Самое позднее в своей последней фазе Гитлер стал осознанным изменником Германии.
Это не настолько осознается более молодыми поколениями ныне живущих немцев, как теми, кто пережил это. Именно о Гитлере последних месяцев создалась легенда: вовсе не лестная для него легенда, но все же такая, что она в определенной степени освобождает его от ответственности за агонию Германии в 1945 году. В соответствии с этой легендой Гитлер в последней фазе войны был лишь тенью самого себя, тяжелобольным человеком, человеческой развалиной, лишенным своей решимости и наблюдающим катастрофу вокруг себя как парализованный. В соответствии с картиной, вырисовывающейся из известных описаний событий с января по апрель 1945 года, он потерял всякий контроль над событиями, управлял из своего бункера армиями, которых у него больше не было, его настроение менялось от неконтролируемых припадков бешенства до летаргического безразличия, он фантазировал почти до последнего момента среди развалин Берлина об окончательной победе, короче говоря: он был слеп к реальности, стал в определенной степени невменяемым.
Эта картина опускает главное. Безусловно, состояние Гитлера в 1945 году больше не было идеальным; безусловно, он постарел и после пяти лет войны нервы его были расстроены (как впрочем, и у Черчилля, и у Рузвельта), и конечно же он пугал свое окружение увеличивающейся мрачностью и все более частыми приступами гнева. Но в соблазне рисовать всё в эффектных пессимистических и ядовитых красках, предаваясь сценам конца света, часто упускается то, что как раз у Гитлера последних месяцев еще раз в высочайшей форме проявились решительность и воля к воплощению. Определенное ослабление воли, оцепенение в рутине без фантазий скорее относится к предыдущему периоду — к 1943 году, в котором Геббельс в своих дневниках обеспокоенно констатирует «кризис у фюрера» — и еще к первой половине 1944 года. Но перед лицом поражения Гитлер снова воспрянул, как от электрошока. Его рука могла теперь дрожать, но хватка этой дрожащей руки все еще — или снова — стремительна и смертельна. Решимость со скрежетом зубов и лихорадочная активность телесно деградирующего Гитлера в месяцы с августа 1944 по апрель 1945 года поразительны и в определенном смысле даже могут быть названы достойными восхищения; только вот они всё более отчетливо, к концу однозначно нацелены на неожиданную, сегодня снова многим кажущуюся невероятной цель: тотальную гибель Германии.
В начале это еще нельзя распознать точно; в конце это стало несомненным. Политика Гитлера в этот заключительный имеет три отчетливо отделённых фазы. В первой фазе (с августа по октябрь 1944) он успешно предотвращает прекращение проигранной войны и обеспечивает борьбу до конца. Во второй (с ноября 1944 до января 1945) он совершает неожиданное последнее наступление: на Запад. Но в третьей фазе (с февраля по апрель 1945) он осуществляет тотальное разрушение Германии с той же энергией, которую он до 1941 года посвятил своим завоеваниям, а с 1942 до 1944 — уничтожению евреев. Чтобы увидеть, как постепенно выкристаллизовалась эта последняя цель Гитлера, нам следует теперь несколько пристальнее рассмотреть действия Гитлера в последние девять военных месяцев.
В конце августа 1944 года положение на фронтах с военной точки зрения довольно точно соответствовало концу сентября 1918 года, когда тогдашний военный диктатор Людендорф капитулировал. Это означает: поражение по человеческим оценкам было неотвратимо, конец был виден. Но конец еще не наступил, поражение еще не произошло — в обоих случаях еще нет. Еще ни один вражеский солдат не вступил на землю Германии; и в 1918 году очевидно было бы еще также возможно протянуть войну до следующего года, как это произошло затем в 1944–45 годах.
Как известно, Людендорф в этом положении пришел к убеждению, которое он выразил в следующих словах: «Войну следовало закончить». Он сделал заявление о перемирии, и он обратился к своим политическим противникам в правительстве, чтобы сделать это заявление более правдоподобным и обеспечить для Германии представительную делегацию с полномочиями на переговоры о мире. Тем, что затем позже этих своих самозваных распорядителей конкурса («они должны расхлебать кашу») он обвинил в том, что они воткнули кинжал в спину непобежденной армии, он впоследствии свой образ действия в сентябре 1918 года представил в отвратительном свете. Но если рассматривать их сами по себе, то это были действия осознающего ответственность патриота, который в поражении поставил себе задачу спасти свою страну от самого скверного и спасти то, что можно еще спасти.
