Это политическое нововведение, как и социальное нововведение, которому оно современно, предполагало распространение денег и усиление оборота их. Это совершенно ясно показывает тот факт, что Фландрия, где торговая и городская жизнь развивалась скорее, чем в других частях Нидерландов, узнала значительно раньше этих последних институт бальи. Связи, которые необходимо были установлены между государями и бюргерами, имели таким образом политические последствия очень большой важности. Было необходимо внимательно относиться к городам, растущее богатство которых давало им постоянно усиливавшееся значение, которые, в случае нужды, могли выставить тысячи хорошо экипированных людей. Феодальные консерваторы питали сначала только презрение к надменности городской милиции. Отто Фрейзингенский был разгневан, когда он увидел жителей коммун Ломбардии одетыми в шлемы и кирасы и готовыми бороться с благородными рыцарями Фридриха Барбароссы. Но выдающаяся победа, выигранная этими грубиянами при Леньяно (1176) над отрядами императора, показала, на что они были способны. Во Франции короли не пренебрегали обращаться за помощью к их службе и привлекать их на свою сторону. Короли взяли на себя задачу быть покровителями коммун, хранителями их свобод и сделали дело короны по-видимому солидарным с освобождением городов. Филипп Август должен был пожать плоды такой искусной политики. Сражение при Бувине (1214), которое окончательно установило перевес монархии внутри Франции и позволило ее престижу распространиться по всей Европе, было обязано по большей части военным контингентам городов.
Влияние городов было не менее важно в Англии в ту же эпоху, хотя оно обнаружилось совершенно иным образом. Здесь, вместо поддержки монархии, города поднялись против нее на стороне баронов. Они полагали равным образом создать парламентское правление, отдаленное происхождение которого может быть датируемо эпохой великой хартии (1214). Это было не только в Англии, что города требовали и получили более или менее широкое участие в правлении. Их естественное устремление влекло их к тому, чтобы стать муниципальными республиками. Но здесь закрадывается сомнение, что если бы они имели власть, то они везде захотели бы стать государствами в государстве. Но они не успели осуществить этот идеал, исключая того случая, когда власть государства была бессильна противостоять их напору.
Таков был случай с Италией в XII веке и позднее с Германией, после полного упадка императорской власти. Всюду они не успели сбросить верховную власть государей или в силу того, что как в Германии, и во Франции монархия была слишком сильна, чтобы капитулировать перед ними, или в силу того, что, как в Нидерландах, их партикуляризм удерживал их от комбинирования их усилий в том направлении, чтобы получить независимость, которая непосредственно сталкивала их взаимные интересы. Они оставались тогда, как общее правило, подчиненными территориальной власти.
Но эта последняя не трактовала их просто как подданных. Она слишком нуждалась в них, чтобы не иметь уважения к их интересам. Ее финансы опирались на финансы городов, и, по мере того, как они увеличивали силу государства и его расходы, она чаще и чаще чувствовала нужду обращаться к карманам бюргеров. Хорошо уже установлено, что в XII веке власть территориальная занимала деньги у городов. А эти деньги города не давали без обеспечения. Они хорошо знали, что они идут на большой риск не быть никогда оплаченными, и они требовали новых свобод в возврат за те суммы денег, которые они согласились дать взаймы. Феодальный закон позволял сюзерену требовать у своих вассалов только некоторые точно установленные повинности, которые определены для особых случаев, всегда одинаковых по характеру. Вследствие этого было невозможно для него подчинить их произвольно поголовному налогу и получить от них помощь, как бы ни была в том сильна нужда. В этом отношении городские хартии давали им очень торжественные гарантии. Была настоятельная необходимость придти к соглашению с ними. Мало-помалу государи усвоили привычку призывать бюргеров на советы прелатов и дворян, с которыми они совещались о делах. Примеры таких созывов были редки в XII веке; они умножились в XIII веке, а в XIV веке обычай был твердо узаконен через установление штатов, на которых города получили, после духовенства и дворянства, место, которое стало первым по важности, хотя оно было третьим по достоинству.
