Не только европейцы в этом повинны. До европейцев были тюркские племена, афганцы, турки, а до них монголы, арабы, греки. Шли легионы, тумены, орды, шла врассыпную дикая конница, и все это с неумолимостью горной лавины обрушивалось на многострадальных, миролюбивых, умных персов. Персы шииты, им изначально присуща вера в жестокость мира, в неизбежность страданий и убежденность в конечном радостном торжестве справедливости. История учила персов приспосабливаться, хитрить, выживать под гнетом сильного противника, терпеть, философствовать, ждать своего часа, зная, что он может никогда не наступить. И, пожалуй, есть еще одна особенность у персов - склонность к постоянному тихому бунту, напору на власть, прощупыванию ее на прочность. Ослабевает власть - напор усиливается. То там, то здесь вспыхивают волнения, правительственные силы деморализуются, распадается государственный механизм, возникают энджумены, комитеты, кружки, приходит в движение народная масса. На улицах появляются толпы беднейших жителей - воистину им нечего терять, любая перемена может быть только к лучшему. Женщины в черном, поденщики, мастеровые, носилыцики-амбалы, лути мелкие уголовники, зачинщики всех смут собираются у мечетей, выкатывают ревущим валом на улицы, затопляют город. Бушует народная стихия, через край бьет мусульманский, шиитский фанатизм.
Но стоит приглядеться ко всему происходящему повнимательнее, и начинаешь обнаруживать, что видимая стихийность прикрывает четкую организованность - толпа собирается по сигналам, недоступным постороннему наблюдателю, шествует по продуманным невидимыми руководителями путям, срывается на вопль по команде и так же по команде умолкает. Как волосок не упадет с головы правоверного, если того не пожелает Аллах, так и ни один перс никогда, ни в 1829, ни в 1979 году, не поднял бы руку на иностранца, если бы не была на то воля сильных мира сего. Фанатичная толпа, исламский фанатизм, фанатики! Как зловеще, беспокояще, одинаково тревожно звучит это слово на европейских языках, и насколько далек вкладываемый в него смысл от действительности. Фанатик - это бородатое существо с налитыми кровью глазами, оно молится пять раз в день и непрерывно бормочет под нос мистические заклинания из Корана, мечтает о героической кончине во имя ислама, с автоматом в руках выискивает неверных, расстреливает их, а раскаявшихся обращает в собственную веру, слепо обожает имама Хомейни и презирает все земное. Есть ли такие люди в Иране? Едва ли.
Шиитам свойствен рационализм, основанный на глубокой, искренней вере в правоту своего дела. Они люди дисциплинированные. Перс - фанатик только в том смысле, что в системе его моральных ценностей жизнь не ставится выше убеждений. Скорее даже и нужна жизнь для того, чтобы не ушло в небытие то, во что верил сам, его отец, деды и прадеды.
То, что называется фанатизмом, явление оборонительное, а не наступательное. Долго, бесконечно долго сжималась пружина народного терпения, и когда свалился невыносимый гнет монархического и чужеземного засилья, она распрямилась. Каждой революции свойственны эксцессы, без этого она не могла бы быть революцией. Истоки эксцессов понять сложно, зачастую невыгодно, и тогда на помощь приходит емкое и мрачное слово "фанатизм".
Смутные времена. Мы, советские люди, в этой стране живем в атмосфере явного недоброжелательства. Я выхожу из посольства. На стене напротив крупными буквами написано: "Марг бар джасусане шоурави" (смерть советским шпионам), "Марг бар тудеиха" (смерть тудеистам). За углом, на стене посольства профессионально выполненная надпись: "Смерть советским!" Я советский. Надо делать вид, что надписей не замечаешь, дабы не доставлять удовольствия наблюдающим. Погода отличная, настроение хорошее, и мелочи его не испортят.
Навстречу мне идет иранская девушка. Одета она в серый балахон, черный платок надвинут на самые глаза, в руках книги. Маленькая, худенькая и серьезная фигурка вежливо обращается ко мне: "Вы из этого посольства?" - "О, да!" (Она, конечно, спросит, как можно поехать на учебу в Советский Союз, и я попытаюсь объяснить, что сейчас это просто немыслимо. Я весь внимание...)
"А почему вы социал-империалист?" - так же вежливо (о, змееныш!) спрашивает девчушка.
"Извините?" - единственное персидское выражение, приходящее на ум, и на лице, как вспоминаю я потом, приветливая улыбка, в данной ситуации выглядящая глупо.
"Почему вы социал-империалист?" - повторяет иранка и, не дожидаясь ответа, торжествующе идет своей дорогой.
