В 1813 году компании, однако, пришлось возобновить хартию, и евангелисты ухватились за возможность получить контроль над миссионерской деятельностью в Индии. Старый ориентализм столкнулся с устремлениями евангелистов.
За открытие Индии для миссионеров выступали те же самые люди, которые вели кампанию против работорговли и поддерживали христианизацию Африки: Уилберфорс, Маколей и остальная Клэпхемская секта, получившая подкрепление в лице Чарльза Гранта, бывшего директора Ост-Индской компании. Грант, испытавший религиозное перерождение после беспутной молодости, проведенной в Индии, был инсайдером. Он играл в этой кампании такую же роль, как Ньютон, бывший работорговец, и Маколей, бывший управляющий плантацией, в кампании против рабства. В своих “Наблюдениях относительно общественного состояния азиатских подданных Британии” Грант бросил перчатку Манро и другим сторонникам толерантности:
Разве не необходимо сделать вывод, что… азиатские территории… были даны нам не просто для того, чтобы мы могли получать ежегодную прибыль, но чтобы мы могли бы распространить среди их жителей, так долго пребывавших во тьме, пороках и страданиях, свет и благодать истины?
Кампания началась со встречи в таверне. Участники “Комитета протестантского общества” призывали к “скорому и повсеместному распространению” христианства “в восточных областях”. Тщетно протестовали директора Ост-Индской компании. Ко времени вотирования вопроса в парламенте было подано 837 петиций от ревностных евангелистов со всей страны, призывавших покончить с препятствованием миссионерам в Индии. Петиции подписало почти полмиллиона человек. Двенадцать из этих петиций (большинство с юга Англии) можно увидеть в библиотеке Палаты лордов. О том, насколько хорошо была отлажена машина внепарламентского давления, свидетельствовало то, что начало почти всех этих писем было одинаковым:
Жители густонаселенных областей Индии, которая составляет важную часть Британской империи, погруженные в самое прискорбное состояние моральной темноты и находящиеся под влиянием самых отвратительных и унизительных суеверий, громогласно взывают к чувству сострадания и милосердной поддержке британских христиан.
Одна группа просителей “с горем взирает на ужасные обряды и унизительную безнравственность огромного народа Индии — людей, которые теперь являются нашими соотечественниками и… лелеют надежду, что мы дадим им надежные религиозные блага, которыми наслаждаются жители Британии”. Эту формулу, принятую Церковным миссионерским обществом, собиравшемся в Чипсайде в апреле 1813 года, распространили евангелические газеты вроде “Стар”.
Шла и другая умело скоординированная кампания, организаторы которой тоже посягали на статус-кво. Кампанию вела Клэпхемская секта. Акт о хартии Ост-Индской компании (1813) не только открыл дорогу миссионерам, но и предусмотрел назначение для Индии епископа и трех архидьяконов. Поначалу представители церковного истеблишмента не вступали в конфликт с компанией и не покровительствовали миссионерам. В 1819 году, когда миссионер Джордж Годжерли прибыл в Индию, он поразился тому, что
миссионеры не могли рассчитывать ни на поддержку правительства, ни на одобрение живущих там европейцев. Мораль последних была самого сомнительного свойства, и присутствие миссионера сковывало их, а этого они не терпели… Должностные лица смотрели на миссионеров с подозрением. Обе стороны делали все, что могли, чтобы местное население презирало их, описывая их как людей, относящихся в их собственной стране к низкой касте, недостойных вести беседу с учеными браминами.
Второй епископ Калькутты Реджинальд Хебер после своего назначения в 1823 году оказал миссионерам большую поддержку. Девять лет спустя в Индии действовали пятьдесят восемь проповедников из Церковного миссионерского общества. Две цивилизации пришли в столкновение.
Для многих миссионеров этот субконтинент был полем битвы, в которой они, Христовы воины, боролись против сил тьмы. “Это жестокая религия, — провозглашал Уилберфорс. — Все ритуалы этой религии должны быть уничтожены”. Реакция индийцев только укрепляла их решимость.
