Обыватель
Статья напечатана не была.
ГОЛОС ПРАВДЫ
Наконец-то, наконец послышались в революции голоса настоящей правды, - не ленинской, не германской, не провокаторской, - а настоящей русской правды-матушки: это - "Письмо жены офицера", "Рапорт о положении офицеров", поданный главным комитетом союза офицеров армии и флота военному министру, и тоже во вчерашнем нумере газеты письмо Т. Аримасова "Деспотизм", и еще сообщение о забастовке инженеров на фабрике "Треугольник"...
Это - задавленные, оскорбленные и замученные самою революцией. Это те затоптанные вторыми и третьими рядами революции люди, которые именно ввели солдат в революцию. Ибо кто же не помнит этих первых минут революции, когда солдаты топтались на одном месте, пока подошедшие к ним офицеры с криком "стройся" и "вперед" не повели их к Государственной Думе. Удивительно, как общество, и между прочим все Временное Правительство, позабыло, что именно офицеры, а вовсе не солдаты и отнюдь не одни рабочие, дали победу республике. Без них выступления были бы частными, отдельными, разрозненными и конечно были бы подавлены. Лишь когда интеллигентные элементы армии, офицерство, командуя, повело батальоны и полки к Гос. Думе - старый строй рухнул и отменился.
И вдруг, это - забыто и никем не помнится! Конечно, настоящие "мученики и жертвы революции" - это вот они, беспритязательные, тихие люди, о себе даже не напоминавшие, и на место которых моментально вскочили Нахамкисы-Стекловы, Бернштейны-Зиновьевы и Розенфельды-Каменевы. И действительно: на что же правительство смотрит, чем оно занимается? О ком тревожится? Оно забыло тех, на фундаменте которых само построено, и, конечно, ими держится, их скромностью, их подвигом. И только и "озабочивается", что можно ли потревожить или нельзя потревожить покой людей на даче Дурново или во дворце Кшесинской, из которых если не половина, то добрый процент - просто суть уголовные, явные предатели России, совершенно явная и единственная контр-революция. Ибо если что грозит контр-революциею, то конечно омерзение всего порядочного русского населения, всего порядочного Петрограда, к безобразиям распада, измены, шалопайства на улицах! Их можно было терпеть два месяца, надоело - на третий месяц, а дальше - та же уличная толпа, из деловых людей, идущих на работу, на службу, просто в один прекрасный день поднимется и переколотит их. Ибо эти солдаты с гармоникой, с подсолнухами, с девицами, торгующие папиросами, спичками, шнурками для ботинок, почтовой бумагой и конвертами - утруждают глаз.
Так же и инженеры, техники фабрик, мастера, мастерицы. Конечно, ими фабрики организованы, сделаны, ведутся. Кто же ведет дело, кто чернорабочим указывает? И вот - на "Треугольнике", исчерпав все средства примирения с чернорабочими, - они забастовали. Боимся, что эта забастовка интеллигентного рабочего труда разольется общим пламенем повсюду. Лозунг "бей интеллигенцию" и в офицерстве и на заводах проведен уже пока только не физически, но почти близко к физическому воздействию. Что же это такое? Где же тут правда?
И неужели эта черномазая правда, так похожая на черномазовскую "Правду", есть русская республиканская правда?
И Временное Правительство безгласно или бессильно? Но "бессильно" мы не можем сказать, потому что где же мы видим хотя попытку применить силу? Что-то похоже на то, что само правительство изображает собою какой-то митинг, но не громогласный, а шепотом. И он ни на кого не действует, ничему не мешает. Право, когда-нибудь, и даже очень скоро, велегласные митинги лишат жалования этот безгласный митинг в Мариинском дворце и потребуют, чтобы жалование было передано им "за работу языком". Хоть бы поскорее собралось Учредительное Собрание: а то до него и республика, да и сама Россия растают, как снег по весне.
Обыватель
"Новое время", 25 июня 1917. No 14812.
К РАЗГРОМУ БИБЛИОТЕК
Государственная публичная библиотека, - бывшая императорская, - очень смущена и взволнована в административном своем персонале. Ей грозит крупная выемка книг, может быть и не первостепенно важных, но во всяком случае частью чрезвычайно важных, старых и древних. Дело заключается в следующем. Как известно, бывшая императорская публичная библиотека возникла по приказу императрицы Екатерины II и возникла из собрания книг, взятых русскими войсками после первого раздела Польши. Это были громадные собрания древних и редчайших (по тому времени) книг на польском, латинском, немецком, французском и других языках двух братьев Залусских, графа Андрея-Станислава Залусского (род. в 1695, умер в 1758 году), который был великим канцеляром коронным и архиепископом краковским, и Иосифа Андрея, великого коронного рефендария и с 1758 года епископа киевского. Вот это-то собрание книг, пожертвованное польскому народу братьями Залусскими и переданное ими в управление иезуитскому ордену, после штурма и взятия Варшавы Суворовым было объявлено русскою государственною собственностью и отправлено в Петербург. Оно-то и послужило основанием и зерном нашего главного и лучшего государственного книгохранилища - публичной в Петрограде библиотекой.
