Тщетные мечты Девлет-Герая главным образом питались в нем двусмысленным поведением Оттоманской Порты. Очаковский житель Мустафа-ага, посланный вместе с курьером верховного везиря к хану, сообщил русским, что «хан до получения письма везирского был несколько сомнителен, а по получении оного оказывался в веселом виде и утверждал в народе, будто пишут к нему о Шагин-Гирей-хане, что он вероломный, так если кто его пожелает, тот почтется за отрицателя от закона».
Между тем татары, то есть, лучше сказать, сам же Девлет-Герай под именем крымского общества, сообщал князю Прозоровскому такого рода вещь: «Нам же и от Порты Оттоманской чрез прибывшего татарина с письмами объявлено, чтоб наблюдать вечный и ясный трактат между двумя дворами, не делая ни на волос ему противного, и чтобы всегда его почитать, старание ими употреблено будет…» Значит, турки прямо обнадеживать татар не смели, а все-таки прибегали к обычной системе сманивать их намеками и обещанием дипломатических проволочек, которыми они всегда любили затягивать международные вопросы, требующие немедленного практического разрешения. Ими ожидался какой-нибудь благоприятный случай к тому, чтобы возвратить статус-кво в Крымском ханстве. Недаром какой-то французский лекарь, приехав в Кафу, рассказывал, «что в Порте квартируют янычара, показывая… объявить войну России, о чем и многие уже говорили, предрассуждая о недолгом ханствовании Шагин-Гирея».
При всем том, однако, когда несколько человек из крымских начальников отправились «к турецкому султану с ис-прошением, чтобы оставлены были под державою хана Девлет-Гирея, а из-под власти Шагин-Гирея были освобождены», то султан, узнавши о цели их прибытия, «не только чтобы просьбу принять мог, но ниже допустить до себя не позволил», так что они «отправились по-прежнему в Крым» ни с чем.
В конце концов Девлет-Герай все свое имущество и даже гарем препроводил в Балаклаву и погрузил там на суда, сам же медлил с отъездом, все боле разочаровываясь в действиях Стамбула. Он даже будто бы как-то сказал по секрету своим приверженцам: «Кажется, для нас никакой от Порты надежды нет, и я опасаюсь, чтоб они меня не обманули». При таком настроении ему ничего больше не оставалось, как подобру-поздорову уехать из Крыма. 29 марта 1777 года к вечеру, оставив в Бакче-Сарае двор свой пустым, Девлет-Герай отправился в Балаклаву с намерением отплыть морем далее. А чтобы скорее понудить его к этому, князь Прозоровский приказал подполковнику Любимову двинуться с отрядом к Балаклаве, занять берег от нее до Бельбека и загородить идущую туда из Бакче-Сарая через реку Альму дорогу. Девлет-Герай несколько раз отваливал и опять возвращался и причаливал к берегу: противный ветер не давал ему выйти в море, пока наконец 3 апреля удалось ему выйти. Сперва он отплыл в Синоп и, забравши там свой гарем, отправился уже оттуда в Константинополь, куда и прибыл 14 апреля. Приехавшие с ним татары рассказывали, что перед отъездом его из Крыма все те, кто хотел со всем своим домом следовать за ним, потеряли кто брата, кто жену, кто мужа, потому что русские войска будто бы их преследовали, и что ничего, кроме вопля и крика, не было слышно. Сам же Девлет-Герай, по донесению Стахиева, прислал с нарочным в Порту письмо, в котором извещал, «что он принужден был из Крыма выехать, где находится сорок тысяч российского войска, кои имеют с собой Шагин-Гирея и возят его в одной клетке с одного места в другое, почему и не можно распознать, мужчину или женщину, мусульманина или же какого другого человека в той клетке волочат; что оное войско никого не трогает, хотя бы и кто задирал его; что при отъезде его, Девлет-Гирея, со своими людьми оное войско пособляло убирать и переносить его скарб и погрузило оный на три судна, на которых он на азиатский берег переправился».
Таким образом поле было расчищено для Шагин-Герая, которому теперь, под прикрытием русской военной силы, можно было не окольными путями пробираться в Крым, как это предполагалось прежде, а прямо и торжественно шествовать в Бакче-Сарай, о чем уже и состоялось распоряжение князя Прозоровского.
