И тогда поднялся Абакумов.
- Дмитрий Николаевич,- сказал он тихо и как-то обреченно,- отвезите меня в Магадан и сдайте в милицию. Спасибо вам за то, что вы хотели мне помочь... Всем спасибо... Но я вижу, что мне здесь работать не придется. Сын Михаила Михайловича прав... Хотя он многого не знает, да и не хочет знать. Я - преступник, и от этого никуда не денешься. Может, я родился с преступной душой? Другие же работали - на золотых приисках, на заводе, в колхозе. Работали и находили себе друзей. А я всегда бежал от коллектива... И не бойтесь за меня. Если вы обещаете мне, что после отбытия наказания возьмете на работу, сюда, на полярную станцию, то я все вынесу, что положено. Я еще здоров и крепок. Ну, будет лесоповал или забой - мы к этому привычные. Труда я не боюсь. Не труд страшен, а лишение свободы, конвоиры, бараки, уголовные... Ну что же поделаешь?.. Виноват! Я готов явиться с повинной.
- Хорошо,- сказал твердо отец.- Может, так будет и лучше. Ермак, готовь вертолет: завтра мы летим в Магадан. А теперь предлагаю проголосовать... Кто за то, чтобы взять Алексея Харитоновича на поруки?.. Так. Кто против?.. Один Казаков. Значит, большинством голосов сотрудники полярной станции плато будут просить суд передать им Абакумова на поруки. Собрание закончено. Можете идти, товарищи.
Перед отъездом отец сказал мне:
- Женю я не убедил. Буду убеждать суд.
Вертолет давно скрылся за вечными снегами, а мы все стояли на плато и смотрели ему вслед в светлое, весеннее небо. Я вспомнил, что мы так же долго стояли, когда мама улетала в Москву.
"Старики", перезимовавшие еще одну полярную ночь, согнувшись сидели у озера и молча радовались солнцу.
- Пошли работать, товарищи! - сказала Ангелина Ефимовна, и все стали расходиться по местам - каждый нес свою вахту.
Валя взглянула на осунувшегося, небритого Казакова, тихонько вздохнула и пошла на метеостанцию делать очередное наблюдение. Я поплелся за ней вместо Абакумова, который помогал ей все эти дни.
А Женя, забывшись, остался на взлетной площадке.
Глава девятнадцатая
Я - ВЗРОСЛЫЙ!
Прошло пять лет. Мы живем в Москве, на прежней квартире. Я с отличием окончил среднюю школу и выбираю, куда идти.
Советчиков у меня хоть отбавляй. Советуют и те, кто имеет право давать советы (это еще не значит, что я их послушаю), и те, кто не имеет для этого ни малейшего основания. Непрошеных советчиков больше всего.
Моя милая бабушка - она постарела, но все такая же страстная театралка - советует мне стать артистом. Режиссер Гамон-Гамана, который бывает у нас очень часто и находит, что у меня "редкие способности перевоплощения", приглашает в театральную студию, где он преподает.
Мама - она помолодела и стала просто красавицей (папе это почему-то не нравится) - советует мне стать летчиком. Среди летчиков у нас много друзей и поклонников, и они, без сомнения, помогут мне стать вторым Чкаловым или Коккинаки.
Папа - он стал выдержаннее, на лбу появились залысины, загар с него сошел, у него уже брюшко, правда совсем небольшое (занимается гимнастикой); он уже не ездит по экспедициям, а заведует в университете кафедрой и пишет объемистые труды по теории географии - советует мне идти к нему на географический. Мне, как говорится, и все карты в руки. Шутка ли, отец заведует кафедрой!
Мой закадычный друг Вовка зовет на "инженерный факультет", потому что будущее, по мнению Вовки, за инженерами: коммунизм - это прежде всего невиданный расцвет техники. (С этим я не вполне согласен, потому что считаю: коммунизм - это прежде всего невиданный расцвет высоких и добрых чувств!)
Классный руководитель советует идти на литературный, потому что мои сочинения были лучшими в школе.
Женя Казаков - он по-прежнему частенько забегает к нам, и мы ему всегда рады - советует идти работать к нему: он заведует лабораторией космических лучей и пишет объемистую монографию. "Учиться можно и заочно",- говорит он. И с этим я целиком и полностью согласен. Потому что просто не в состоянии засесть снова на несколько лет за школьную скамью (пусть институтскую). Отчим Жени умер. Женя живет вдвоем с матерью.
Мы с отцом частенько получаем письма с плато. Оно теперь нанесено на карту и носит вполне официальное название: "Плато доктора Черкасова". Неподалеку от плато в тайге растет рудный поселок - Черкасское: там теперь добывают свинец. Полярная станция уже не станция, а обсерватория. Заведует ею профессор Кучеринер.
Валя вышла замуж за нашего милого Ермака.
Я думал, что ей нравится Женя Казаков. Наверное, так и было. Но Женя, видно, не любил ее. А Ермак любил. Как бы то ни было, но Ермак и Валя поженились. Мы их поздравили, послали свадебный подарок: радиолу и набор пластинок.
