Твоё обращение к доромановской истории и духу Великой Русской Империи будет надёжным ориентиром и хорошей защитой для того, чтобы выжить в потоке информационной лжи (или, точнее, войны) и определиться профессионально для преумножения явлений подлинно русской жизни.
Конечно же, я хочу, чтобы ты стал врачом. Но думаю, если вдруг прочтёшь Ст. Долецкого ещё в институте, то он может и определить твой выбор специальности. Пожалуй, лучшего в медицине, кроме автобиографических заметок Н.И. Пирогова,И. Пирогова я и не читал я и не читал [153]. А потом, после 10 лет врачебной практики — подводные исследования с группой серьёзных учёных. Как Кусто и Майоль. Именно там, на глубине, ты сможешь оценить значение результатов моей работы с беременными женщинами и особенно исследований кислородпереносящего белка и железа.
Обратил ли ты внимание на то, что я люблю возвращаться к первоначальным идеям, истокам? Вот и Долецкий писал: «Когда начинаешь обдумывать вопрос, который тебя тревожит, то одна мысль тянет за собой другую, и остановиться трудно. До того момента, пока не вернёшься туда, откуда начал». Я хочу теперь обратиться к старой книге [154*], которая зазвучит по-новому. Советский журналист знакомит читателей с исследователями моря, среди которых впереди — Жак Кусто, изобретатель акваланга. Автор сумел хорошо передать атмосферу душевного подъёма, которая царила в его команде и в самом обществе в связи с подводными открытиями. Даже принц Монако захотел быть спонсором великого человека. Постоянное внимание телевидения и газет стало, вероятно, главным условием популярности Кусто на Западе. Его слава едва ли уступала славе Юрия Гагарина, к тому времени уже проложившему дорогу в космос. Величие последнего оказало свою подъёмную силу и на меня, первоклассника. Всех нас, советских, оно сильно возвышало. Но вот что видится через полвека жизни. Кажется, та шумиха вокруг Кусто и была задумана Западом для нейтрализации успехов СССР. «Кусто повезло в этой политической игре», — скажу я, вовсе не желая принизить его значение в твоих глазах. Наоборот, пусть он станет твоим учителем. А в 1962 году на Втором конгрессе Всемирной федерации подводной деятельности в Лондоне Кусто говорил и такое, кажущееся странным сейчас: «Не пройдёт и десятилетия, и люди станут свидетелями грандиозных подводных становищ, не зависящих от наземных и надводных баз. На дне океанов возникнут поселения с атомными электростанциями, фабриками по производству газовых коктейлей для дыхания и многое другое. С помощью особых машин будут обрабатываться целинные земли под водой. Вырастут подводные рудники, заводы по переработке добытого сырья и рыбы. И нет сомнений, затраты окупятся…. И хотя сегодня это звучит фантастически, не исключено, например, что в недалёком будущем океанские просторы явятся «новым открытием Америки» — станут местом для расселения сотен тысяч людей. Они будут жить в домах, устроенных под гигантскими герметическими куполами, неделями и месяцами не появляясь на поверхности».
— Рано или поздно человечество поселится на дне моря, — утверждает Кусто. — Наш опыт — начало большого вторжения. В океане появятся города, больницы, театры…Уже через полстолетия (моё выделение) сформируются новые люди — Homo aquaticus, одинаково хорошо чувствующие себя и на земле и под водой».
Кусто верил, что к 2000 году под водой родится первый человек…
Вот такая чудная сказка, которая за полвека не стала былью. В чём дело? Почему намеченное так и осталось прожектом на отдалённое будущее? Ожидавшегося штурма океанского дна не произошло, лишь добычу газа и нефти можно записать в заслугу человечеству перед самим собой. Где обещанные подводные города? Неужели Кусто — это французский Манилов? Не думаю. Вероятно, сильные мира сего решили сражаться с русскими не под водой, а в космосе, туда и вкладывают денежки, туда перебежали и спонсоры. Жаль, что потерпела крах одна из гуманистических идей Кусто — формирование нового человека — Homo aquaticus…
Вернёмся снова на сушу. Когда-то Долецкий сделал такие интересные наблюдения [151*]: «Учёные в суете жизни успевают записать в основном результаты своих исследований. Но самое главное — каким путём в данных конкретных условиях они пришли к своим результатам — нигде не записывают. Более того, мне кажется, что и записать это невозможно»… Вместе с тем, в ходе наших бесед я всё время демонстрировал свои методы работы: как и когда приходят идеи, как не дать им увянуть и повысить коэффициент полезного действия и пр.
