Ознакомительная версия.
Ла Моль не кончил. Повернув быстрый, сверкнувший, как молния, меч, Кабош одним ударом снес ему голову, и она покатилась к ногам Коконнаса».
На самом деле ничего романтического в Гревской площади нет. Пятьсот лет ужаса, страданий и варварского шоу-бизнеса. Жертвы испускали дух под вой и улюлюканье толпы, которая приходила сюда, как сегодня приходят на футбольный матч или на концерт. Приводили детишек. Удобные места, откуда хорошо виден эшафот и где можно разложить закуску-выпивку, во время особенно громких казней «жучки» продавали за огромные деньги. Следует признать, что человечество постепенно становится лучше. Сегодня полюбоваться зрелищем смерти публика собирается разве что в Иране.
Все-таки поразительно, что парижане именно здесь построили себе мэрию. Есть в этой жовиальной бестрепетности по отношению к теням прошлого нечто сугубо галльское. Девиз Франции: разрушить мрачную Бастилию и поставить табличку «Здесь танцуют».
(Интересно, а каков девиз русской истории? «Здесь ноют»? «Здесь ничему не учатся»? Ладно, как-нибудь поговорим про это отдельно.)
Пожалуй, единственная хоть сколько-то романтическая страница в истории Гревской площади — борьба кардинала Ришелье с дуэлянтами. По эдикту 1626 года за участие в поединке дворянину отсекали голову. Чаще всего как-то обходилось (быль молодцу не в укор, да и влиятельные родственники всегда замолвят словечко), но случались и суровые исключения.
Король дуэлянтов, вот этот красавчик, граф Франсуа де Монморанси-Бутвиль, слишком долго испытывал терпение его высокопреосвященства и в конце концов допросился. Он заколол на дуэли сначала графа, потом маркиза, потом снова графа, потом тяжело ранил барона. Сбежал за границу. Вернулся. Поклялся, что еще кого-нибудь вызовет и прикончит прямо среди бела дня, потому что кардинал не смеет покушаться на древние вольности дворянства. 12 мая 1627 года в Пале-Рояль, то есть прямо под носом у Ришелье, он устроил «четверную» дуэль. Такого афронта власть простить уже не могла. И Бутвиля, и его секунданта с соблюдением всех реверансов обезглавили. Оба отправились на казнь, будто на бенефис, и умерли под рукоплесканья зрителей.
Отсечение головы было привилегией дворян, смертью почетной и даже завидной. Простолюдинов вешали — если вина была не слишком тяжкой. Сугубых злодеев колесовали — то есть привязывали к колесу и железной палкой переламывали кости. Обвиненных в ереси или колдовстве сжигали.
Колесование
Социальное неравенство было продемонстрировано, например, при казни двух знаменитых отравительниц: Катрин Монвуазен (1680) и маркизы де Бренвилье (1676). Простолюдинка умерла в мучениях, на костре. Аристократка всего лишь преклонила колени перед плахой. При этом маркиза была во стократ отвратительней. Самое гнусное даже не то, что она умертвила ближайших родственников, чтобы завладеть наследством, а то, что она отрабатывала мастерство ядосмесительства, тренируясь на слугах и бедняках в больнице.
По-разному расправлялись на Гревской площади и с цареубийцами.
Граф Монтгомери то ли случайно, то ли неслучайно (есть разные версии) убил на турнире Генриха II.
Попал копьем в глаз. Король умер после десятидневной агонии
Перед смертью монарх велел не карать убийцу, но вдова, Екатерина Медичи, была не столь великодушна. Она не забыла и не простила. Пятнадцать лет спустя, когда Екатерина стала фактической правительницей страны, Монтгомери был обезглавлен на Гревской площади — сущие пустяки по сравнению с участью Равальяка, убийцы Генриха IV.
Этого в 1610 году разорвали на части лошадьми.
Бедняга был крепкого телосложения, так что на радость толпе казнь продолжалась целый день, с утра до вечера.
Так же расправились уже во времена Просвещения, в 1757 году, с психически ненормальным Дамьеном, который слегка порезал карманным ножиком Людовика XV. Два с лишним часа кони под ударами кнутов тужились и никак не могли довести дело до конца. Палачу пришлось перерезать осужденному сухожилия. Конечности отрывались одна за другой…
Надо сказать, что психическая болезнь в те суровые времена не считалась смягчающим обстоятельством. В 1670 году юноша по имени Франсуа Саразен во время богослужения в церкви проткнул шпагой освященную просфору. Хотя было известно, что кощунник (вот из каких времен это слово) — сумасшедший, его судили без снисхождения.
