Ознакомительная версия.
«Ну, да! — гонит холодную волну вторая половина. — А потом, если не вернешься, здесь, среди своих, про тебя будут говорить «перебежчик», «изменник». У Вовки Губина отвалится челюсть. Вареник будет искать глазами место, куда бы провалиться. У Ержана надолго, может быть, на всю жизнь замерзнут глаза. А жена, дочь?! — подкатила волна к самой горячей точке. — Как им жить потом среди людей?»
Завораживающее течение Кабула и гладкий галечник только на время дали успокоение. Надо возвращаться к модулям, готовить роту к очередному заданию. Слава богу, на сей раз не боевому.
И Зубов, швырнув на прощание в безвинный медлительный Кабул увесистый булыжник, пошел напрямую, через камыши.
* * *
Над Джелалабадом сегодня мирная, даже праздничная музыка. Это агитмашины через мощные усилители чередованием народных и революционных песен изображают национальное согласие, к которому должна прийти Джирга, заседающая сейчас в здании провинциального совета. Сюда собрались одетые в нарядную одежду представители враждующих сторон. Собрались с утра, по холодку. Но вот уже апрельское солнце раскалило броню так, что на ней не усидеть, а Джирга все еще решает, возможно ли вообще национальное примирение.
— Слухай, Вовка, ты зад свий нэ пидпалыв? Щось такэ воняе, — устраиваясь в тени БМП, спросил Вареник, готовясь отразить неотвратимый губинский ответ.
— Та ни-и, Хришенька, — подстраиваясь под украинскую мову, мгновенно отпарировал Губин. — То воняе не моя задница, а твоя яичница. Тьфу, тухлятина!
Веселый смех солдат который раз убеждал Вареника не задевать Губина — себе же хуже. Вот опять не сдержался и напоролся. Ержан, как всегда, выступил миротворцем:
— Да можно и поджариться, лишь бы они договорились…
Их разведрота несла охрану Джирги. Зубов с офицерами роты тоже перешел в тень дерева. Даже в центре города нельзя было ослаблять бдительность. Не все главари душманов собрались на переговоры с НДПА, возможны всякие провокации.
У входа в совет вот уже более трех часов стояла неподвижная, безмолвная толпа афганцев. Укрытые чалмами от солнца, они не помышляли о тени и зашевелились лишь при появлении первых вышедших из двери делегатов, разопревших от духоты. Громкие вопросы, громкие ответы быстро превратились в сплошной рев, утихающий по мере рассасывания толпы на площади.
— Ну, наконец-то, закончили. Можно снимать охрану.
Отдав распоряжения подчиненным, Зубов направился к своей БМП и обомлел: у машины стоял Каир-Хан в белоснежной чалме и праздничной одежде. По едва заметному знаку хозяина верный Масуд выскочил из-за его спины и заговорил на ломаном русском:
— Мой господин приветствует тебя, шурави, и желает с тобой поговорить.
Не сводя изумленных глаз с Каир-Хана, Зубов машинально кивнул в знак согласия и почему-то непроизвольно приложил ладонь к груди. Глаза Каир-Хана потеплели, он в ответ тоже приложил руку к груди и едва заметно кивнул.
— Он спрашивает, — учтиво щебетал переводчик, — передали ли тебе приглашение, и если передали, то почему ты не пришел?
«Ничего не передавали — первый вариант. Не знаю, с кем имею дело, — второй. Невозможно прийти незаметно — третий. Какой еще?» — быстро прокручиваются в голове ответы. Но глаза старика достают до того места, где тикает его проклятая машинка, и он в такт усиливающемуся стуку отрывисто выдает честные слова:
— Я не мог… не решился… Боялся обмана и плена. Для меня позор страшнее смерти.
Злобная презрительная усмешка исказила только что казавшееся добрым и мудрым лицо Каир-Хана.
— Конечно! Убивать вы приходите без приглашения. Ничего не боитесь! А когда вас зовут в гости, вам становится страшно. Запомни, русский, в доме афганца неприкосновенность гостя священна. Я не уроню честь даже ради генерала, а не только из-за такой мелочи, как ты. — Чалма старика гордо запрокинулась, и уже вполоборота, собираясь уходить, он добавил: — Если боишься, можешь не приходить. Я думал, имею дело с настоящим воином. Но видно, среди вас таких нет.
Масуд торопливо заканчивал перевод, потому что хозяин мог уехать без него, и бросился догонять крупно шагающего к золотистой «Тойоте» Каир-Хана. После секундного замешательства Зубов решительно направился туда же, остановился напротив сидящего уже в машине Каир-Хана и, твердо глянув в глаза, молча кивнул.
Каир-Хан спокойно ответил таким же кивком, и машина унесла его гордый профиль в ту сторону, куда снижались ступени горной гряды.
