Начало плавки
— Пахнет как — а?
— Серой пахнет… — ответил я, не зная, к чему клонит старик.
Он остановился и с удовольствием потянул носом воздух:
— Два запаха меня тревожат. Вот этот и «Камелии». Духи такие были. Они и сейчас есть. Услышу запах — будто вся молодость вдруг перед глазами пробежит. Невеста моя любила духи… А сера — это особая статья. Вредный, конечно, дух, однако тридцать лет простоял у печи — и ничего, здоров был. А теперь на отдых пошел — тут болит, там ноет. От безделия, понятное дело. Зять меня переплетному делу обучил. Забавляюсь. А по душам сказать — к огню тянет. Я, Захар Семенцов, ведь сталь варил! Снова бы все начать, да ведь человек не металл, в переплавку не идет…
Незаметно подошли к проходной. Вахтер придирчиво осмотрел мой пропуск. Захару Васильевичу же добродушно улыбнулся:
— Опять в гости? Ну, поспешайте, скоро плавку дают.
— Знаю, потому и пришел…
Новая электропечь в просторном и чистом цехе выглядела большой серебристой игрушкой.
Сверху в нее спускались толстые, как строительные бревна, электроды. К пульту управления тянулись гроздья проводов. Рядом белела табличка: «Не подходить! Сила тока 35000А».
— Самая большая в Союзе, — тоном довольного хозяина сказал мне Захар Васильевич и присел поодаль, наблюдая, как пятеро парней в темных спецовках хлопотали у печи.
…Приближается конец плавки. У печи собираются люди из других цехов. Смотрят с интересом, сосредоточенно, как в театре на хорошем спектакле. «Действующие лица» понимают важность момента: собранность, четкие слаженные движения. Прикрывая рукавицей лицо, по очереди заглядывают сквозь синие очки в сверкающий зев печи. По лицам — каждому восемнадцать-двадцать лет. Старшему по должности, Ивану Зубову, может, около тридцати.
— Зеленые! — угадал мои мысли Захар Васильевич, но работой ребят он, видно, доволен.
И вот уже подана команда, поползли вверх малиновые от жары электроды. Печь дрогнула и легко, словно алюминиевая кастрюля, наклонилась. Рванулось к высокому потолку белое облачко пара, огненный фейерверк устремился в ковш…
Это Вася Смольянов. Тысячи таких парней встали на вахту семилетки.
У перил, возле ковша, не толпились только сталевары. Они стояли в сторонке, как и подобает степенным, знающим свое дело, людям.
И это тоже нравилось Захару Васильевичу. Еще раз обратив мое внимание на то, что печь первая в Союзе, он подошел к молодым и поздоровался со всеми за руку.
— Начали семилетку? — и не дожидаясь ответа, добавил: — Хорошо начали. Печь-то какова, а? Умеете, значит, управлять. И ты, Вася, освоился? — обратился он к невысокому чернявому пареньку. — Благодарность уже имеешь? Неплохо.
У старого сталевара была, видно, особая симпатия к этому парню. Они присели вместе на обрубок рельса. Печь начали загружать новой порцией металлолома. Сквозь скрежет я улавливал только обрывки их разговора.
— В хорошее время начинаешь… Металл нынче всему фундамент. Я бы тоже вместе с вами, да что ж…
Я не расслышал, но догадался, что старик произнес уже известную мне фразу насчет того, что человек не металл, не идет в переплавку…
Не знаю уж, сколько времени сидели рядом два сталевара. Вася несколько раз поднимался, шел к печи. Захар Васильевич терпеливо дожидался его. И я вдруг отчетливо понял большую закономерность их разговора и этой стариковской привязанности. Один, молодой, впитывал мудрые уроки опыта и горячей любви к профессии, к родному заводу, учился понимать свое место в жизни. Другой в эту минуту, может, начинал верить, что дела человека и мудрость, накопленная годами, не умирают и что не только металл можно переплавить в новую, добротную форму.
Захар Васильевич пошел в другой цех навестить «своих», а я поближе познакомился с молодой бригадой. Один из парней недавно служил в армии, другой раньше у домны работал.
Вася Смольянов только что из технического училища. Любознательный, с горячими глазами, он очень располагал к себе. Жадно расспрашивал о Москве. Рассказывал, какими будут завод и город Липецк через семь лет.
— Может, еще заедете к нам через годок хотя бы. Будет на что посмотреть, — улыбался он, прощаясь.
Снова опустились и налились малиновым светом графитовые электроды. Раздался грохот, словно в печь неожиданно влетел небесный гром и метался в ней, не находя выхода. Из летки метнулись языки пламени. Пятеро в темных спецовках начали очередную большую плавку.