Несчастному психу сначала отрубили руку, а потом спалили его на костре.
В юности, помню, я смотрел фильм «Картуш» про благородного и веселого разбойника, которого играл молодой Бельмондо.
Уж не знаю, сколько удали выказывал реальный Картуш в ходе своей бандитской карьеры — слишком густо его биография обросла легендами, однако кончил он препогано. В фильме про это ничего не было.
На следствии король преступного мира держался молодцом, выдержал все истязания и никого не выдал. Но на Гревской площади, увидев колесо, Картуш затрепетал и крикнул, что хочет дать показания.
Его увезли с места казни назад в суд и там он в течение восемнадцати часов сыпал именами и явками. В результате были арестованы три с половиной сотни сообщников и пособников. Этой ценой Картуш оплатил один лишний день жизни — назавтра его все равно колесовали.
Dura lex во всей красе.
В кровавой истории площади есть один эпизод, про который читаешь с нехристианским чувством глубокого удовлетворения. Здесь отрубили тупую и злую башку вот этому негодяю (на правой нижней картинке).
Антуан Фукье-Тенвиль был общественным обвинителем в период революционного террора. Он отправлял людей на смерть одним окриком или даже одним жестом — не выслушивая оправданий, затыкая рот защитникам, запугивая членов трибунала. Он воображал себя карающим мечом революции.
Когда власть переменилась и самого Фукье-Тенвиля поволокли на суд, он ужасно удивился. Как же так, ведь он старался не для себя, он всего лишь усердно исполнял работу, которую ему поручили?! И вообще — такое было время! Ему сказали: «Но зачем ты оказался первым учеником, скотина такая?»
Вообще-то революционного прокурора уместнее было бы казнить не на Гревской площади, а на площади Революции. Но о ней — в следующем посте.
Нехорошие места. Площадь революции
16.02.2013
Так называлась современная Площадь Согласия в 1792–1795 гг. Всего три года — но такие, после которых, казалось бы, мостовую никогда уже не отмыть.
Ничего, французы отмыли. Как-то у них, непостижимым для меня образом, это получается. Вот на этом самом месте президент республики 14 июля каждого года принимает парад. По-моему, жуть и кощунство — все равно что мы станем устраивать парады на Бутовском полигоне. Но французам, конечно, видней. Они любят свою революцию и считают ее людоедскую ипостась чем-то хоть и несимпатичным, но в историческом смысле извинительным.
А вот я это место очень не люблю. Крутится колесо карусели, а мне слышится скрип гильотины. Гудят клаксоны автомобилей, а мне мерещится вопль распалившейся черни. Шорох шин по асфальту — будто голова покатилась в корзину с песком. Иногда думаешь, что лучше поменьше знать историю — приятней живется.
У них, учеников Вольтера и Дидро, тут еще и статуя Свободы стояла — это в ее честь приносились кровавые жертвы.
Сидящая тетка слева — это и есть Свобода
Во время Большого Террора, с мая 1793 года по июнь 1794 года, здесь совершалось в среднем по двадцать публичных казней в неделю. Смерть перестала быть спектаклем, как во времена Гревской площади, а превратилась в нечто вроде телесериала, который полюбился публике и тянется сезон за сезоном.
О, тут было на кого посмотреть. Участвовали звезды первой величины: король с королевой, знатнейшие вельможи, прославленные революционеры, выдающиеся писатели и великие ученые.
Все умирали по-разному. Кто трясся от страха, кто геройствовал, кто хотел просто побыстрее покинуть этот отвратительный мир.
Современная карикатура: Робеспьер казнил всех французов и последним гильотинирует палача
Времена были романтические, с модой на античность и стоицизм, поэтому в анналах сохранилось много звонких предсмертных фраз и картинных жестов. Но самому знаменитому смертнику площади, Людовику XVI, последнее слово произнести не дали. Едва король начал говорить (он хотел всего лишь выразить пожелание, что его смерть пойдет на пользу отчизны), как ударили барабаны. Помощники палача сорвали с Бурбона верхнее платье, поволокли, прикрутили к доске и, по свидетельству очевидцев, вместо шеи перерубили челюсть. Толпа кинулась макать платки в августейшую кровь…
Ознакомительная версия.