Кок Гарри Боцманов снова ушел в плавание.. Корабль, на котором он кормит команду, бороздит холодные волны полярных морей. Изредка пишет нам. Письма его очень интересные. Семья эскимосов осела на плато. Им помогли отстроить дом. Дети подрастают и уезжают учиться в Магадан. Живут в интернате.
Механик Бехлер тоже прочно осел на плато. Коллектив обсерватории нынче большой, только научных сотрудников четырнадцать.
"А что же с Абакумовым?" - спросите вы. Закономерный вопрос. Отвечаю: Абакумова не судили. То ли отец сумел убедить кого надо, или помогло это самое "давность привлечения к уголовной ответственности", или, наконец, ходатайство коллектива полярной станции, но только Алексея Харитоновича отпустили с миром.
Абакумов работает наблюдателем на метеорологической станции "Горячие ключи" (жители рудного поселка зовут это место "Абакумовская заимка") филиале обсерватории.
Жена его давно умерла, оттого и писем не было. А дочь Лиза живет с ним и замещает его на метеостанции, когда он уходит на охоту. Не могу эту Лизу себе представить!
Девять часов вечера. Окна раскрыты настежь. Глухо, как море, гудит Москва. У мамы премьера. Бабушка с ней в театре. Мы с отцом сидим в его кабинете. Он собрался идти встречать маму, но еще рано, и он присел выкурить папиросу.
Я нерешительно стою перед ним: сейчас говорить или потом?
- Эк ты вымахал, Николай!- с нескрываемым восторгом замечает отец.- Не подпирай потолок и сядь. (Я послушно сажусь рядом с ним на диван.) Теперь ты уже не так похож на мать,- почти с удовлетворением отмечает он.- Но и на меня не похож...
- Уродился ни в мать, ни в отца,- глубокомысленно отвечаю я.- Папа, ты не ходи сегодня встречать... Там же бабушка. Они вместе приедут на такси.
- Пожалуй...- соглашается отец.- А ты что, хотел поговорить со мной?
- Ну да!
Я подвигаюсь к нему еще ближе. Так мы сидим рядышком - отец и сын.
- Пора заявление в университет подавать,- помогает мне начать разговор отец.- Выбрал ли ты наконец?
- Нет, папа...
- Ну, как же...
- Вернее, выбрал, но еще не уточнил... Хочу осмотреться в жизни, подумать, чтобы не ошибиться. Поработаю с год или два...
- Ну, положим... Что же ты решил?
- Если ты не возражаешь... (У меня решение твердое, хоть бы он и возражал!) Хочу поработать на плато.
- Черт побери!..
- Я уже запросил Ангелину Ефимовну. Она зовет меня. Предлагает место лаборанта-коллектора.
- Ты получил от нее письмо? Что же до сих пор не сказал? Дай письмо!
Вынимаю из кармана куртки много раз читанное, смятое письмо. Отец почти вырывает его из рук. Он читает и от удовольствия смеется и причмокивает языком: "Хорошо! Молодцы! Ух, милые!" и так далее.
- Вот здесь я, папа, не понял, что это означает: "Начинаются работы планетарного масштаба..." О чем это она?
- Это понятно... Но в этом году они еще не начнутся... Ведь там, по проекту Кучеринер, будут заложены сверхглубокие скважины. Одна из тех, которые готовятся в СССР и в США.
Да... Первые геологические "спутники", запущенные в глубь Земли.
Отец снова закуривает и предлагает мне папиросу, словно своему коллеге. Я иногда с ним курю, но никогда не затягиваюсь, меня тошнит от этого. На лице Черкасова-старшего полное блаженство. Не то от папиросы, не то от приятных размышлений.
- Так ты, папа, не против, если я поеду на плато?
Отец с минуту как-то странно смотрит на меня. Потом берет мое лицо в обе руки и торжественно чмокает меня в лоб. Он взволнован. Что с ним?
- Ты не мог меня больше обрадовать, Николай! Этого я ждал от тебя втайне. Но я хотел, чтобы ты сам выбрал. Я в тебя верил. Знаешь, когда я начал верить в тебя, как в человека? Когда ты спас меня из снежной ловушки. Тогда я еще не верил и здорово струхнул, мой мальчик! Я боялся, что ты сидишь где-нибудь неподалеку и... замерзаешь. А ты в это время ушел уже далеко... Очень далеко и от этой расщелины, и от моих представлений о тебе. И в истории с Абакумовым ты вел себя как надо, несмотря на то что был очень мал. Тринадцать лет всего. Я знал, как ты его боялся! Он же в кошмарах тебе снился... Я горжусь тобой, сынок!
Может, это нескромно, наверняка нескромно, но я не могу удержаться, чтобы не вспомнить об этих словах отца. Это была счастливейшая минута в моей жизни. И я мысленно поклялся, что никогда не дам отцу повода стыдиться за меня.