Сейчас всё же вернёмся к той веточке повествования, которая не доросла до конца, остановленная другой идеей. Помнишь фрагмент нашей беседы о Великой Перми, недалеко от которой мы с тобой, якобы, проживаем? Я хочу к своим суждениям добавить ещё некоторые замечания. Речь пойдёт о новом издании «Статира». Я писал о нём ранее [121]. Но сейчас созрели дополнительные выводы. «Статир» — это уникальный памятник русской литературы, вышедший из уральских земель Строгановых, из Усолья, из Пыскорского монастыря. Ему более 300 лет. Это сборник рукописных церковных уральских земель Строгановых, из Усолья, из Пыпроповедей, которые теперь появились в печатном виде [155]. А ведь ранее считалось, что для православной церкви проповеди вовсе не характерны. Значит, и христианская обрядность могла быть раньше, до Романовых, совсем другой, если не сказать единой для православных и католиков.
Но сейчас я хочу обратить твоё внимание на то, что тогда, 300 и более лет назад наши земли не могли быть «Пермскими». Во-первых, они точно не были нашими. А были Строгановскими. Во-вторых, назывались они Усольскими, Добрянскими, Соликамскими и пр. Вероятно, неразбериха с названиями (устроенная специально) и есть причина того, что новый «Статир» охватывает лишь часть рукописной книги. Павел Алексеев, которому принадлежит честь возвращения «Статира» потомкам, говорит, что автором его является Потап Прокопиев, протопоп церкви Похвалы Богородицы во владениях именитых людей Строгановых. Среди прочих здесь есть проповеди о вреде пьянства, бесчеловечности богатых, прелюбодеянии. Автор говорит едва ли не о повсеместном разврате и тлении. И это «Великая Пермь»?
В самих текстах «Статира» нет ни единого упоминания о Великой Перми. С чего бы это проповедник всегда изобличает безымянных лиц без определённого места жительства? На этот текст, вероятно, могли бы претендовать и москвичи, и астраханцы. Если бы я взялся писать книгу о своих соседях, сверстниках (хотя бы как эти «беседы»), неужели бы я сумел избежать упоминания названия своего города или региона? Или, тем паче, деревни? Лишь в сопроводительной статье Н.А. Мудровой сказано, что Григорию Дмитриевичу Строганову дали грамоту на подтверждение владения им всеми вотчинами Строгановых — Великопермскими, Зауральскими, Нижегородскими, Сольвычегодскими. Думаю, что это был административный процесс, аналогичный сегодняшним, когда, к примеру, в России закончилась эра милицейской службы и началось время полицейской. При этом все сотрудники старого ведомства были уволены, и они же становились кандидатами в новое — если нравится начальству, то и должность получит. Так и со Строгановым Г.Д. При этом успешно внедрили новую романовскую версию истории, которую сюда, возможно, привёз тот самый Сигизмунд Герберштейн [45*]. Кстати, в Сольвычегодске у Строгановых стояли очень интересные хоромы, среди которых были постройки в виде минаретов, где они, возможно, молились Христу.
Я пишу всё это для тебя, чтобы ты почувствовал связь со своими предками. Они должны участвовать в твоих делах. Они к этому готовы. Хочешь ли ты? Возьми наш опыт, и ты достигнешь большего.
Для меня памятно и дорого общение с моей бабушкой Надеждой, с маминой стороны. В зрелые годы она была учителем русского языка и литературы, директором школы, имела самую высокую в СССР награду — орден Ленина. Наша семья Швецовых (мы жили в Мотовилихе) часто бывала у бабушки Нади дома, что возле МСЧ № 9, а в мои школьные годы (3–7 класс) — едва ли не каждые выходные. Мне нередко приходилось помогать ей в быту. Но если походы за молоком в отдалённый магазин, где оно не всегда и продавалось, я воспринимал почти как наказание, то разглядывание взрослых книжек в шкафах, совместное составление описей этих книг доставляло мне удовольствие. Внешний вид и название многих из них, изданных в 50-70-е годы, крепко запали мне в душу. Из бабушкиной библиотеки мне достались крохи, но зато, регулярно посещая теперь букинистический магазин, я могу купить именно то издание, которое усмотрел у бабушки тогда, но не сумел прочитать или купить ранее. Так, я приобрёл «Похождения бравого солдата Швейка» в жёлтой обложке, «Декамерона» в красной, многотомник Паустовского в светло-коричневом переплёте и пр. А вот того самого Миклухо-Маклая добыть не сумел. Говорят, большая редкость. Там же купил и книгу Долецкого, которая открыла мне глаза на то, что моему любимчику Максиму угрожают, прежде всего, не естественные болезни, а возможные травмы как следствие живого характера и нескончаемого любопытства. Теперь нам надо быть осторожней вдвойне…
