— Ты слышал, — тихим, будто извиняющимся голосом сказал Полмер, — Джон Тейлор и Томас Саттон вчера в таверне над нами смеялись и говорили, что пустят коров на наши посевы?
— Пусть смеются! Я другого не жду от плотских людей, от жадных фригольдеров! Рут, налей еще воды, эх, жаль, нет пива! Дух, говорю я, повелевающий нами, охранит нас, даст силы и спасет от когтей льва и от лап медведя.
Работники молча слушали. Все устали за день. Солнце садилось в тучу, и кровавый свет его бросал отблеск на лица. Уинстэнли искоса посмотрел на Элизабет и спросил тихонько:
— Ну как, нравится у нас в общине? Придете еще?
Она взглянула ему в глаза, улыбнулась и молча кивнула.
— Братья, слушайте и внимайте! — не останавливался Эверард. — Не презирайте видений, голосов и откровений! Пророчества ныне исполняются, и мы, диггеры, скоро наполним землю, и ангелы воспоют нам славу! Гимн, братья, гимн!
Работники отложили ложки, и строгие, хрипловатые мужские голоса разнеслись в стынущем воздухе вечера. В них нежно вплетались серебряные дисканты мальчиков. Они пели:
Вы, диггеры славные, встаньте скорей,
Диггеры славные, встаньте скорей!
Трудом вашим пустоши вновь расцветут,
И пусть кавалеры бесчестят ваш труд,
Встаньте, о, встаньте скорей!
Лица были серьезны, красные отблески заката высвечивали мужественные профили, и столько древней первозданной красоты, и простоты, и правды было в этой торжественной картине, что у Элизабет на глаза навернулись слезы. Ей захотелось остаться здесь навсегда и делить с этими людьми их труд, их пищу, радости.
Стемнело, миски и кружки были убраны, кое-кто из работников собрался на ночлег в деревню; человек десять оставались в лагере. Элизабет поднялась было тоже, но и Джон, и Рут, и сам Джерард упросили ее посидеть еще немного. Кружок у костра стал теснее, разговор тише и задушевнее.
Теперь все слушали Уинстэнли.
— Каждый отдельный человек, мужчина или женщина, — говорил он негромко, переводя блестящие глаза с Джона на Элизабет, — сам по себе совершенное создание. И если мы дадим своим лучшим силам работать в нас, мы станем могучими, как никогда. Да, нас сейчас мало. Но наше дело — главное дело — работать на этой земле, которую мы по праву можем назвать своею. Мы с вами вскопали и засеяли большое поле. Скоро покажутся всходы, через несколько месяцев мы соберем первый урожай. Нам хватит и на зимние запасы, и на семена, и на корм скоту. Мы исполним вековечное, исконное предназначение человека: работать на этой земле, облагораживать и очищать ее своим трудом. И труд этот, равный и осмысленный, сделает нас истинными хозяевами земли, радостными и полноправными владельцами плодов ее. Мы соберем все в общие амбары, и каждый будет брать из них для своей семьи столько, сколько ему потребуется.
— Мы все — Израиль, богом избранный народ, — вставил Эверард важно. — Мы должны сбросить всех учителей и правителей, ведущих нас ложными путями, и вернуться ко господу.
Джерард взглянул на него, беспокойство мелькнуло в его глазах, но он погасил его и продолжал:
— Мы сейчас возвращаемся к изначальным истокам жизни человеческой. К нам придут еще братья, и мы расширим посевы. Жизнь наша подчинится закону справедливости.
— Наш долг — ниспровергнуть власть угнетения, — опять загорячился Эверард. — О, в каком ужасном заблуждении живете вы, властители Англии! Вы заявляете, что сбросили нормандское иго и вавилонскую власть, а сами все еще влачите эту рабскую тиранию и держите народ в подчинении!..
Элизабет молча и с некоторой тревогой смотрела то на Уинстэнли, то на Эверарда. Она чувствовала, что эти два человека не могут меж собой согласиться в чем-то очень важном, но не могла понять, в чем. Порыв ночного ветра взметнул искры тлеющего костра, и она встала.
— Джон, нам пора. Смотри, небо все заволокло..
Действительно, туча, в которую село солнце, наступила, разрослась, покрыла все небо до горизонта.
— Я не пойду, — сказал вдруг мальчик. — Я останусь здесь. И не спорь, пожалуйста, я все решил. И вещи потихоньку перетащил. Ты скажи маме, что я буду жить и работать здесь, с диггерами.
Элизабет растерялась.
— Джон, как же так… Ты вправду решил? А что будет дома?
Уинстэнли поднялся вслед за нею и взял ее за руку:
— Не бойтесь, мальчику с нами будет хорошо. Мы все здесь сыты и одеты. А труд — самый лучший воспитатель.
— Но школа?