Великий персидский язык полностью покидает "социал-империалиста" в эту ответственную минуту и не позволяет нанести обидчице удар хотя бы в спину. Согнав с лица глупую ухмылку и приняв достойный вид, он твердым шагом идет по плитам тротуара, размышляя о причудливых воздействиях революции на молодые головы.
Постепенно у меня вырабатывается привычка к обидам, но тем не менее они наносятся так внезапно и такими добродушными на вид людьми, что язвят еще горше, чем газетные официальные уколы.
Подходит на улице же застенчивый, приветливый иранский паренек, чисто и просто одетый, улыбается и негромко, не пытаясь привлекать внимание прохожих, говорит: "Смерть советским!" Есть, конечно, есть объективное, очень нелегкое для нас обстоятельство: иракские самолеты, грозящие Тегерану, сделаны в СССР... Это наглядная агитация не в нашу пользу - паренек, зацепивший меня колким словом, может через день-другой уже оказаться на хузистанской равнине под градом снарядов, тоже произведенных в Советском Союзе. Не объяснишь ему, кто повинен в войне, в том, что гибнет молодежь, что северный сосед объявлен врагом Ирана и ислама.
Наши друзья в Иране - они есть, их немало - молчат.
Я много езжу и хожу по Тегерану, зачастую один. Это небезопасно и даже, пожалуй, не всегда благоразумно. Взрывы гремят на улицах и площадях, внезапно вспыхивают перестрелки. Да и не только в этом дело. Тем, кто наблюдает за нами, хомейнистским саваковцам, удобнее иметь дело с малоподвижными, предсказуемыми объектами. Малоподвижным я быть не могу, а предсказуемым - пожалуйста. Все мои маршруты, ближние и дальние прогулки и поездки почти неизменно включают в себя книжные магазины и развалы да библиотеку православной церкви св. Николая на бывшей улице Рузвельта.
Я знаю, что наблюдатели привыкают к моим привычкам - долго торчать у полок, заговаривать с хозяевами и непременно что-нибудь покупать, торгуясь там, где позволяет это обычай. Им очень не нравится моя манера ходить пешком - восточный человек не видит удовольствия в дальних прогулках. Постепенно я начинаю замечать отсутствие сопровождающих. У них за плечами хорошая школа, и выявить их отнюдь не просто. Но если ты не спешишь, идешь по известному тебе заранее маршруту, то задача упрощается. Важно не оглядываться, не озираться, а спокойно идти, заботясь, как и каждый пешеход, о том, чтобы тебя не сбил шальной мотоциклист, с интересом приглядываться к уличным сценкам, вежливо уступать дорогу встречным, останавливаться у лотков, а их в Тегеране великое множество. Каждая остановка, поворот, переход улицы, случайный разговор, ожидание зеленого сигнала светофора позволяют неприметно осмотреться, заметить подозрительно медленно ползущую машину или постоянно маячащую поодаль, неуютно себя чувствующую фигуру.
Раздражать этих спутников не следует. Нельзя пытаться неприметно затеряться в толпе, ускользнуть из магазина через боковой вход, неожиданно сесть в припаркованную где-нибудь за проходным двором машину и укатить, прежде чем подоспеет транспорт наблюдающих. Несколько таких неосторожных поступков - и ты попадаешь в разряд людей опасных, требующих особо пристального внимания. Ни один наблюдающий ни при каких обстоятельствах не склонен признавать, что он просто-напросто проворонил наблюдаемого, упустил его при самых нормальных обстоятельствах. Всегда виноват наблюдаемый, он схитрил, ему зачем-то (зачем?) понадобилось остаться без надзора. Задача наблюдающих осложняется, скучная игра в кошки-мышки становится азартной охотой. А иногда наблюдателям надоедает изворотливая, непоседливая "мышь". Тогда случается так. В один прекрасный день выезжает не в меру шустрый иностранец в город, беспечно ставит машину у тротуара и идет по своим делам, а возвратившись, обнаруживает пренеприятнейшую вещь - все четыре колеса порезаны. Не надо грешить на хулиганов - в Тегеране понятия "хулиган" не существует. Разумный человек правильно воспринимает предупреждение и критически осмысливает свои действия. Неразумный продолжает вести себя неразумно, забывая о том, что обстановку создает противник - он у себя дома. В следующий раз ущерб может быть нанесен уже не автомобилю.
Вот какие мысли сопровождают меня в прогулках по Тегерану. По городу, который я искренне люблю и который в другие дни мог бы, хочется думать, полюбить и меня...
