Знаменательно, что Соловьев приписал дилемму: если Польша не вступит в войну с Турцией, то не может быть и речи об увеличении польской армии – только замыслу Кейзерлинга и обошел молчанием позицию петербургского двора. Целью его определенно было желание абстрагироваться от тех фактов, которые не согласовывались с его собственной концепцией, и скрыть отрицательное отношение русского правительства к польским реформам.
В цитированной выше инструкции все же следует отметить значимую, по сравнению с более ранней однозначно враждебной позицией, перемену в отношении «аукции» войска. Рассматривая ее как путь привлечения Польши к участию в войне, новые российские повеления все же допускали увеличение польской армии – при определенных условиях. Но зато не предусматривалась – о чем просила польская сторона – поддержка на сейме усилий, направленных на увеличение численности армии. Максимум того, на что Петербург готов был согласиться ради вступления Речи Посполитой в войну с Турцией, – это толерантность по отношению к этим усилиям.
Перевод с польского Маргариты Леньшиной
Ю.Е. Ивонин (Смоленск)
«Второе ниспровержение альянсов» и разделы Польши
Анализируя международные факторы разделов Польши, их можно рассматривать с разных точек зрения: как функцию европейской системы государств, как следствие Французской революции конца XVIII в., как результат прусско-австрийского соперничества в Империи и германской политики территориальных обменов и «округлений», как следствие «негативной» польской политики и т. д. Европейская система государств трансформировалась в начале XVIII в. из габсбургско-бурбоновского равновесия сил в мультиполярную систему Пентархии пяти великих держав, игравших доминирующую роль в Европе до Первой мировой войны. Пентархия основывалась на военной и экономической мощи ее членов и региональном влиянии, тесно связанном с ростом национального экономического пространства и географической целостностью территории, что вело к стремлению исключить какие-либо внутренние анклавы и внутренние границы. Изменения внутри самой системы великих держав могли строиться только на легитимной основе в соответствии с представлениями о равновесии сил, не допускавшем как чрезмерного усиления одного из участников по отношению к другим, так и чрезмерного ослабления, поскольку и то и другое могло привести к кризису самой системы. Общее поле напряженности между устремлениями к гегемонии и к равновесию сил оставалось долгое время и остается основной проблемой не только европейской истории.
Характерные для эпохи абсолютизма тенденции к консолидации дворянства, укреплению и славе династий, честолюбие монархов и матримониальные союзы сопутствовали совершенствованию военной организации и военной экспансии, игравших роль моторов в становлении государств раннего Нового времени и европейской системы государств[427]. При этом возникавшие время от времени ситуации дестабилизации как внутреннего положения государства, так и системы государств являлись существенными предпосылками многочисленных военных конфликтов между великими державами, в которые неизбежно вовлекались и другие государства, становившиеся либо участниками, либо жертвами этих конфликтов[428].
Принятые со времен Л. фон Ранке представления о политике и роли великих держав в значительной мере сохранились, хотя и подверглись определенной модификации. Интересная, хотя и спорная в ряде положений, концепция американского историка П. Шредера, согласно которой о европейской системе государств можно говорить не с 1648 г., а с 1763 г., считая Семилетнюю войну высшей точкой равновесия сил, строится также на том, что между 1763 и 1787 гг. Великобритания и Россия оказались способными расширить свое влияние, воспользовавшись усугубившейся уязвимостью других великих держав. Однако соперничество ведущих субъектов европейской политики сопровождалось их стремлением покуситься на существование и независимость промежуточных держав – Польши, Османской империи, чинов Старой империи. В результате практика равновесия сил привела к всеобщему кризису безопасности континента, имевшему тяжелые последствия для Франции, Австрии, Пруссии, Польши, Османской империи, чинов Старой империи. Кроме того, многие внутренние государственные и социальные факторы, а также интеллектуальные течения влияли, в решающей степени, на состояние международных отношений[429]. Правящие кабинеты монархов и их дворы ждали благоприятных обстоятельств, чтобы начать новую войну. Такой войной, по сути дела приобретшей внешний облик дипломатической интриги, стали разделы Польши[430].
«Дипломатическая революция» или, точнее, «ниспровержение альянсов» 1756 г. и Семилетняя война способствовали ослаблению Франции как члена Пентархии и соответственно создали ситуацию, сделавшую возможным первый раздел Польши как результат попыток укрепления позиций трех великих держав и восстановления нарушенного равновесия сил. Но эта акция привела к дальнейшему разрушению системы равновесия сил и углубила кризис в самой Пентархии. Как отмечает К.О. фон Аретин, политика территориальных обменов и разделов владений способствовала не только кризису системы равновесия сил, но и к превращению Германии, Италии и Польши в географические понятия. Важно также подчеркнуть связь между разделами Польши и Конституцией 3 мая 1791 г. как фактором, повлиявшим на дестабилизацию равновесия сил и разделы Польши[431].