Гитлер 22‑го августа 1944 года совершил точно противоположное тому, что сделал Людендорф 29‑го сентября 1918 года: в акции «Гроза» он распорядился неожиданно арестовать и заключить в тюрьмы около пяти тысяч бывших министров, бургомистров, парламентариев, партийных функционеров и политических служащих Веймарской республики, среди которых были и Конрад Аденауэр и Курт Шумахер — оба позже ставшие протагонистами в период основания Федеративной Республики. Это была точно такая же группа людей, которой Людендорф в соответствующей ситуации передал управление, так сказать политический резерв Германии. Людендорф поставил их у руля в свете неизбежного поражения; Гитлер же в подобной ситуации отстранил их. Эта акция, в то время не преданная гласности, удивительным образом остается без внимания и в исторических трудах; она в основном связывается с преследованием заговорщиков 20 июля, с которой у неё не было ничего общего. Она напротив была первым признаком того, что Гитлер хотел избежать любого возможного повторения по его мнению преждевременного прекращения войны в 1918 году; что он решился также на то, чтобы и без видимого шанса продолжать сражаться до горького конца — или по его выражению: «до пяти минут после полуночи» — и не мог никому позволить помешать ему в этом.
Об этом решении в этот момент времени можно еще судить по–разному. Во всей истории при поражениях существуют два направления мыслей и два образа действий: можно назвать их практическим и героическим. Одно исходит из того, что необходимо спасти как можно больше материального имущества; другое — что после себя надо оставить вдохновляющую легенду. Об обоих подходах есть что сказать в соответствующих обстоятельствах; о втором — даже еще и то, что будущее нельзя предвидеть абсолютно и что казалось бы неизбежного иногда всё же избежать удаётся. В немецкой истории об этом есть известный пример, связанный с Фридрихом Великим, который в 1760 году был в положении, подобном положениям Людендорфа в 1918 и Гитлера в 1944 году, и который затем был спасен «чудом Бранденбургской династии», непредвиденной сменой на русском троне и переменой союзников. Если бы он сдался, то спасительный случай пришел бы слишком поздно. Однако: чудеса в истории — это исключение, не правило, и кто на них делает ставку, тот играет в лотерею с малыми шансами на выигрыш.
Пример Фридриха был сильно потаскан в немецкой пропаганде последних лет войны, но следует подвергнуть сомнению, действительно ли он играл большую роль в мотивах Гитлера. Современная национальная война в конце концов нечто иное, чем были кабинетные войны восемнадцатого столетия. Гораздо ближе к истине будет приписать решающую роль в мотивах Гитлера отрицательному примеру ноября 1918 года. Вспомним: ноябрь 1918 стал для Гитлера пробуждающим переживанием, вызывающим слёзы бешенства о преждевременной по его мнению капитуляции, его незабываемым опытом юности, и намерение никогда больше не допустить повторения ноября 1918 было изначально его главным импульсом в решении стать политиком. Теперь этот момент пришёл, теперь Гитлер в определенной степени был у цели: ноябрь 1918 года снова стоял у ворот, и Гитлер был в ситуации, чтобы в этот раз предотвратить его. На это он был полон решимости.
Нельзя при этом совсем упускать из вида сильнейшую и теперь снова возродившуюся ненависть по отношению к «ноябрьским предателям» 1918 года — к своим соотечественникам. В «Майн Кампф» Гитлер с озлобленным согласием цитирует неподтвержденное высказывание некоего английского журналиста в 1918 году: «Каждый третий немец — предатель». Теперь он приказывает безжалостно повесить или обезглавить каждого немца, который высказывается в духе того, что война проиграна и что он хотел бы её пережить. Гитлер всегда был великим ненавистником и при казнях испытывал большую внутреннюю радость. Сила ненависти Гитлера, его стремление к убийствам, которым он в течение лет давал волю на евреях, поляках и русских, теперь открыто обратились также и на немцев.
В конце лета и в начале осени 1944 года Гитлер еще раз проявил энергию и потенциал, которые напомнили о его лучших временах. В конце августа на Западе практически не существовало фронта, да и на Востоке, говоря словами Гитлера, «была больше дыра, чем фронт». В конце октября оба фронта еще раз восстановились, наступления союзников были остановлены, а на родине Гитлер мобилизовал фольксштурм — все мужчины от шестнадцати до шестидесяти лет были мобилизованы на народную войну. Боевой дух Гитлер поддерживал посредством усердно распространяемых пропагандистских слухов о «чудо–оружии», которое у него еще было в запасе. В действительности разумеется у Германии не было атомной бомбы — истинного чудо–оружия 1945 года — а было оно у Америки; и возникает поразительная мысль, что если бы стала реальностью долгая, горькая и кровавая тотальная оборонительная война, которую желал Гитлер и для которой он осенью 1944 года еще раз сконцентрировал усилия Германии, то это навлекло бы первые атомные бомбы на Германию вместо Японии.