— Здесь он будет учиться у жизни. Пусть поработает с нами. Пройдет немного времени, и у нас будут свои школы. — Взгляд его ушел вдаль, во тьму сгустившейся ночи, стал мечтательным и счастливым. — Мы будем учить наших детей на вольном воздухе, среди природы. Они станут работать на полях и учиться, как выращивать хлеб и плоды, как пасти и лечить скот. В лесу они познают лесоводство, в горах — полезные минералы, а вечером, глядя на звезды, проникнут в тайны небесных светил и стройных математических формул. И учителями у них будут не церковные пасторы, выпускники Оксфорда и Кембриджа. Избранные народом наставники, которые знают жизнь и ее законы, станут пояснять деяния древних, толковать искусства и науки… Впрочем, он волен вернуться домой, когда пожелает.
Девушка была поражена. Она не знала, что сказать.
— Да что вы за него боитесь, скоро нас будут тысячи! Через несколько дней!
Эверард высился над ней длинной жердью, отблески костра выхватили из тьмы его фигуру, обострили углы, сделали жутковатой. Элизабет перевела глаза на Уинстэнли.
— Пойдемте, я провожу вас, — сказал он мягко, и они медленно пошли от костра вниз, во тьму ночи.
Над холмом святого Георгия сгустилась тьма. Ни луна, ни звезды не пробивали своим светом плотный облачный слой. Теплый душистый ветер налетал порывами, шевелил полы плаща, клонил к земле чуть видные во тьме травы. Едва заметная тропинка вела вниз, нога то и дело натыкалась на камень, платье цеплялось за колючки. Джерард вел Элизабет под руку, поддерживая. Помолчав, он сказал:
— Я верю, что мы начали великое дело. Нам трудно, конечно: нас еще мало. Многие крестьяне работают урывками: им боязно ослушаться лорда, порвать арендный договор. Они снесли на холм все, что имели. Мы купили плуги, мотыги, приобрели повозки, зерно, засеяли поле. Нам важно теперь продержаться до урожая…
— И продержитесь? — Элизабет сбоку глянула на него, пытаясь понять, откуда идет его убежденность.
— Продержимся. У нас есть кое-какие запасы, их должно хватить. Потом — ведь к нам придут новые поселенцы. Мы свяжемся и с другими графствами. Взаимопомощь бедняков — великое дело. А знаете, какое счастье дает общий труд и общее владение! Сердца наши ликуют, они полны сладким чувством удовлетворения. Хотя пищей нам служит похлебка из кореньев и хлеб…
— А Эверард?
— Вам кажется, он недоволен?
— Не знаю, доволен ли, но я не вижу в нем покоя. Мне кажется, он хочет чего-то еще.
— Наверное, вы правы. Его мятежный дух задает бесконечные вопросы, он блуждает среди них и тревожит себя.
— А может быть, он не верит в успех?
— Не верит? — Уинстэнли живо обернулся к Элизабет, глаза его блеснули. — Но вы же видите сами, в это дело нельзя не верить! В Англии тысячи и тысячи бедняков, чьи руки истосковались по мотыге и плугу. И земли — пустующей, ничейной, свободной земли сколько угодно! Теперь у нас республика, монарха больше нет над нами, и лорды не властны над землей, тем более общинной. Она наша! Значит, дело только за тем, чтобы выйти на эту свободную землю и вспахивать ее, засевать и собирать хлеб в общие житницы. Вы увидите, скоро к нам придут сотни людей! Не хватит места на холме святого Георгия — пойдем дальше, всю Англию покроем счастливыми колониями тружеников!.. Нет, Уильям верит, не может не верить. Его душа чиста, он предан беднякам всем сердцем. Он слишком горяч и нетерпелив, но наш труд успокоит его. Что касается меня, то я счастлив и охотно отдам мою кровь и жизнь за нашу всеобщую свободу.
Он вдруг замолчал, ушел в себя, и Элизабет спросила:
— Вы думаете, придет время, когда все люди добровольно станут работать на земле? И богатые отдадут бедным свое добро?
— А зачем им отдавать свое добро? — ответил он вопросом. — Этого не нужно. То есть когда-нибудь они поймут, что им гораздо лучше жить так, как мы, и придут к нам сами. Но на первых порах никто ничего не потребует. Пусть живут, как хотят. Мы их не тронем. Мы просто перестанем на них работать. Для нас главное — вместе трудиться на общей земле. И жить по справедливости.
Камни внезапно посыпались у них из-под ног, и они, не удержав равновесия, устремились вдруг вниз, по осыпи, невесть откуда взявшейся на их пути, в темноту и бездну. Элизабет вскрикнула от неожиданности, Джерард крепко сжал ей руку, чтобы не дать упасть; ноги у обоих вязли в оползающих камешках. Когда наконец удалось кое-как остановиться и камешки, сбегавшие из-под ног, тоже затихли и обрели неподвижность, оба огляделись. Они очутились на дне большой каменистой воронки, амфитеатром раскинувшейся за спиною. Взглянули друг на друга, не различая в темноте глаз, и смущенно рассмеялись.
