Но его позиции во время переговоров с Гитлером были ослаблены неудачей итальянских войск, которые в течение семидневных боев силами 32 дивизий так и не смогли сломить сопротивление четырех французских дивизий. Чиано в связи с этим констатировал: «Муссолини чувствует второстепенность своей роли». И хотя единственное обещание Гитлера — заключить перемирие только после подписания соответствующего итало-французского пакта — было слабым утешением для Муссолини, все же 22 июня он скрепя сердце писал:
«Фюрер! Чтобы облегчить принятие французами условий перемирия, я… ограничил себя до минимума: демилитаризованная зона в 50 километров… В остальном я использовал германские условия перемирия».
На следующий день Гитлер осмотрел Париж. С обнаженной головой он стоял перед гробницей Наполеона, восхищался зданием Опера, поднялся на Эйфелеву башню. Вечером он вызвал архитектора Шпеера и приказал предоставить план строительства Берлина. К 1950 г. германская столица должна была затмить Париж в качестве архитектурной столицы мира. Себя Гитлер отныне чаще всего ассоциировал с Фридрихом Великим.
Окружающие признали, что понимание Гитлером значения технической революции в военном деле позволило ему оценить роль бронетанковых войск — острия блицкрига. Его поддержка этого решающего нововведения, пишет А. Буллок, «имела решающее значение для германских армий в 1939–1941 годах». Йодль, бывший в самых близких почти ежедневных отношениях с Гитлером, делится воспоминаниями в Нюрнберге.
«Он думал, что, если бы он приучил себя думать, как офицер Генерального штаба, ему бы пришлось на каждом шагу останавливаться и просчитывать невозможность сделать следующий шаг. Соответственно, ему бы никогда даже не пришлось попытаться прийти к власти, поскольку по всем объективным расчетам у него прежде не было шансов на успех… В руководстве военными делами, как и в своей политической деятельности, фюрер взял за правило выбирать настолько далеко идущие цели, что для трезвых профессионалов они представлялись невозможными. Но он делал это сознательно, будучи убежденным, что сам ход событий оставит позади эти более скромные расчеты».
27 августа он послал адъютанта Шмундта и главу имперской строительной организации Тодта в Восточную Пруссию с целью создания укрепленной штаб-квартиры боевого времени. Явный признак поворота на восток, и сделан он был, когда лояльность союзникам по пакту 23 августа 1939 года ни у кого сомнения еще не вызывала.
Битва за Британию
«Что мы должны были после этого думать о великой французской армии и ее лучших военных руководителях?» — спрашивает в своих мемуарах Черчилль.
Наступило самое тяжелое время для Британии, она оставалась одна перед победоносной Германией, завоевавшей всю Центральную и Западную Европу. Мир задавался вопросом: будет ли Англия продолжать борьбу, хватит ли у нее мужества? Черчилль ответил 4 июля:
«Мы пойдем до конца, мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем защищать наш остров, него бы это нам ни стоило, мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться на местах высадки, мы будем сражаться в полях, на улицах, мы будем сражаться на холмах, мы никогда не сдадимся. И если даже, во что я ни на секунду не поверю, этот остров или его часть попадет в руки врага, тогда наша империя за морями, вооруженная и охраняемая британским флотом, будет продолжать борьбу до тех пор, пока новый мир со всей его мощью и силой не выступит ради спасения и освобождения старого».
Капитуляция Франции означала, что Англии придется в одиночестве противостоять ставшему коричневым континенту. В письме премьер-министру Южной Африки Черчилль пишет: «Нельзя исключить вероятность того, что Гитлер повернет на восток. Возможно, что он попытается это сделать, даже не предприняв попытки нанести поражение Англии».
Не все в Англии разделяли решимость Черчилля. Посол Англии в Соединенных Штатах лорд Лотиан считал, что слова Черчилля, сказанные 4 июля о том, что Англия не прекратит борьбу даже в том случае, если будет оккупирована территория доминионов, могут нанести вред Англии, поскольку возникает возможность передачи при определенных условиях британского флота Соединенным Штатам. Черчилль был вынужден объяснить своему послу в важнейшей для него тогда стране смысл вышеуказанных знаменитых слов:
«Мои последние слова в речи, конечно, не были адресованы Германии и Италии, для которых идея войны континентов едва ли кажется привлекательной. Если Великобритания потерпит поражение, то германское правительство может попытаться получить более выгодные стратегические позиции, настаивая на сдаче Британией своего флота. Таким образом, Германия и Италия стали бы угрозой для Нового Света. Мы должны избежать такого положения. Но если все же какая-либо форма английского варианта правительства Квислинга будет создана, то американский президент должен иметь ясные представления о том, что это будет означать для Америки. Я должен всеми возможными способами развеять надежды Соединенных Штатов на то, что они каким-либо образом могут избежать растущей опасности. Напротив, занимая нейтральную позицию, Соединенные Штаты подвергают себя ужасному риску».