Фото автора. Ново-Липецкий металлургический завод.
15 февраля 1959 г.
Двери к курским сокровищам
Волшебница природа спрятала клад в самом центре России, под курскими и белгородскими полями. Как и положено кладу, долго лежал он заколдованным, а расколдовала его обычная компасная стрелка. Когда пробурили землю, ахнули — клад так клад! Не горшки с золотом, конечно. Глубоко под землей скрывались огромные скопления железной руды. Она и заставила стрелку отклоняться. А на языке ученых всякое отклонение от нормы называется аномалия. Вот так и назвали железный клад: «Курская аномалия». Так и поныне для удобства называют, хотя аномалия давно уже стала не только курской, но и белгородской, и орловской, и брянской…
Запасы руд определяются астрономической цифрой — двадцать миллиардов тонн.
— Это очень много. Это трудно себе представить. Это больше всех европейских запасов, вместе взятых. Это единственное в мире по величине и по качеству руд месторождение! — восторженно говорят ученые.
В документах, принятых XXI съездом партии, четко сказано, сколь огромное значение придается курской руде в семилетке.
В Белгородском совнархозе мне посоветовали поехать в Лебеди: «Там сейчас главное поле битвы». Лебеди — это название степной деревеньки. Теперь ее нет: переехала в другое место. На месте деревенских огородов и улиц сейчас огромная выемка. Подземная вода. Она заполняет котлован.
Вода — страшный враг горняков, но тут люди заставили ее работать. На озеро спущены мощные земснаряды. День и ночь гонят они воду из выемки, а вместе с ней и разрыхленный грунт. Земснаряды перекочевали к другому берегу и учетчик приплыл замерить объем вынутой земли.
— Сколько?
— По центру десять метров до руды осталось! — крикнул он снизу.
Позже в конторе я узнал, что в Лебедях, чтобы добраться до руды, надо сбросить земляное одеяло в 29 миллионов кубометров. Сброшено уже тринадцать. Объем земляных работ больше, чем при строительстве Волго-Дона. Впрочем, все по порядку, потому что Лебеди — это только небольшая часть курской кладовой.
У строителей и горняков «Курской Магнитки» столица — город Губкин. Небольшой пока городок. Добротные дома для рабочих, красавец Дворец культуры, кинотеатры, магазины, школы. Новый институт только что поселился на окраинной улице. Каток, неоновые огни по вечерам…
В этом городе я встретился с главным геологом комбината «КМАруда» Сергеем Федоровичем Борисовым.
У себя в кабинете Сергей Федорович развернул карту.
Карта — в радужном узоре. Словно сказочная птица летела из донских степей и на курских и белгородских землях потеряла свой пышный хвост. Группками лежат на карте оранжевые «перья». Это знаки: под землей — железо.
— Вот эта линия, — поясняет геолог, — Михайловское месторождение. Руда неглубоко. Ее и решили брать в первую очередь открытым способом. Так быстрее и дешевле. А вот целый пучок красных линий у Белгорода — Яковлевский бассейн. Затрудняюсь найти нужные слова для характеристики. Словом, на сто семилеток хватит. И руда — обогащать не надо, прямо хоть в мартены.
…Сергей Федорович продолжает говорить.
Я едва успеваю записывать названия деревень и поселков, возле которых обнаружили залежи. Лебединское, Южно-Коробковское месторождения, Стойлинское, Гостищевское, Погромецкое. И еще, и еще…
Нынче картина освоения «кладовой» выглядит так: кое-где еще по холмам бродят охотники в поисках степной дичи и виднеются буровые вышки геологов. На других месторождениях строятся рабочие поселки, подъездные пути, завозятся строительные материалы и машины — это плацдарм для штурма. А на Лебединском, Михайловском, Южно-Коробковском месторождениях работы идут вовсю. Эти рудники — первенцы семилетки. Они дадут руду уже в этом году.
Вернемся, однако, к Лебедям. Я не бывал на войне, но именно так вот, наверное, выглядит панорама боя. Рев моторов, горы вздыбленной земли, дым по холмам.
Работы ведутся в три «этажа». Верхний пласт земли смывают гидромониторщики, на следующей, нижней, ступени — экскаваторы, еще ниже — землесосы. Но, оказывается, глубоко под землей есть еще один, невидимый, четвертый «этаж», пожалуй, самый тяжелый, самый трудоемкий. Под рудным пластом проходчики делают кольцеобразный ход. Из этого гигантского водосборника подземная вода, неминуемо затопившая бы рудник, по двум шахтам будет выкачиваться наверх.
