К этой категории принадлежат обвиняемые в различных контрреволюционных действиях, заговорах, по церковным делам; разные повстанцы, "шпионы", "политические" бандиты, их пособники и укрыватели. Сюда входит духовенство, бывшее белое офицерство, казаки, главным образом кубанские и терские, кавказские народности — черкесы, осетины и грузины и т. п. Много среди контрреволюционеров и возвращенцев из заграницы разных сроков.
Говорить в отдельности о ком-нибудь из контрреволюционеров … по некоторым причинам я не могу, но на мой взгляд людей действительно совершивших преступление, подходящее под одно из тех обвинений, которые им предъявляют, то есть короче говоря преступников, на Соловках нет. Всякого, сколько-нибудь активно участвовавшего в каком-нибудь контрреволюционном заговоре или действии, организатора восстания, шпиона, политического бандита, — Советская власть расстреливает. Другого наказания нет. Поэтому почти все, что попадает на Соловки, все это второстепенные роли. И большей частью по выдуманным, сфабрикованным делам.
Последнюю категорию заключенных на Соловках составляют "блат — шпана", то есть уголовные преступники. Вообще говоря уголовники представляют собой в Советской Pocсии хорошо сплоченную, по своему дисциплинированную организацию. Живут они по своим законам. В то время, когда к. — ры никак не хотят понять, что тюрьма, это их участь чуть ли не на {167} всю жизнь, не хотят объединиться, в конце концов, ценою нескольких жизней, добиться прав в тюрьме, уголовники считают тюрьму своим домом и устраиваются в ней как можно удобнее для себя.
На Поповом острове они не работают… Право это они себе отвоевали. Вначале их грели, принуждали, потом оставили в покое. Все равно ничего не сделаешь.
Помещаются они в отдельных бараках. Хороший процент их сидят совершенно голыми, то есть совершенно, в чем мать родила… И когда им нужно идти в уборную, то они занимают штаны у приятеля.
Большая часть из этих голышей, — проигравшиеся. Клуб там открыт круглые сутки. Играют все. Деньги имеют колоссальное значение.
"Деньги есть чеканенная свобода, а потому для человека, лишенного совершенно свободы, они дороже вдесятеро".
"Деньги же, — я уже говорил об этом, — имели в остроге страшное значение, могущество. Положительно можно сказать, что арестант, имевший хоть какие-нибудь деньги в каторге, в десять раз меньше страдал, чем совсем не имевший их, хотя последний обеспечен тоже всем казенным, и к чему бы кажется иметь ему деньги"..
Продавали все…
"…Продавались иногда такие вещи, что и в голову не могло бы придти кому-нибудь за стенами острога не только покупать, или продавать их, но даже считать вещами". Говорит Ф. М. Достоевский в своих "Записках из Мертвого дома".
Каторга мало изменилась… Разница в пустяках… В прежнем остроге арестант мог быть спокоен, что он останется жив, теперь его жизнь в постоянной опасности, ему грозит и расстрел и голодная смерть. И теперь деньги имеют еще большее значение. Раньше они шли на покупку водки и табаку, а теперь просто на хлеб, чтобы не умереть с голоду.
Живется уголовникам легче. Сроки у них меньше и, кроме того, на них распространяются различные амнистии и сокращения. Bcе они совершенно не касаются к. — ров. Тюрьмы, лагери переполнены, число преступников растет. Нужно место, поэтому ежегодно, весной приезжает комиссия и до срока освобождает часть уголовников.
{168} В середине между к. — рами и уголовниками, стоят "хозяйственники" и "фальшивомонетчики".
Первые, это главным образом служащие различных учреждений, проворовавшиеся или попавшиеся во взяточничестве. На Соловках их сравнительно мало.
Мне кажется, что в настоящее время в Советской России не найдется ни одного человека, который бы не пошел на уголовное преступление направленное против правительства. Вопрос только в ответственности перед законом, но никак не перед совестью. Сама жизнь, сама Советская власть ставила и ставит людей в такие условия, что волей неволей, но преступление ее закона они совершать должны. И люди не совершают их только из боязни наказания. Раскаяния бывают… Но не говорят зачем я взял. А зачем мало взял.
