Так развивалась интрига при петербургском дворе. На юге же, куда отправился Потемкин, дела обстояли куда сложнее. Начало операции по присоединению Крыма было запланировано на середину весны 1783 г., когда в степи появится подножный корм для лошадей. 8 апреля Екатерина подписала манифест о «принятии полуострова Крымского, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу» {285}. Над этим документом императрица и светлейший князь совместно работали более месяца, он должен был храниться в глубокой тайне до тех пор пока присоединение ханства не завершится полным успехом {286}.
Накануне отъезда Потемкина 31 марта умер граф Панин, человек, вместе с которые в прошлое уходила целая эпоха во внешней политике России. Сохранилась короткая записка Потемкина, посвященная погребению Никиты Ивановича. Князь испрашивал у Екатерины позволения [72] похоронить покойного канцлера в Александро-Невской лавре {287}. Уже два года Панин находился не у дел, продолжая оставаться при этом главой партии наследника престола. Неприязнь императрицы к бывшему сотруднику не уменьшалась. Сторонники Никиты Ивановича, видимо, боясь отказа Екатерины похоронить Панина в Лавре, обратились с этой просьбой не прямо к императрице, а к Потемкину. Светлейший князь получил необходимое разрешения и Никита Иванович был погребен со всеми подобающими почестями.
Вечером 8 апреля Потемкин был уже в Нарве, о чем свидетельствовало его несохранившееся письмо Екатерине, упомянутое в ее ответном послании. «Жалею, что дороги так дурны; я чаю, ты весь разбит» {288}. - писала она. По весенней распутице Григорий Александрович добирался до Могилева 11 дней, что при его обычной быстрой езде показалось князю слишком долгим. «Во многих местах реки меня останавливают, - жаловался он в письме 20 апреля, - и починка экипажей - несколько дней» {289}.
Через два дня в поместье Дубровка под Шкловом Потемкин получил письмо императрицы 14 апреля и копию послания Иосифа II к Екатерине, которое было послано из Вены как раз в день отъезда князя на юг. 7 апреля императрица сама взялась за перо, чтобы обратиться к своему австрийскому корреспонденту. Она выражала беспокойство относительно приверженности Турции пунктам Кючу-Кайнарджийского мирного договора, и пыталась выяснить, будет ли ее союзник действовать согласно принятым на себя обязательствам в случае, если Турция в ближайшее время объявит России войну. «Я никаким образом не стану требовать от Вас, чтобы Вы подвергли Ваши владения какой-либо опасности для моих выгод… - писала она, - я надеюсь, что на этот раз собственные силы моего государства будут достаточны для того, чтобы принудить Порту к миру… Зная, однако, высокую душу императора Иосифа II и искренно желая личной славы для него и выгод для его государства, интересы которого столь сходны и столь тесно связаны с интересами России, я не могу не желать, чтоб он участвовал в предстоящей борьбе» {290}.
Иосиф II ответил своей царственной корреспондентке витиеватым посланием. «У Вас остаются сомнения на счет точности турок в полном исполнении обязательств… Кайнарджийского договора, - писал он. - Что до меня, то… льщу себя надеждою, что… совершенно одинаковые заявления и положительные изъяснения, сходные с теми, какие мы совместно представили, сделают Порту более уступчивой и точной при выполнении в будущем того, что она обещает» {291}. В начале письма Иосиф II ссылается на «множество маловажных домашних дел», затем говорит о своем долге перед австрийской монархией, которым не может пренебречь даже ради военной славы. Таким образом, император дает ясно понять Екатерине, что занят внутренними делами своей империи и видит в совместных дипломатических декларациях лучшее средства воздействия на Турцию.
Судя по письму, отправленному Потемкину 14 апреля 1783 г., Екатерина не была довольна посланием Иосифа II, но в то же время не была и особенно опечалена шаткой позицией, которую занял ее союзник. Не испугало императрицу и открыто демонстрируемое версальским кабинетом недовольство политикой России по отношению к Турции, его декларативная готовность оказать Порте помощь в борьбе с северным соседом {292}. Екатерина пишет Григорию Александровичу, что при осуществлении намеченного ими плана «твердо решилась ни на кого не рассчитывать», кроме «самих себя». Она уверена, что, если дело дойдет до дележа турецких земель, Австрия, да и другие государства, не окажутся в стороне. «Когда пирог испечен, у каждого явится аппетит». - с насмешкой замечает императрица. «Как мало я считаю на союзника, так мало я уважаю французский гром, или лучше сказать, зарницы» {293}.