Вполне основательной выглядит также точка зрения К. Цернака, рассматривающего упадок Польши и негативную польскую политику как симптом кризиса старой Европы, имеющий первостепенное значение для истории германо-российских отношений[432]. И здесь возможно поставить вопрос о том, правильно ли будет полагать, что второй и третий разделы Польши могли произойти без предшествовавшей им Французской революции. Во всяком случае, как полагает М. Эрбе, восстановление прежнего равновесия сил в Центральной Восточной Европе было возможно даже после создания Княжеского союза 1785 г. Беспокойство вызывали только российско-шведский конфликт 1788–1790 гг. и война, которую вели Россия и Австрия в 1787–1791 гг. на Балканах и на Черном море против Османской империи. В сущности, взаимодействие между Лондоном и Берлином и изменения в австрийской политике в феврале 1790 г., когда императором стал Леопольд II, не могли нанести значительного ущерба для равновесия сил. Но обострение внутренней ситуации во Франции вследствие революции и открытой поддержки Бурбонов со стороны Австрии и Пруссии привело к перерастанию конфликта в общеевропейский, закончившийся только в 1814 г. Эти войны разрушили равновесие сил, которое могло принять новую форму, но не обрело ее до 1815 г., т. е. до Венского конгресса[433].
Действительно, после смерти 23 февраля 1790 г. императора Священной Римской империи Иосифа II его преемник Леопольд I (1790–1792), закончив войну с Османской империей, был склонен к миру со всеми реальными и потенциальными противниками и, что, например, очень озаботило российскую императрицу Екатерину II, не столько был настроен на борьбу с революционной Францией, сколько был намерен вмешаться в польские дела и пошел на сближение с Пруссией. Безынициативностью императора были недовольны крупные чины Юго-Западной Германии, которые в результате решений французского Национального собрания в 1789 г. были лишены их ленов в Эльзасе и Лотарингии и так или иначе опасались враждебных действий со стороны Франции, поскольку стали прибежищем для многочисленных французских эмигрантов. Германские князья пытались выведать в канцелярии имперского эрцканцлера в Майнце, могут ли они в случае французского давления и даже вторжения, расчитывая на заступничество Вены. Их также интересовала позиция России как гаранта Тешенского мира, поскольку такие влиятельные германские государства как Австрия, Пруссия, Ганновер и Саксония явно придерживались в сложившихся обстоятельствах выжидательной тактики[434]. С другой стороны, как отмечает Аретин, Империи угрожал раздел наподобие раздела Польши в 1772 г., поскольку обе великие германские державы Австрия и Пруссия стремились к расширению своих владений, особенно после того как влияние Габсбургов во Франконском имперском округе ослабло вследствие объединения Пруссии и Ансбах-Байрейта. В течение тринадцати лет с 1790 по 1803 г. опасность раздела Империи сочеталась с полной пассивностью имперских чинов, боявшихся оказаться между жерновами прусско-австрийских противоречий. Война с турками, отпадение Нидерландов и опасность мятежей в Венгрии и Галиции, а также нахождение прусских войск на границе Богемии побуждала австрийских политиков искать способы избежать кризиса, угрожавшего не только Австрии, но и целостности Империи. Выход Леопольд II и близкие к нему граф Иоганн Филипп Кобенцль и барон Иоганн Амадей фон Тугут находили в мире с Пруссией, тогда как еще не потерявший своего влияния автор «дипломатической революции» 1756 г. князь Венцель Антон Кауниц был противником сближения с Пруссией. Кроме того, обострению отношений между Пруссией и Австрией воспрепятствовала Великобритания, которую не устраивало ослабление Вены и которая не стала заключать в 1788 г. союз с Пруссией. Изоляция Пруссии побудила прусского короля Фридриха Вильгельма II (1786–1797), его кабинет-министра графа Эвальда Фридриха фон Герцберга и советника генерала Иоганна Рудольфа фон Бишофвердера искать примирения с Австрией. План Герцберга состоял в том, чтобы посредством соглашения с Австрией ослабить влияние России в Речи Посполитой и создать условия для прусских территориальных приобретений за счет Польши, завладев Гданьском, Торунем и землями Великой Польши.