И вот ее-то намерены отнять у Петрограда и России. Бывший член 1-ой Государственной Думы, известный московский адвокат Ледницкий, составил записку, в видах восстановления Польши в том или ином виде, но во всяком случае - самостоятельно, о возвращении Польше и Варшаве этой библиотеки братьев Залусских. Как юрист, однако, он мог бы принять во внимание "закон давности владения", каковой кажется погашает права первого собственника, и затем вопрос: не была бы эта библиотека, не попади она Суворову в руки, присвоена Пруссией или Австриею, или наконец и просто расхищена в смутные годы и дни Польши. Это одно. Но затем Ледницкому следовало бы принять во внимание и моральную сторону дела: теперь поляки - не враги нам, и самая автономия их дар русской души исстрадавшемуся родному племени. Такая ли это минута, такая ли это година, чтобы отбирать у России старые книги и опять тащить их в Варшаву, - увы, пока занятую немцами? Признают ли сами поляки это красивым и доблестным? Собственное мнение об этом московского адвоката разумеется еще ничего не значит. И может быть Варшава и поляки даже найдут более выгодным для себя, если та же публичная библиотека, на место возврата библиотечки братьев Залусских, дарует им из своих бесчисленных дублетов приблизительно подобное же число книг, сколько их было в библиотеке Залусских. Эти дублеты, и очень древние, и очень драгоценные, - обнимут не только века от XV до XVIII, но и весь XIX век, и в смысле пользования и чтения будут для Варшавы даже драгоценнее, чем исключительно только археологическая библиотека собирателей одного XVIII века.
Обыватель
"Новое Время", вторник,
27 июня (10 июля) 1917 г. No 14813.
КАК НАЧАЛА ГНОИТЬСЯ НАША РЕВОЛЮЦИЯ
Все думается, все не спится... И не спится оттого: думаешь, да отчего наша революция, которая как пламенем облила нашу землю - теперь пошла как-то неладно? Вот именно в ней нет чего-то ладного, гладкого, успешного. Левым дают много, а им все мало. Временное Правительство уступило или добровольно стало под надзор и подозрение Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, а теперь Ленин и ленинцы уже оговаривают и Совет С. и Р. Д. в соединении или в потакании буржуазии? Нельзя даже объяснить, откуда могло вырасти такое потакание у солдат и рабочих, когда классовые интересы их так различны? Не подкупила же буржуазия Совет Р. и С. Д.? Во-первых, он неподкупен. А во-вторых, классовая вражда на экономической почве так люта, так остра, так непримирима - то что же тут толковать о подкупе и примирении. Явно, что Керенский и другие проговариваются о "изъятии из общественного оборота Ленина и ленинцев" не по своей близости с буржуазией, а по твердому убеждению своему, что задача революции - государственно и общественно строить, а Ленин и ленинцы производят государственное и общественное расстройство. Они мутят, смутьяны, и вводят смуту уже в саму революцию. Т. е. ее же явно губят.
С приездом Ленина начался явный переворот в революции. Прошли ее ясные дни. Вдруг повеяло вонью, разложением. До тех пор было все ясно, твердо, прямо.
Вдумаемся в эти первые, ясные дни. Может быть мы что-нибудь поймем в них. Все помнят поездку в Москву Керенского, после взятия бывшего государя под стражу; как министр юстиции, он заявил в Москве, что отныне смертная казнь в России совершенно отменяется. И какой это был светлый день, какой облегченный вздох пронесся по России. Это был лучший день революции, - ее решимость не быть кровавой, не быть мстительной. Быть русскою революциею), быть снисходительною, прощающею, мягкою революцией. Это вполне возможно, чтобы революция была вообще нравственно доброю революциею, чтобы она вообще светила нравственным светом. Не скрыт ли в этом требовании ключ от действительности?
Сердце человеческое вечно, сердце человеческое ищет света. Скажите, какой смысл в самой революции, если мы не кидаемся через нее к свету, к добру, к правде? Если через революцию мы не выходим из какого-то мрака, удушья, погреба? Ведь через это собственно начинались все революции, из отвращения не к одному неудобству и не к одному врагу старого режима, а из отвращения к его порочности, к его преступлению, к его греху вообще. Вот мотив революции. Он нравственный, он светлый. Поэтому революция прежде всего не должна уметь лгать. Во-вторых, она не должна быть труслива. Это непереносимо для революции просто как для нового, свежего явления; как для явления молодого и крепкого.