Хотя средний класс, как мы уже видели, имел очень обширное влияние на социальную, экономическую и политическую перемену, обнаружившуюся в западной Европе в XII веке, это не значит, что он играл очень большую роль в интеллектуальном движении. Этого не было фактически до тех пор, как в XIV веке литература и искусство не создались в недрах среднего класса и не были воодушевлены его духом. До тех пор знание оставалось исключительной монополией духовенства; не употребляли другого языка, кроме латинского. Какая литература была написана на местном языке, ту употребляло только дворянство, или по крайней мере литература выражала только идеи и чувства, которые касались дворянства, как класса. Архитектура и скульптура создавали свои шедевры только при постройке и украшении церквей. Рынки и башни, самые старинные типы которых относятся к началу XIII века, — как, например, удивительный полотняный рынок Ипра, разрушенный во время мировой войны, — оставались верными архитектурному стилю больших церковных сооружений.
При ближайшем рассмотрении не трудно открыть, что городская жизнь, действительно, отдала должную дань нравственным устоям средневековья. Можно быть уверенным, духовная культура городов была под влиянием духа практицизма, который, перед периодом ренессанса, удерживал ее от проявления какой-либо независимости. Но с самого начала городская культура показала то характерное, что она была исключительно светской культурой. В средине XII века муниципальные советы были заняты основанием школ для детей бюргеров, которые были первыми светскими школами со времени античности. Благодаря им, обучение перестало служить исключительно для монастырей и будущих приходских „батюшек". Уменье читать и писать, совершенно необходимое для торгового дела, перестало быть достоянием одних только клириков. Бюргер взял инициативу в школьном обучении задолго перед дворянством, потому что для дворянина оно было только умственной роскошью, а для бюргера насущной необходимостью. Естественно, церковь требовала непосредственного надзора за городскими школами, что давало повод к многочисленным конфликтам между ней и городскими властями. Вопрос о религии был естественно совершенно чужд этих споров. Они не имели другой основы, кроме желания городов контролировать школы, созданные ими, и управление которыми они сами хотели держать в своих руках.
Как бы то ни было, обучение в этих городских школах ограничивалось, вплоть до Возрождения, элементарными знаниями. Всякий, кто хотел иметь больше, должен был обращаться к церковным учреждениям. Из этих последних вышли клерки, которые, в конце XII века, вели городскую канцелярию и городскую отчетность, также и публиковали разнообразные акты, необходимые в коммерческой жизни. Все эти клерки были, далее, светские люди; города никогда не вмешивались в их службу, в противоположность феодалам, членам клира, которые в силу привилегий, которыми они пользовались, уклонялись от их юрисдикции.
Язык муниципальных клерков был сначала, разумеется, латинский. Но в начале XIII века стали пользоваться чаще и чаще национальными наречиями. Таким образом, благодаря городам общий язык был введен в первое время в административный обычай. Они проявили тут инициативу, которая вполне соответствовала тому светскому духу, выдающимися представителями которого они были в культуре средневековья.
Этот светский дух тем не менее сопровождался очень напряженным религиозным рвением. Если бюргеры были очень часто в конфликте с церковными авторитетами, если епископы грозили обрушиться против них с отлучениями и если, чтобы противодействовать этому, бюргеры иногда выступали решительно против церковных тенденций, то они, несмотря на все, были воодушевлены глубокой и горячей верой. Чтобы убедиться в этом, надо только сослаться на многочисленные религиозные учреждения, которыми города изобиловали, на благочестивые и благотворительные братства, которых было там так много. Это благочестие выявлялось с наивностью, искренностью, неустрашимостью, которые переходили всякие границы строгой ортодоксии. Во все времена эти проявления религиозного чувства были отмечены избытком мистицизма. Это побудило горожан в XI веке страстно принять сторону религиозных реформаторов, которые вели борьбу с симонией и с нарушениями целибата; вот почему в XII веке распространялся созерцательный аскетизм бегинок и бегардов; вот чем в XIII веке объяснялся новый прилив энтузиазма францисканцев и доминиканцев. Но здесь также надо искать объяснений успеха всех новинок, всех крайностей и всех извращений религиозной мысли. После XIII века не появлялось ереси, которая бы не находила немедленно многих сторонников. Достаточно тут будет сослаться на быстроту и силу, с которой распространилась секта альбигойцев.