Потемкин ответил ей очень взвешенным письмом 22 апреля, где изложил свое видение политической ситуации в Австрии, дал оценку французским дипломатическим демаршам и одобрил намерение императрицы твердо держаться намеченного плана действий. «Приложенная копия императорского письма, - говорит князь, - не много твердости показывает, но поверьте, что он инако заговорит, как вы и угадываете, когда пойдут предположения Ваши в действо. Кауниц ужом и жабою хочет вывернуть систему политическую новую, но у Франции они увязли, как в клещах, и потому не смеют отстать от нее, хотя бы в том был и авантаж. Стремятся также поссорить Вас с королем прусским и это их главной пункт. Я считаю, их всех мучит неизвестность о наших движениях. Облекись, матушка, твердости на все попытки, а паче против внутренних и внешних бурбонцов. Все что ни будет, только одна пустая замашка, а на самом деле все захотят что-нибудь также схватить. На императора не надейтесь много, но продолжать дружное с ним обхождение нужно. В прочем, права, и нужды большой нет в его помочи, лишь бы не мешал» {294}. [73] Как видим, Потемкин тоже был невысокого мнения о союзнике России. По его сведениям, своими колебаниями австрийская сторона обязана позиции, занятой Кауницем, противником усиления России в бассейне Черного моря и на Дунае. Под «новой политической системой», которую стремился изменить Кауниц, понимался союз между Австрией и Россией. Австрия, так же как и Франция, по мнению Потемкина, стремится поссорить Екатерину II со своим давним врагом Фридрихом П. Не являясь сторонником прусской партии, Григорий Александрович, однако, даже в самых критических ситуациях выступал против обострения отношений с Пруссией. Одним из главных условий успеха задуманной операции Потемкин считал секретность ее проведения, особенно же в вопросе движения русских войск на юге. Характерно, что он полагал не лишним напомнить об этом императрице.
В конце письма князь как бы невзначай упоминает о двух важных обстоятельствах, оказавших серьезное влияние на сроки и характер проведения операции по присоединению Крыма. «Подножного корму нет, почему конные полки продвигать неловко, но я надеюсь, что скоро покажется. Зима была сей год продолжительна». Еще не доехав до места, Потемкин уже дает понять императрице, что дело, задуманное ими, завершится отнюдь не так быстро, как она рассчитывает, находясь в Петербурге. Упоминает князь и о другом важном факте. «Время Вам докажет, сколь Вы хорошо сделали, что не послали флот», - пишет он. Военные демонстрации у русских границ, предпринятые в это время шведским королем Густавом III, не позволяли России отправить экспедицию Балтийского флота в Архипелаг, как предлагал в январе Потемкин. Видимо, Екатерина предпочла обождать до прояснения ситуации на севере, и теперь светлейший князь признавал ее правоту.
В письме 4 мая из Царского Села императрица сообщила корреспонденту о продолжавшихся колебаниях Иосифа П. «Я на него никак не надеюсь, а вредить не станет, - замечала она об австрийском императоре, - на внутренних и внешних Бурбонцов я нимало не смотрю, а думаю, что война неизбежна» {295}. О такой же уверенности со своей стороны сообщал князю 10 мая 1783 г. А. А. Безбородко {296}. В Петербурге не видели возможности предотвратить столкновение.
Между тем в Крыму события развивались по заранее намеченному плану. Несохранившимся письмом с дороги Потемкин уведомлял корреспондентку об отречении хана Шагин-Гирея от престола. «Что хан отказался от ханства… о том жалеть нечего, - говорила Екатерина в письме светлейшему князю от 5 мая, - только прикажи с ним обходиться ласково и со почтением, приличным владетелю, и отдать то, что ему назначено» {297}.