Письмом из лагеря близ Кара-Су, при деревне Аккая, от 21 апреля 1777 года Шагин-Герай извещал графа Румянцева о том, что крымское общество дало ему «о своей преданности письменное за общими печатями обязательство… и самопроизвольно отказалось от избрания впредь ханом, как по преданиям закона магометанского, так и по древним татарским обрядам». В журнале князя Прозоровского действительно значится: «В 21-й день (апреля), часу во втором после полудня, все здешние беи, мурзы и аги, собравшись из Карасу-Базара, предстали к ставке его светлости и по своему обряду сделали торжественную присягу в данном на 9-ти артикулах обязательстве и клятвенными обетами оную подтвердили». Любопытно, что главные вожаки партии, поддавшейся Шагин-Гераю, изъявляя ему готовность присягнуть и прося его указать место встречи с ним, просили также как особой милости позволить им «присягать поодаль войск российских»[145]. Шагин-Герай препроводил к графу Румянцеву и самый присяжный лист, в конце длинного предисловия к которому говорится: «Мы, следуя святой заповеди, высоко помянутого государя нашего из места, в котором в виде гостеприимства пребывать изволил, пригласили и с помощью Вышнего по счастливейшем его светлости в область нашу прибытия, в нынешнем 1191 году[146], избрав в ханы, следующие ниже сего о нашей преданности обязательные артикулы сочинили и, утвердив печатями, все нижеподписавшиеся знаменитейшие Крымской области начальники и духовенство поднесли его светлости». Хотя русский текст этого присяжного листа и назван «переводом», но, судя по слогу и составу документа, он и есть настоящий оригинал, с которого был, вероятно, сделан уже татарский перевод для уразумения присягавших, и его-то, очевидно, имел в виду князь Прозоровский, рапортовавший графу Румянцеву, что «от светлейшего Шагин-Гирей-хана и от общества грамоты к Высочайшему нашему двору и к Порте составлены и переведены», и что он, князь Прозоровский, рассматривая, находит в них «довольно хорошо и ясно описанную материю»[147]. Кроме присяги, принесенной татарским вельможеством Шагин-Гераю, дало фетву и крымское духовенство, санкционировавшее избрание его в ханы как согласное с духом мусульманского закона, причем тоже упомянуто о «девяти пунктах», из которых состоит присяжный лист татарских вельмож.
Конец Девлет-Герай-хана. — Татарская депутация в Порте. — Несочувствие Порты избранию в ханы Шагин-Герая. — Поспешность и бестактность Шахин-Герая в своих действиям. — Начало возмущения в Крыму. — Интриги Порты против России и ее кандидата на ханский трон. — Высадка в Крыму Селим-Герая III. — «Кровавые адресы» крымских жалобщиков в Порту. — Нота Порты к европейским державам о положении дел в Крыму и отношении к ним России. — Причина «остуды» Шагин-Герая с Суворовым и Константиновым. — Неудачный исход авантюры Селим-Герая III.
По совершении переворота в Крыму России предстояла еще трудная задача заставить Порту признать Шагин-Герая в ханском достоинстве, да еще впредь установить вместо избирательного правления в Крыму наследственное. Порта, разумеется, не хотела примириться с фактом низвержения своего протеже Девлет-Герая и возведения на ханство ненавистного ей изменника Шагин-Герая; но делать было нечего. Девлет-Герай прожил некоторое время в Константинополе, угощался парадными обедами, получил от султана подарки, но все-таки в конце концов должен был отправиться на жительство в чифтлик неподалеку от Филиппополя, где он через три года и умер. Затем в Порте хотели было вызвать Сахыб-Герая, бывшего прежде ханом, и действовать через него на Шагин-Герая как младшего его брата, но и этот план тоже отложили. Стахиев еще в апреле 1777 года доносил князю Прозоровскому о благорасположении всех добро-намеренных людей в Порте в пользу Шагин-Герая и только советовал, «чтобы хан избрал усерднейших к себе почтенных и набожных татар и отправил бы их чрез Царьград для поклонения в Мекку, которые, бывши в сем городе, могли бы зайти в знатные дома и хвалиться хорошим управлением нового хана, прославляя его добродетели и ревность к закону», — хана же он торопил присылкой этих ходатаев и депутатов с махзаром[148] к Порте.
В конце мая эти депутаты отправились в Порту и были там встречены довольно сухо: они должны были идти «пешками», потому что верховые лошади к ним не были посланы; их угощали кофеем, но «без сластей и окуривания», а верховный везирь по прочтении их бумаг сказал им в ответ: «Подумаем, посмотрим!» — то есть попотчевал их тем милым словечком «бакалым!», которым османы и до сего дня отделываются от чего-либо, в чем они прямо отказать не могут и чего, однако же, исполнить не хотели бы.
