Сельское хозяйство, кроме того, что было отсталым, еще и находилось в глубочайшем кризисе. Кризис этот возник не по вине большевиков, он достался им в наследство от царской России, да и в самой России он созревал лет пятьдесят, не меньше, если не сто пятьдесят, и никто не решался к нему подступиться. Столыпин попытался было, да не вышло, не успел. Крестьянское хозяйство было мелким и низкопроизводительным, пресловутый «мужичок-кормилец» кормил в основном себя, почти не поставляя зерна на рынок. Надо было любой ценой, и срочно, создавать крупные высокопроизводительные хозяйства, а излишек людей направить в промышленность, только в этом случае можно было говорить о возможности выживания страны. Первоначально, по наивности и неопытности, правительство предполагало, что все получится само собой, путем естественного развития кооперации, однако естественное течение событий разворачивало лодку совсем в другую сторону, в сторону формирования мощного спекулятивного лобби держателей хлеба. Тут нужно было какое-то совершенно новое решение — но какое?
Международное положение тоже не радовало. Еще Александр III говорил: «У России друзей нет». Еще меньше друзей было у Советского Союза. Дружественной страной в 20-е годы можно было считать разве что Германию. Крайне враждебно была настроена Польша, в 1927 году произошло резкое похолодание отношений с Англией и с Китаем, примерно в то же время Япония провозгласила новый внешнеполитический курс, в котором почти открыто были заявлены претензии на Дальний Восток. В 1933 году в Германии к власти пришел Гитлер, ну, а его планы в отношении России были хорошо известны. Земли у нас много, вот в чем беда!
Отношение большинства других стран, не посягавших на русские земли, находилось в диапазоне между явной враждебностью и осторожной отстраненностью. Все попытки заключить какие бы то ни было соглашения о совместной обороне неизменно проваливались. Между тем не было никаких сомнений в том, что следует ожидать новой войны, вопрос был только в том, когда ее ждать и откуда. То ли в 1927 году нападут сопредельные государства-лимитрофы, науськанные Англией, то ли через год-два — Япония, захватив в свою орбиту полумарионеточный Китай, то ли Польша объединится с Германией и ударит с запада. Между тем армия и оборонная промышленность находились в зачаточном состоянии. Для того чтобы поднять армию, нужна была гонка вооружений, для этого требовалась срочная индустриализация, для индустриализации нужны были средства и в первую очередь люди, а для этого нужно было решить проблему сельского хозяйства, а как решить проблему сельского хозяйства, не знал никто.
Все это сформулировано постфактум и совершенно не означает, что советское правительство видело сразу все эти проблемы и знало пути их решения. Каждая глобальная проблема состояла из многих мелких, они возникали постепенно и решались по мере возникновения, иногда относительно безболезненно, как разгром оппозиции, иногда очень болезненно, как, скажем, коллективизация, которая явилась спасением советской экономики, но обошлась очень дорого. Да и само правительство было неопытным и во многом действовало путем проб и ошибок, неуверенных попыток и внезапных озарений.
Самой малой из насущных проблем была проблема оппозиции — скорее даже не проблема, а помеха. Вчерашние товарищи по партии критиковали каждый шаг правительства, критиковали слева и справа и усердно несли эту свою критику в партийные массы, пока это даже самим массам не надоело. После 1927 года, когда у оппозиции отобрали возможность делать это открыто, в стране начала создаваться «вторая партия», нелегальная, очень самостоятельная и абсолютно оппозиционная, со своими типографиями, пропагандистами и отработанными методами борьбы. Та же коллективизация обошлась бы гораздо легче, если бы «вторая партия» не вела контрпропаганду на селе и не поднимала крестьян на сопротивление, а уж это-то она делать умела, точнее, только это она и умела делать. А то у нас почему-то принято думать, что оппозиция только «свое суждение имела» и высказывала его в партийных дискуссиях, а ее за это перестреляли. Если бы так — кто бы их трогал!