* * *
«Что же меня толкнуло подойти к Каир-Хану и кивнуть? — копался в своей душе Зубов, возвращаясь с дежурства. — Ведь тот уже сидел в машине. Пусть бы катился восвояси! А теперь вроде как дал обещание. Попробуй-ка его выполни! Но главное — зачем? Разве после этой встречи мы не будем стрелять друг в друга? «Я думал, имею дело с настоящим воином…» Ишь как! Себя-то уж наверняка считает «настоящим»!.. А не это ли словечко подтолкнуло меня? — Зубов скрежетнул зубами от досады. — Выходит, поймался на психологический крючок этого старого хитрого душмана. Неужели я такой тщеславный? И это можно «прочитать» на моей морде». Очередной скрежет зубов совпал со скрипом тормозов: подъехали к модулям.
Даже предвкушение обеда не вытесняло из души тревожно-слякотную муть. А тут еще дежурный обдал холодной вестью: звонили из особого отдела, просили зайти к майору Костину. «Неужели что-то заподозрили пинкертоны?» — насторожился Олег и стал припоминать кого-нибудь из особистов. Оказалось, что никого не знает.
— Входите, входите, товарищ старший лейтенант, — поднялся из-за стола, сияя улыбкой и лысиной, низенький майор в новенькой форме. Здороваясь, майор задержал руку Зубова и потянул его к креслу, приглашая сесть. Олег невольно залюбовался кабинетом: полированный приставной столик, вычурный — мрамор с бронзой — письменный прибор, кремовые шелковые шторы с кистями, люстра, холодильник, кондиционер… «Не слабо, — как сказал бы Вовка Губин. — Так воевать можно. Культурненько. Непыльненько».
Майор полистал блокнот, щелкнул пальцем по нужной странице и поднял на Зубова ласковый взгляд.
— Ну, как дела в подразделении?
— Вроде все нормально, товарищ майор.
— Как с неуставными? С мародерством?
— Бог миловал!
— Наркотиками не балуется разведка?
— Не замечено. Ребята серьезные. Да вы же знаете, товарищ майор!
— Конечно, знаю, — самодовольно сверкнул золотой коронкой особист.
— Знаю даже, что вы увлекаетесь описанием своих боевых приключений в письмах домой.
— Я разгласил какие-нибудь секреты? — напружинился Зубов.
— Пока бог миловал, — передразнил интонацию Олега майор, не скрывая своего превосходства и удовольствия от возможности поиграть на нервах собеседника, вкладывая особый смысл в слово «пока». У Зубова от подбородка к ушам прокатились желваки, глаза полыхнули из суженных амбразур век:
— Вы меня пригласили, чтобы сказать, что читаете мои письма? Так я и без этого знал. Напрасно беспокоились, товарищ майор. — Зубов обеими руками оперся о подлокотники кресла, чтобы встать, но майор, вдруг потускнев лицом и лысиной, официально и жестко проскрипел:
— Я вызвал вас, товарищ Зубов, чтобы вы дали объяснение по поводу выхода на боевые действия в районе кишлака Кандибаг.
Пока Олег огорошенно изучал новую, какую-то суконную физиономию майора, тот методично пояснял:
— Странная картина, видите ли, вырисовывается. Подразделение выходит на боевую задачу, маскируется, обходным маневром пробирается в тыл противника, на рассвете выгодно атакует мятежников. А потом вдруг отходит, не сделав ни одного выстрела. Как это понимать? Вот вы нам и объясните, что это: трусость или…
— Или?.. — начал заводиться Зубов. — Ну, досказывайте! Или… предательство?
— Я этого не сказал, но вы довольно точно поставили вопрос.
Впервые в жизни Зубов почувствовал страх. Вот он какой! Оказывается, все, что он называл страхом, — и когда в висках стучало «смерть, смерть» на тонущем пароме, и когда у горла торчала финка уголовника, и когда увлеченный своим планом помочь Маслову с правого фланга вдруг понял, что может остаться навсегда среди тех камней, — оказывается, то еще не было страхом. Страх — вот он: липкий пот на ладонях, вцепившихся в подлокотники так, что под ними скрипнула увлажненная обшивка из кожзаменителя; тошнотворная волна от живота к горлу, захлебнувшаяся спазмом; тоскливая пустота в душе и голове, в которой мечется отчаянная мысль: «А ведь кто-то заложил, какой-то осведомитель…»
Казенное лицо майора снова осветилось участливостью, добродушием. Ему хорошо знакомо это секундное смятение почти всех его собеседников, за которым может последовать все что угодно: кто начнет быстро, захлебываясь, выливать из себя виноватый лепет, кто захрипит и зло уставится глазами, потом из него клещами не вытащить слова, а кто и с остервенелым матом бросится на тебя. В эту секунду надо подставить «громоотвод».
Ознакомительная версия.
