- Это горняки, добывающие висмут, - объяснила мне служащая народной полиции, - они работают под землей, их труд оплачивается в нашей республике выше всего.
Горняки затянули песню, чувствительную рожде"
ственскую мелодию, за окнами вагона в полной тьме лежала земля, а маленький ночной фонарик, свисавший с потолка, мерцал в полумраке желтым светом.
Так, в едва освещенном вагоне мчались мы все дальше, один горняк угостил меня колбасой и коньяком, я выпил, но за эти годы я совсем отвык от спиртного. Чтобы глотнуть свежего воздуха, я протиснулся по проходу к разбитому окну, через которое в вагон со свистом врывался ветер, у окна, этой зияющей дыры, стоял человек, как видно, тоже возвращающийся на родину. Он стоял, почти не двигаясь, и широко раскрытыми глазами смотрел прямо в черноту этой рождественской ночи, а его руки сжимали грязную, захватанную ручку окна. Поборов смущение, я заговорил с ним. Мало-помалу мы разговорились.
Он рассказал, что возвращается из советского плена и что теперь он едет домой, где он, бывший батрак одного тюрингского помещика, благодаря земельной реформе получил землю, первый раз в жизни свою землю. Я узнал, что до сих пор хозяйство вела его жена. Он рассказывал о посевном плане, о семенах, об урожае, о машинах, завтра, завтра на рассвете он уже будет дома, на своей земле! Он смотрел в темноту, в разбитое окно врывался ледяной ветер, и вдруг я понял: я напишу об этом стихи! И я написал их. Это были мои первые стихи после поступления в антифашистскую школу, поезд, громыхая, несся вперед, нас немилосердно трясло, я слагал стихи, не записывая, в уме. После всех прежних мрачных стихов это были мои первые светлые строки:
Прильнув к стеклу, стоял он у окна,
а перед ним плыла его страна.
Страна, страна - черным-черна в окне.
Она его манила раз во сне,
когда холопом был он у господ,
когда с него седьмой катился пот,
когда он вещью был среди вещей,
и юнкер мог его прогнать взашей
тогда-то он увидел раз во сне,
что он хозяин в собственной стране,
что всё его -земля, упряжка, плуг,
и что земли хватает всем вокруг,
что стали все хозяева, как он...
Страна, страна - но это был лишь сон.
Но вот настал Великий Поворот
незабываемый великий год:
"Берите вашу землю навсегда
вы, бывшие рабами," господа!"
И вот теперь стоит он у окна,
а перед ним плывет его страна
его страна, что ждет своих господ.
Блестят глаза, и вздрагивает рот.
К его окну другие подошли,
теперь, как он, хозяева земли.
Смотрите - за окном его страна,
холмами низкими окаймлена.
Смотрите - это к ней вернулся сын:
недавний раб, а ныне - господин! * [* Перевод К. Богатырева.]
Нет, думал я, сложив свои стихи, - эту землю я никогда не покину, никогда! Поезд полз, тяжело пыхтя, чадил фитиль в фонарике, из купе доносились храп и пение, а я снова и снова вспоминал пережитое: когда я ощутил впервые эту потребность изменить свою жизнь? В антифашистской школе, где с глаз моих словно спала пелена после того, как я познал впервые законы развития общества и проследил извилистый путь Германии от мировой войны и битвы на берегах Волги вплоть до создания Германской Демократической Республики, что стала моей родиной? Да, это там свершилась перемена, но истоки ее лежат где-то глубже. Не тогда ли это началось, когда я впервые прочел Ленина? Или когдя увидел Новороссийск, разбитой раковиной лежавший в соленой воде гавани? Возможно, когда я рыскал по лесам Богемии? Когда лежал на нарах и слушал доносившийся из волжского города голос диктора? А может быть, раньше, еще раньше? Я не знал этого, да и сегодня точно не знаю.
Вероятно, человек всю свою жизнь стремится стать чистым и светлым, каким он, может быть, впервые видит себя удивленными детскими глазами в зеленой зеркальной глади кафельной печи.
