25 января 1762 года, ровно через месяц после смерти, тело Елизаветы Петровны погребли в Петропавловском соборе. На третий день после похорон, 28 января, Петр III ликвидировал Конференцию при высочайшем дворе, передав ее функции Сенату и Коллегии иностранных дел. А еще через три недели, 18 февраля, обнародовал самый значительный законодательный акт своего царствования – манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству», который историки потом сравнивали с манифестом об освобождении крестьян, вышедшем через 99 лет 19 февраля 1861 года.
В манифесте отмечалось, что стараниями дворянства «истреблена грубость в нерадивых и пользе общей, переменилось невежество в здравый рассудок, полезное знание и прилежность к службе умножило в военном деле искусных и храбрых генералов, в гражданских и политических делах поставило сведущих и годных людей к делу… а потому и не находим мы той необходимости в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была». Манифест провозглашал: «Отныне впредь на вечные времена и в потомственные роды жалуем всему российскому благородному дворянству вольность и свободу». Дворяне могли служить и в России, и в союзных ей европейских государствах, могли переходить из статской службы в военную, и наоборот, свободно выезжать за границу и возвращаться обратно. Особым пунктом дворянам вменялось в обязанность обучать своих детей, а те, у которых такой возможности не было, могли присылать их для воспитания за счет государства в Шляхетский кадетский корпус.
Этот манифест надолго пережил Петра III. Его основные положения вошли в «Грамоту на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства», изданную 21 апреля 1785 года Екатериной II. Возникает вопрос: являлся ли Петр III автором или просто инициатором такого фундаментального законодательного акта? Историк князь Михаил Михайлович Щербатов, в 1762 году служивший в гвардейском Семеновском полку в чине капитана и хорошо знавший придворные коллизии, сообщает в своем самом известном историко-публицистическом труде «О повреждении нравов в России», что автором манифеста был секретарь Петра III Дмитрий Васильевич Волков, а история создания этого документа весьма курьезна.
Дело было в том, что Петр III незадолго перед тем увлекся одной из первых красавиц Петербурга – княжной Еленой Степановной Куракиной, – и ему нужно было улизнуть к ней хотя бы на одну ночь от опостылевшей ему Елизаветы Воронцовой, о которой Щербатов писал: «Имел государь любовницу – дурную (то есть некрасивую) и глупую графиню Воронцову, но ею, взошед на престол, доволен не был, а вскоре все хорошие женщины под вожделение его были подвергнуты. Уже упомянутая выше княгиня Куракина была привожена к нему на ночь Львом Александровичем Нарышкиным, и я сам от него слышал, что бесстыдство ее было таково, что когда по ночевании ночи он ее отвозил домой поутру рано и хотел для сохранения чести ее, а более, чтобы не учинилось известно сие графине Елизавете Романовне, закрывши гардины ехать, она, напротив того, открывая гардины, хотела всем показать, что она с государем ночь переспала.
Примечательна для России сия ночь, как рассказывал мне Дмитрий Васильевич Волков, тогда бывший его секретарем. Петр III, дабы сокрыть от графини Елизаветы Романовны, что он в сию ночь будет веселиться с новопривозною, сказал при ней Волкову, что он имеет с ним сию ночь препроводить в исполнении известного им важного дела в рассуждении благоустройства государства. Ночь пришла, государь пошел веселиться с княгинею Куракиной, сказав Волкову, чтобы он к завтрему какое знатное узаконение написал, и был заперт в пустую комнату с датскою собакою. Волков, не зная намерения государского, не знал о чем писать, а писать надобно. Но как он был человек догадливый, то вспомнил нередкие вытверждения государю от Романа Ларионовича Воронцова о вольности дворянства. Седши, написал манифест о сем. Поутру его из заключения выпустили, и манифест был государем опробован и обнародован».
Дворяне, встречаясь друг с другом не только в домах, но и на улицах, обнимались и плакали от радости. Популярность Петра III выросла невероятно. Почувствовав себя на гребне волны, ощущая поддержку первого сословия государства, император сделал следующий шаг, на который он едва ли бы решился до опубликования манифеста «О вольности дворянства».
