мешков лежали в стороне в трюме же, утопая в том же шоколадном порошке, который как бы заливал все свободные места… Я поднялся на палубу, спустился с парохода и, среди грузчиков, облепленных шоколадной пылью, толпы любопытных и собиравших шоколад, двинулся по шоколадной дороге к таможенному складу. Толпа гудела, смеялась и из нее доносились по моему адресу свистки и иронические, злорадные восклицания: "А, вот они, советские грабители… пьют кровь народа!.. Вишь, какое угощение для голодных!.." и т. п.
Я вошел в склад. Там меня встретилата же картина: весь пол, примерно, на вершок, если не больше, был покрыт шоколадом…
Лишь небольшая часть груза была спасена. Мы узнали, что этот груз представлял собою военный сток, раза три путешествовавший в Америку и обратно. И они, Половцова и Крысин, зная это, не могли не знать и того, что легкая, не рассчитанная на многократные передвижения, укупорка (она состояла частью из тонкого дерева ящиков, выложенных внутри обвощенной бумагой) уже значительно поистрепалась, а они, не только купили этот залежавшийся и пропревший товар, но, не note 177проверив укупорку, отправили товар морем в Ревель…
Конечно, я не мог обойти молчанием этот факт и написал им очень резкое письмо… Россия понесла колоссальные убытки на этой поставке…
Мне вспоминалось все это и тяжелые предчувствия овладевали мною все сильнее и сильнее. Я искал утешения и ободрения в письме Красина, который, убеждая меня ехать в Лондон, манил перспективой совместной работы. Он писал, что, занятый сложными политическими вопросами, не успевает следить за "Аркосом", находящимся в руках Крысина и Половцовой, "людей скорее малоопытных, чем недобросовестных", говорил он, которые ведут дело, спустя рукава, полагаясь на своих доверенных сотрудников, среди которых есть "не мало жулья". Он уговаривал меня приехать и взять в руки "Аркос" и завести там настоящий порядок. "Нечего и говорить, — писал он, — что я буду всегда в твоем распоряжении и всем авторитетом моей власти всегда буду поддерживать тебя".
Я еще верил тогда в силу Красина, и его уверения обнадеживали и успокаивали меня. Я вспомнил и о моем ответе на его призыв, в котором я, соглашаясь ехать в Лондон, указывал ему, между прочим, на то, что я хотел бы взять с собой моих близких ревельских сотрудников, в которых я был уверен, и которых Литвинов всячески старается выжить. Красин в своем ответе писал, что согласен, но советовал повременить с этим, пока я сам не приеду в Лондон. И тогда же я специально об этом говорил с Литвиновым и спросил его, согласен ли он отпустить их ко мне. Он мне ответил, что они ему совершенно не нужны и что с его стороны нет никаких возражений к их переводу…
———
note 178Между тем, мы подошли к Либаве. Памятуя наставления Маковецкого, я решилне сходить на берег. И, по-видимому, я поступил хорошо, так как здесь произошло нечто непонятное, оставшееся навсегда для меня загадкой. Едва "Балтимор" причалил, как на палубу поднялся какой то субъект в форме и с портфелем под мышкой. Он переговорил о чем то с капитаном. Я сидел на палуб довольно далеко от капитана, а потому не слышал, о чем они говорили. Я заметил, как капитан показал ему в мою сторону, и он подошел ко мне.
— Г-н Соломон? — спросил он, и на мой утвердительный ответ сказал, что он начальник порта и что ему нужно взглянуть на мой паспорт. Мои документы были внизу, в каюте, и он спустился вместе со мной. Я показал ему мой дипломатически паспорт. Он внимательно прочел его и, положив в портфель, быстро направился к выходу. Я пошел за ним.
— Потрудитесь сейчас же возвратить мне мой паспорт, — сказал я.
Не останавливаясь, он на ходу, поднимаясь уже по лестнице на палубу, бросил мне:
— Я вам его возвращу перед отходом парохода, — и он быстро продолжал подниматься. Я егонагнал и остановил:
— Немедленно же отдайте мой паспорт, слышите! — резко сказал я.
— Мне он нужен, — отвечал он, и, путаясь и сбиваясь, начал мне объяснять что то: — Может быть вы сойдете на берег, — здесь вам местные коммерсанты готовят встречу… хотят чествовать вас обедом, — так паспорт должен пока оставаться у меня…
— Не говорите глупостей! — отрезал я. — И сию же note 179же минуту отдайте мой паспорт… пароход английский, и я сейчас же позову капитана…