Взоры Гитлера, как отмечал несколько позднее начальник германского Генштаба Ф. Гальдер, поворачиваются на восток». После разгрома Франции он решил нацелить имевшиеся в его распоряжении силы на подготовку к «уничтожению мощи Советского Союза… отложив решительную борьбу против Англии». Более того, по-прежнему стремясь громить противников поодиночке, Гитлер надеялся привлечь и Великобританию к своему походу против СССР. Поэтому он стремился к соглашению с ней, что, в частности, подтверждает и произнесенная им уже в июле речь в рейхстаге. Даже директива Гитлера от 16 июля 1940 года, намечавшая проведение так и не состоявшейся операции вторжения на Британские острова, начиналась сообщением о нежелании Англии «пойти на компромисс».
Опасения в Кремле
Безусловным фактом является то, что в 30-е годы Сталин боялся Британии не меньше Германии. Не в малой мере это был результат русской политики Болдуина и Чемберлена. В частной беседе в конце июня 1939года Сталин выразил ту мысль, что Финляндия «может легко стать плацдармом для антисоветских действий одной из двух главных буржуазно-империалистических группировок — германской или англо-франко-американской». Не исключено, сказал Сталин, что обе эти группировки сплотятся «для совместных действий против СССР»[5]. Финской делегации в октябре 1939 года Сталин сказал: «Вы спрашиваете, кто может на нас напасть? Британия или Германия»[6].
Этот страх удвоился, когда Германия сокрушила Францию. Возможность компромисса между Берлином и Лондоном страшила советское руководство как ничто иное. 26 июня 1940 года в СССР был введен восьмичасовой рабочий день. Академик Варга — директор Института мировой экономики и международных отношений, писал в эти дни:
«Мы не настолько смелы, чтобы давать окончательный прогноз; но нам кажется с чисто военной точки зрения — получая военную помощь из США, Англия могла бы продолжать войну. Однако политическая сторона вопроса является решающей: готов ли английский правящий класс вести войну до конца, чтобы либо победить, либо погибнуть».
Варга писал о двух фракциях в Англии — одна стоит за продолжение войны, вторая — за договоренность с Германией. «Скудная информация относительно того, что происходит в Англии, не позволяет нам судить, какая из двух тенденций возобладает»[7]. Очевидный вздох облегчения был ощутим в Москве, когда стало ясно, что Черчилль и его окружение не пойдут на сговор с Германией: германское приглашение от 19 июля 1940 года заключить компромиссное соглашение было Черчиллем отвергнуто. Заметим, что тогда же — 31 июля 1940 года, Гитлер впервые упоминает возможность нападения на Советский Союз[8].
Генерал-полковник Йодль представил свои соображения, озаглавленные так: «Продолжение войны против Англии», 30 июня 1940 года. Собственно, в этом документе не рассматривались планы оккупации Британских островов. Говорилось, что террор с воздуха должен заставить англичан запросить мир. Возможность высадки «должна быть рассмотрена после того, как Германия получит контроль в воздухе». Гитлер и его окружение полагали, что не имеющие выбора, стоящие перед угрозой подводной блокады и ударов с воздуха англичане должны смириться. Фюрер решил нанести психологический удар.
Вечером 19 июля 1940 года, выступая в рейхстаге, он обратился к противнику: «Из Британии я сейчас слышу лишь один крик — не от народа, а от политиков — о том, что война должна продолжаться! Я не знаю, есть ли у этих политиков четкие идеи относительно того, каким должно быть это продолжение войны. Они заявляют, что будут продолжать борьбу, даже если Великобритания погибнет, они ее будут вести тогда из Канады. Мне трудно предположить, как они представляют себе переход всех англичан в Канаду. Видимо, только те джентльмены, которые заинтересованы в продолжении войны, уйдут туда. Я боюсь, что народ останется в Британии, и он, несомненно, будет видеть войну иными глазами, чем их так называемые лидеры в Канаде… Мистер Черчилль должен хотя бы единожды поверить моему предсказанию, что великая империя будет разрушена — империя, разрушать которую у меня не было намерения».
