* * *
Революция Прайера была последним восстанием в провинциях. Одновременно с этим она знаменовала собой конец революционного цикла в Пернамбуку, который начался с войны против голландцев в XVII в., а закончился включением провинции в имперскую систему.
Еще до того как разразилось это восстание, элиты империи стремились упорядочить правила политической игры. Достигнутое наконец важное соглашение основывалось на усилении фигуры императора (восстановление «посреднической власти» и воссоздание Государственного совета) и на комплексе писаных и неписаных норм. Эти последние составляли то, что нарочито расплывчато именовалось «духом режима». Начавшая действовать система управления была схожа с парламентской, но уподобить ее парламентаризму в прямом смысле слова нельзя. Во-первых, в Конституции 1824 г. не было ничего от парламентской системы. Согласно конституции, исполнительная власть возглавлялась императором и осуществлялась министрами, которых он волен был выбирать сам. В период Первой империи и Регентства еще не было парламентской практики, она начала вырисовываться лишь с 1847 г., да и тогда принимала своеобразную, достаточно ограниченную форму. В 1847 г. был опубликован декрет об учреждении поста председателя совета министров, назначаемого императором.
Этому новому действующему лицу предстояло формировать министерство, которое в своей совокупности представляло собой совет министров или кабинет, облеченный исполнительной властью. Функционирование системы подразумевало, что для нахождения у власти кабинет должен был располагать доверием как палаты депутатов, так и императора. Были случаи, когда состав министерства менялся под нажимом палаты депутатов. Но император благодаря «посреднической власти» удерживал в своих руках достаточно важных полномочий, и тем самым система управления империи отличалась от парламентаризма даже в 1850–1889 гг. Император использовал прерогативы «посреднической власти», когда палата депутатов не поддерживала предпочитаемый им кабинет. В этом случае он, используя «посредническую власть», распускал палату, заслушав предварительно мнение Государственного совета, и назначал новые выборы. Так как в деле выборов влияние правительства было весьма велико, императору удавалось избирать такую палату, которая соответствовала предпочитаемому им кабинету.
С помощью вышеописанного механизма за период в пятьдесят лет сменилось тридцать шесть министерств, каждое из которых действовало в среднем год и три месяца. На первый взгляд это могло бы означать значительную нестабильность. Но на деле, несмотря на кризисы, политическая система допускала чередование в правительстве двух основных партий. Тому, кто находился в оппозиции, всегда можно было надеяться на то, что его призовут к власти. Прибегать к оружию для этого оказалось не нужно.
* * *
Две основные партии периода Империи — консервативная и либеральная — оформились в конце 1830-х гг. Но существовали ли между ними идеологические или социальные противоречия? Не шла ли в конечном счете речь о практически идентичных группах, разделяемых личным соперничеством? Многие современники утверждали именно это. В ставшей знаменитой фразе, приписываемой политику из Пернамбуку Оланде Кавалканти, утверждалось, что ничто так не похоже на «сакарема», чем находящийся у власти «лузия». «Сакарема» было прозвищем консерваторов в первые годы Второй империи. Оно происходило от названия городского округа Сакарема в провинции Рио-де-Жанейро, где у одного из основных лидеров партии, виконта Итабораи, находилось поместье. Обозначение «лузия» относилось к либералам и было связано с названием городка Санта-Лузия в провинции Минас-Жерайс, откуда началась революция 1842 г. Мысль об отсутствии различий между партиями, казалось бы, подтверждается фактом частого перехода политиков из одного лагеря в другой.
Однако, рассматривая этот вопрос, необходимо иметь в виду, что политика в то время, да и не только тогда, в значительной степени проводилась не для того, чтобы добиться важных идеологических целей. Оказаться во власти означало добиться престижа и выгод для себя и своего окружения. На выборах от кандидата ждали выполнения не программных лозунгов, а того, что он обещал своим сторонникам. Консерваторы и либералы использовали для достижения победы на голосовании одни и те же методы: предоставляли блага друзьям и использовали силу по отношению к еще не определившимся избирателям или противникам. Различие между либералами и консерваторами, таким образом, во многом носило характер противоборства двух клиентелистских групп, которые соревновались за различные блага или за то, чтобы подобрать крошки со стола власти.
В то же время политика не сводилась к личным интересам, так как политической элите империи нужно было работать по таким значительным вопросам, как государственное устройство, публичные свободы, представительство, рабство. Разделялись ли мнения по этому вопросу согласно партийному признаку и если да, то что это означало? Оставим сейчас в стороне вопрос о рабстве, так как он требует специального рассмотрения, и обратимся к другим перечисленным проблемам.
Вопрос о централизации или децентрализации власти разделял консерваторов и либералов. При этом на практике это разделение было значимым в 1830-е гг., когда оба политических течения еще не стали партиями. Политика «возвращения» и провозглашение совершеннолетия Педру II, проводившиеся самими либералами, означали победу централизаторской модели. В дальнейшем к ней присоединились обе партии, хотя либералы продолжали вполголоса защищать децентрализацию.
Защита свобод и более широкого политического представительства граждан были лозунгами либеральной партии. По этим вопросам позиция партии менялась. Только с 1860-х гг. эти вопросы обрели значимость, одновременно с вновь озвученными предложениями децентрализации. У так называемой новой либеральной партии, возникшей в 1870 г. при поддержке известных консервативных политиков Набуко де Араужо и Закариаса де Гоиша, в программе значились прямые выборы в крупных городах, ограничение срока мандата сенаторов, уменьшение полномочий Государственного совета, гарантия свободы совести, образования, торговли и производства, а также постепенная отмена рабства.
Если между двумя партиями и существовала определенная разница в идеологии, рассмотрим, с чем это связано. Историк Жозе Мурилу де Карвалью, проанализировав состав имперских кабинетов, пришел к некоторым важным выводам. По его мнению, в 1840-е и в особенности в 1850-е гг. консервативная партия представляла собой коалицию землевладельцев и правительственных чиновников, к которым примыкал слой крупных коммерсантов, озабоченных волнениями в городах. Либеральная же партия объединяла преимущественно землевладельцев и лиц свободных профессий.
Важное различие коренилось в региональной базе обеих партий. Консерваторы получали свое основное влияние и силу из таких провинций, как Баия и Пернамбуку, а либералы превосходили их в Сан-Паулу, Минас-Жерайс и Риу-Гранди-ду-Сул. Ядром централизаторской политики, которую отстаивали консерваторы, был союз между чиновниками (в особенности судейскими) и крупными землевладельцами Рио-де-Жанейро.
Идея устойчивой и сплоченной империи, исходившая от правительственных сановников, разделялась землевладельцами провинции Рио-де-Жанейро, тесно связанными с делами двора как географически, так и благодаря деловым связям. Землевладельцы Баии и Пернамбуку, принадлежавшие к консервативной партии, уже знали по своему прошлому и нынешнему опыту, что такое борьба за автономию провинции, связанная с народными движениями. Это могло быть их основным мотивом для поддержки идеи центрального правительства, облеченного значительной властью.
В свою очередь, поначалу либеральные предложения о децентрализации исходили из таких областей, как Сан-Паулу и Риу-Гранди-ду-Сул, где у правящих классов была традиция автономии. В случае с провинцией Минас-Жерайс либерализм исповедовался как землевладельцами, так и населением тех старых городов, которые были обязаны своим появлением горнорудной промышленности.
