* * *
Следует прежде всего отметить, что биографии советников и военачальников французских королей, помещенные в сборнике Вюльсона де ла Коломбьера, в целом мало чем отличались друг от друга, их судьбы и деяния описывались крайне стереотипно. Впрочем, и изображены они были весьма однообразно: их сложно было бы опознать или отличить друг от друга, если бы не пояснительные подписи, сопровождавшие гравюры.
Согласно же тексту Вюльсона де ла Коломбьера, перед зрителями представали одни лишь истинные «Герои» (Heros) [600], главными отличительными свойствами которых оказывались исключительно vertu и courage, т. е. «добродетель» и «мужество» [601]. Каждый из них назывался «первым», «мудрым», «осмотрительным» и «верным» советником того или иного монарха, без рекомендаций которого тот не мог обойтись ни в управлении королевством, ни в военных кампаниях [602]. При этом эпитет «опытный воин» предназначался не только прославленным полководцам, но и представителям церкви, принимавшим участие преимущественно в дипломатических миссиях [603]. Дела же религиозные, напротив, очень часто оказывались, согласно утверждениям автора, сферой интересов людей вполне светских [604].
Вне всякого сомнения, галерея в Пале-Кардиналь являлась для Ришелье прежде всего его своеобразным личным пантеоном. Он желал видеть себя окруженным выдающимися людьми, перед которыми он преклонялся и которым желал уподобиться в памяти современников и потомков. Отобранные им «Герои» не просто считались верными соратниками французских королей, они, по мнению кардинала, являлись главными действующими лицами славной истории Франции [605]. Таким образом, заказывая портреты для своей галереи и обсуждая список тех, кто будет в ней представлен, Ришелье явно уходил от более раннего гуманистического дискурса, характерного для итальянского и французского историописания конца XV — начала XVI в. и рассматривавшего в качестве героев прошлого исключительно правителей той или иной страны.
В своем парижском дворце, в отличие от загородных резиденций, первый министр, насколько можно судить, решительно отказался от подобной установки: не случайно портреты членов королевской семьи сильно уступали в количестве полотнам, изображавшим государственных деятелей, которые не являлись ни принцами крови, ни даже представителями высшей знати. Собственно, из всех французских монархов прошлого на полотнах Филиппа де Шампаня и Симона Вуэ оказался запечатлен один лишь Генрих IV, к которому кардинал относился с исключительным пиететом. Именно его программу реформ, не доведенную самим королем до конца, Ришелье желал воплотить в жизнь в ходе своего правления в качестве главного политического советника Людовика XIII: укрепить государство, усилить его централизацию, обеспечить главенство светской власти над церковью и центра над провинциями, ликвидировать аристократическую оппозицию, решить религиозный вопрос [607].
Для кардинала, таким образом, истинным героем человек становился не по рождению, а в соответствии со своими реальными деяниями — подвигами, совершенными на благо страны. Из таких героев хозяин Пале-Кардиналь и создавал для будущих поколений образцы для подражания. Эти достойные люди представлялись Ришелье прежде всего инструментами, посланными Господом на помощь королевству и его правителю [608]: именно поэтому он придавал особое значение религиозным вопросам, рассматривая их не как отдельную сферу интересов, но как часть общегосударственных забот [609].
Лично себя кардинал, вне всякого сомнения, полагал именно таким героем, прочие же деятели прошлого должны были лишь создавать для него необходимый фон, прославляя первого министра как главного среди них. Не случайно портрет Ришелье находился в Галерее знаменитых людей Palais-Cardinal не среди изображений военачальников и королевских советников, а рядом с портретами членов семьи Генриха IV [610]. Не случайно кардинал собирался лично написать историю правления Людовика XIII, дабы подчеркнуть (а возможно, и приукрасить) собственную роль в ней [611]. Уверенность в своей исключительности не покидала его с 1624 г., когда он занял пост первого министра Людовика XIII, и до самой смерти в 1642 г. Он не сомневался, что лишь он один в состоянии решить все актуальные проблемы Французского королевства, и эта уверенность звучала в его «Политическом завещании», адресованном монарху:
Когда Ваше Величество соблаговолили призвать меня в свой Совет для участия в управлении своими делами, могу удостоверить, что гугеноты разделяли с Вами власть в государстве, вельможи вели себя так, словно не были Вашими подданными, а самые сильные губернаторы чувствовали себя чуть ли не самостоятельными властителями… Еще могу сказать, что союзы с иностранными государствами были в запущенном состоянии, а собственная корысть предпочтена общей пользе. Одним словом, достоинство Королевского Величества было недопустимо унижено [612].
Впрочем, мнение об уникальности фигуры кардинала Ришелье и о его выдающихся способностях в делах управления разделял и сам Людовик XIII. В личном послании от 6 июня 1626 г. он писал своему первому министру:
Благодаря Господу все идет хорошо с тех пор, как Вы здесь; я питаю к Вам полное доверие, и у меня никогда не было никого, кто служил бы мне на благо так, как это делаете Вы. Не обращаете никакого внимания на то, что о Вас говорят. Я разоблачу любую клевету на Вас и заставлю любого из тех, кто желает быть членом моего Совета, считаться с Вами [613].
Даже политические противники кардинала, как, например, Франсуа де Ларошфуко, признавали его выдающиеся заслуги:
Никто лучше его не постиг до того времени мощи королевства и никто не сумел объединить его полностью в руках самодержца. Суровость его правления привела к обильному пролитию крови, вельможи королевства были сломлены и унижены, народ обременен податями, но взятие Ла-Рошели, сокрушение партии гугенотов, ослабление Австрийского дома, такое величие в его замыслах, такая ловкость в осуществлении их должны взять вверх над злопамятством частных лиц и превознести его память хвалою, которую она по справедливости заслужила [614].
Что же касается Галереи знаменитых людей в Palais-Cardinal, то исключительность кардинала Ришелье подчеркивалась здесь не только местоположением его портрета. В отличие от других представителей церкви и в полном противоречии с принятым в то время художественным каноном, кардинал был изображен (предположительно Филиппом де Шампанем) не сидя, а стоя, в типичной позе военачальника [615]. Именно в этой манере были выполнены практически все прижизненные портреты Ришелье, который не хотел, чтобы зрители видели его сидящим, т. е. «слабым» [616]. Иными словами, кардинал относил себя в большей степени к полководцам, к активным государственным деятелям — и в своей собственной галерее, вне всякого сомнения, он должен был быть изображен точно так же.