Да, это была самая мелкая из насущных проблем, но с ней тоже надо было что-то делать. Ибо кадры действительно решали все. Партия же большевиков, особенно та ее часть, которая сформировалась до 1921 года, представляла серьезную опасность для власти. Тут есть один небольшой нюанс: те, кто вступал в партию после окончания Гражданской войны, вступали в правящую партию, а до окончания, а особенно до октября 1917 года, — в радикально-оппозиционную. Это были совершенно разные партии, и требовались им совершенно разные типы людей: в одном случае — созидатели, в другом — борцы-разрушители. «Весь мир насилья мы разрушим… а затем мы наш, мы новый мир построим»… На практике воплотить эти строчки в жизнь одними и теми же руками не получалось. И осознание этого факта стоило Иосифу очень дорого — ведь это были его старые товарищи, те, с кем он еще двадцать лет назад стоял по одну сторону баррикады против общего противника. Ладно Троцкий, они никогда не были близки. Но тот же Каменев, который еще в 1903 году укрывал его в Тифлисе на конспиративной квартире, или Зиновьев, «российский Энгельс», ближайший соратник Ленина, да и другие тоже — всех их связывало общее прошлое. Победившая революция должна пожрать своих детей, таков непреложный закон бытия, и Сталин прекрасно знал его, но решиться на это так и не смог, беспомощно махнув рукой: пусть, мол, все идет, как идет, авось Господь управит…
Итак, в 1927 году сформировалась «вторая партия», вождем которой был Троцкий. Она тут же перешла к той работе, которой занималась на заре своего существования партия большевиков, а именно: критиковала любые действия власти и несла эту свою критику в массы, теперь уже не партийные, а все, до которых могла дотянуться; Поводов для критики, естественно, было множество, массы прислушивались, начали появляться рабочие кружки. И Сталин, и его товарищи слишком хорошо знали, чем подобная деятельность кончается. Поэтому в 1929 году троцкистов разгромили, а их духовного вождя выслали сначала в Алма-Ату, затем за границу, кружки запретили. Лев Давидович, естественно, не успокоился, но руководить оттуда было значительно труднее, так что «партия Троцкого» в России стала во много раз слабее.
Сложнее было с прочими лидерами оппозиции, которые вроде бы ничего криминального не делали, просто не работали сами и мешали работать правительству. Зиновьев и Каменев занимались критикой потому, что ничего другого не умели. Бухарин, кроме того что тоже ни к какому делу не пригоден, был типичным паникером, менявшим свои взгляды чуть ли не каждый год. Так, в середине 20-х годов он выкинул крестьянам лозунг «Обогащайтесь!», с началом коллективизации ратовал за уничтожение кулака как класса и одновременно писал письма Сталину, в которых кричал, что так, как действует правительство, действовать нельзя. При этом как надлежит действовать, он, естественно, не говорил ни слова, потому что сам не знал. Все бы ничего, с этими деятелями уже не раз справлялись, но они, имея немалый авторитет, подрывали единство партии бесконечными и бессмысленными дискуссиями. А партия в то время была приводным ремнем управления государством, другие приводные ремни еще только формировались. Единоначалие важно не только в армии, но и в любой чрезвычайной ситуации, а ситуация была хронически чрезвычайной, иного положения, кроме чрезвычайного, в стране просто не было.
Итак, наверху шла борьба за власть, заложником которой была Россия. Самое главное различие между Сталиным и оппозиционерами состояло в том, что оппозиционеры в случае, если бы они пришли к власти в стране, а потом ее потеряли, не теряли ничего. Даже наоборот — они отправлялись за границу и вновь въезжали в знакомую колею привычной радикально-оппозиционной деятельности, то есть возвращали себе свой привычный смысл жизни. Сталин и его команда для себя такого варианта не допускали: с потерей страны они теряли все, вплоть до самой жизни, поэтому и власть у них можно было вырвать только с жизнью.
…Но Сталин все-таки надеялся, что старые товарищи образумятся. Оппозиционеров исключали из партии, потом снова принимали, высылали и тут же амнистировали после первых же покаянных заявлений — и они снова принимались за старое. Если бы Иосиф знал, к чему это в конце концов приведет, то, может быть, наплевал бы на законность и дал санкцию просто-напросто перерезать старых товарищей, как в свое время поступил Гитлер. Но… он был гений — но не пророк!
XVII съезд был последним боем оппозиции, последней легальной попыткой сместить Сталина, попыткой, с треском провалившейся. Что бы в такой ситуации сделали большевики лет двадцать — тридцать назад? А что они реально сделали в 1905 году? Потерпев поражение, перешли к террору. И, как по заказу, через десять месяцев после съезда произошел крупнейший террористический акт начиная с 1921 года — очень своевременно и при довольно странных обстоятельствах какой-то псих на почве ревности застрелил главу ленинградской парторганизации Кирова. Может быть, это и вправду был псих и действительно убийство произошло на почве ревности, но уж очень как-то вовремя оно случилось. И очень уж не случайный человек был Сергей Миронович Киров.