Роспуск Тайной розыскной канцелярии
21 февраля, через три дня, был опубликован еще один исключительно важный манифест – «Об уничтожении Тайной розыскной канцелярии». Манифест объяснял, что Петр I, «монарх великодушный и человеколюбивый», учредил Тайную канцелярию из-за «тогдашних времен, обстоятельств и неисправленных еще в народе нравов». А поскольку на протяжении полувека «Тайная розыскных дел канцелярия всегда оставалась в своей силе, то злым, подлым и бездельным людям подавался способ, или ложными затеями протягивать вдаль (то есть оттягивать, отсрочивать) заслуженные ими казни или наказания, или же злостнейшими клеветами обносить своих начальников или неприятелей». Теперь же, «если кто-либо, зная об оскорблении величества или о государственной измене, хотел бы известить об этом власти, то надлежит ему явиться в суд или к ближайшему воинскому начальнику, а если доноситель окажется прав, то отсылать его в Петербург, Москву или ближайший губернский город, и там его отнюдь не пытать, но действовать кротостью и увещеванием».
Укрощение средневекового произвола
Кроме этих манифестов вышло несколько законодательных актов, посвященных делам церкви: указ от 29 января разрешал всем сбежавшим за границу раскольникам возвратиться в Россию и гарантировал свободное отправление их веры; указ от 1 февраля объявлял о прекращении следствий по делам раскольников-самосжигателей, причем местным властям предписывалось разъяснить всем староверам, что впредь никаких гонений их вере не будет и в связи с этим самосожжения теряют всякий смысл. Еще через шесть дней вышел указ «О защите раскольников от чинимых им обид и притеснений» и, наконец, 1 марта 1762 года – о секуляризации церковных и монастырских земель. По этому указу деревни и земли, ранее принадлежавшие церкви, переходили под управление государственных чиновников из отставных офицеров. Доходы с земель и деревень предписано было употреблять как на содержание монахов, но строго по штату, так и на отставных солдат, а также на содержание инвалидных домов. Общее управление всеми новым имениями осуществляла специально для того созданная Коллегия экономии, а вместо разных сборов был введен единый подушный налог – один рубль в год с души. Одновременно прекращались всякие дотации тем монастырям, которые не могли обеспечивать сами себя, а во всех обителях повелено было «слуг и служебников оставить самое малое число, без которых по самой нужде быть не можно». Не были забыты и монастырские крестьяне: устанавливалось, что, если монастырские служки взяли у крестьян лишнее, то надлежит «оное, с них взыскав, возвратить крестьянам немедленно». Можно утверждать, что именно эти указы – о снисхождении к раскольникам и монастырским крестьянам – способствовали потом популярности Пугачева, выдававшего себя за Петра III.
Эти же указы больно били по монахам и белому духовенству, превращая их из собственников земли и крестьян в нахлебников государства, зависимых от произвола светской власти. К тому же новый император в отличие от своей подчеркнуто благочестивой и преданной православию супруги редко ходил в церковь, а если и оказывался в храме, то открыто глумился над обрядами православного богослужения. Он велел обрить попам бороды и остричь волосы, вынести из храмов все иконы, кроме образов Христа и Богоматери. В Духов день, когда Екатерина вдохновенно и благоговейно молилась, Петр III расхаживал по церкви, громко разговаривая, будто он был не в храме, а в своих покоях, когда же все встали на колени, он вдруг захохотал и выбежал из церкви.
Все это, разумеется, сделало русское духовенство злейшим врагом Петра III. Прусский посланник барон Гольц писал Фридриху II, что духовенство направило императору коллективное послание, более похожее на декларацию, чем на прошение. В нем оно «жаловалось на насилие, причиненное ему этим указом (о секуляризации церковных имений), на странный относительно его (духовенства) образ действий, которого нельзя было бы ожидать даже от басурманского правительства».