Когда Годжерли собирался начать службу в собственном бунгало, на него напали двое мужчин,
столь отвратительных по виду, как только можно вообразить, с налитыми кровью глазами и бесноватым взглядом, очевидно под влиянием некоего сильного снадобья. Громким угрожающим тоном [они] приказали, чтобы мы замолчали. Затем, обратившись к людям, они объявили, что мы являемся платными агентами правительства, которое не только отняло у них страну, но и намеревается силой подавить индуизм и мусульманство и установить повсюду христианство; что их дом осквернят убийцы священных коров, пожиратели их плоти; что детей будут учить в школах оскорблять святых браминов и отвращать от поклонения богам. Указывая на нас, они воскликнули: “Эти люди приходят к вам со сладкими словами, но в их сердцах яд, они собираются обмануть и погубить”.
Годжерли возмутило это вмешательство, особенно когда толпа, устремившаяся на него и коллег, начала бить их и гнать по улицам (хотя позднее он “радовался, что нас сочли достойными перенести поругание во имя Его”). Впрочем, напавшие на него бойраджи[69] были вполне правы: миссионеры не просто желали обратить индусов в христианство, но и радикально англизировать культуру Индии.
Так считали не только миссионеры. В середине XIX века в Индии все большее влияние стала приобретать светская доктрина либерализма. Его предшественники в XVIII веке, особенно Адам Смит, к империализму относились враждебно. Джон Стюарт Милль, величайший из викторианских мыслителей-либералов, считал иначе. В работе “Несколько слов о невмешательстве” он писал, что Англия была “самой совестливой из всех наций… единственной, которую сдерживали угрызения совести…” и “державой, которая лучше все существующих понимает свободу”. Поэтому в интересах британских колоний в Африке и Азии, утверждал Милль в “Основаниях политической экономии” (1848), наслаждаться благами ее удивительно развитой культуры:
Во-первых, лучшая форма правления, более надежное обеспечение собственности, умеренные налоги… более прочное и выгодное владение землей, обеспечивающее, насколько возможно, земледельцу все выгоды от того трудолюбия, искусства и экономии, какие он может выказать; во-вторых, умственное развитие народа, уничтожение обычаев и суеверий, препятствующих успешному занятию промышленностью, увеличение умственной деятельности, заставляющей людей стремиться к новым целям; в-третьих, введение иностранных искусств, которые поднимут доход на вновь затраченный капитал до размера, соответствующего низкой силе стремления к накоплению, и привлечение иностранного капитала, которое сделает то, что увеличение производства более не будет исключительно зависеть от благосостояния и предусмотрительности самих жителей… кроме того, иностранный капитал будет служить для них возбуждающим примером[70].
Главное здесь — “уничтожение обычаев и суеверий, препятствующих успешному занятию промышленностью”. Милль, как и Ливингстон, видел, что культурное и экономическое преобразование неевропейского мира неразрывно связаны. Эти два устремления — желание обратить Индию в христианство и в капитализм — шли рука об руку по всей Британской империи.
Сегодня аналоги прежних миссионерских обществ искренне выступают против тех “обычаев” далеких стран, которые они расценивают как варварские, например детского труда или женского обрезания. Викторианские неправительственные организации не слишком от них отличались. В частности, три индийских обычая вызывали гнев равно у миссионеров и у модернизаторов. Первым был женский инфантицид, распространенный в некоторых районах Северо-Западной Индии. Вторым был культ тугов, о которых рассказывали, что они душили неосторожных путешественников. Третьим обычаем, вызывавшим у викторианцев наибольшую ненависть, было сати: акт самопожертвования, когда вдова индуиста сгорала живьем на погребальном костре мужа[71].
Британцы знали, что в некоторых слоях индийского общества женский инфантицид существовал с конца 80-х годов XVIII века. Основной причиной, по-видимому, была чрезмерная стоимость приданого дочерей из высшей касты. Однако только в 1836 году Джеймс Томасон (тогда магистрат в Азамгар-хе, позднее вице-губернатор Северно-Западных провинций) предпринял шаги для искоренения этого обычая. В 1839 году англичане убедили махараджу Марвара официально запретить женский инфантицид. Это стало началом длительной кампании. Исследование, проведенное в 1854 году, выявило, что женский инфантицид практикуется только в Горакхпуре, Газипуре и Мирзапуре. После изысканий, включавших анализ данных переписи в деревнях, в 1870 году был принят новый закон, который применялся сначала только в Северно-Западных провинциях, а позднее распространился на Пенджаб и Ауд.