За последнее время на Попов остров прислали много "фальшивомонетчиков". Хорошо действует Г. П. У. Оно не идет в хвосте за преступлением, а наоборот наваливается на его зародыш. Так било оно по контрреволюции, спекуляции, по взяткам. За последнее время, когда задрожал червонец оно выкинуло лозунг "Все на борьбу с фальшивомонетчиками". И действительно стреляло их нещадно. В Соловки их попало много, но это уже остатки. Все ядра были уже уничтожены. Большинство фальшивомонетчиков евреи. Высылали их сюда иногда целыми семьями.
На Поповом острове находилось около 150-ти женщин. Жизнь их была тоже несладкая. Подоплека к каждому наряду на работу к начальству был разврат… Назначение на какие либо должности тоже и т. д. Хочешь жить, сходись с кем-нибудь из начальства. Не пойдешь, замотают на работе, прибавят срок…
При ссылке возраст не принимался во внимание. Высылались на Соловки и целые семьи. — Отец, мать и сын. Муж и жена. Мать и дочь.
Официально в таких случаях свидания разрешались раз б неделю. На короткие промежутки встречаться можно было чаще. Вообще же свидания арестованных с родными допускались только с разрешения Москвы и получить такое разрешение было очень трудно.
На Соловках разрешалось получать и писать одно письмо {169} в неделю. Все это проходило через строжайшую цензуру. В письмах совершенно нельзя было говорить о режиме и быте Соловков.
Говорят о расстрелах, которые существуют в Советской Pocсии. Действительно ли там расстреливают? Да. Стреляют… Не так, как стреляли, меньшей с разрешения центра. Но все таки стреляют когда им угодно, и сколько угодно. Но ужас не в том, что тебя расстреляют, а в том, что тебя каждую минуту могут расстрелять. Расстреляют ли тебя с санкции Москвы или без таковой, — тебе все равно. Факт тот, что хотя бы ты и не был ни в чем виноват, тебя всегда могут расстрелять. Ужас в том, что царство произвола продолжается.
Физические мучения, лишения, пытки, избиения в Советской России существуют. Я мог бы привести много примеров избиений и пыток заключенных на Соловках и в тюрьмах. Я видел избиение при попытках к бегству, я видел арестованных с разбитыми в кровь лицами, я видел как на них ломали палки, я сам перенес много. Но это все не орудия для большевиков, на этом далеко не уедешь. Большевики гораздо тоньше, чтобы применять эти грубые старые способы. Раз изобьешь — подействует, второй — меньше, третий — еще меньше и т. д. Большевики умны, они этим не злоупотребляют. Важно действовать на психологию, важно, что тебя могут избить, могут пытать, могут расстрелять. Важно, что в России каждый боится этой возможности, этого "могут", что на деле там ни права, ни законности нет. Важно, что царство произвола там продолжается…
Тяжело действовало на меня угнетение личности: — Упорное желание большевиков сделать из тебя мерзавца. Путь к облегчению своей участи всегда открыт. — Делайся начальством и дави. Но дави уж изо всех сил… А то тебя сметут и задавят.
Затем мучила скученность…
Ф. М. Достоевский говорит: "что страшного и мучительного в том, что во все десять лет моей каторги ни разу, ни одной минуты я не буду один. На рабстве всегда под конвоем, дома с двумястами товарищами и ни разу, ни разу один".
И дальше: — "Впоследствии я понял, что кроме лишения {170} свободы, кроме вынужденной работы, в каторжной жизни есть еще одна мука, чуть ли не сильнейшая, чем все другие. Это вынужденное сожительство".
Но ведь обстановка, в которой пришлось жить Достоевскому, не сравнима с Соловецкой… 8 вершков нар… Это не шутка… Спать можно только на боку… Здесь так много народу, что буквально нельзя было найти места, чтобы можно было бы говорить так, чтобы тебя не слышали…
А кругом провокация. Провокация во всех видах и оттенках. Купить голодного человека легко. И большевики покупают… И как Pocсию, так и Соловки крепко держат этим в руках. Рта нельзя раскрыть, чтобы это не было известно. А раскрыл, болтнул, или тем более сказал правду, и тебе обеспечена прибавка срока.
В России вообще, а на Соловецких островах в частности и в особенности, только тот может удовлетворить свои элементарные потребности, то есть иметь хотя бы и очень ограниченную свободу, кров и хлеб, кто совершенно отказался от совести. Кто сознательно идет на то, чтобы стать мерзавцем. Везде, на всем земном шаре, человек может честным трудом заработать себе кусок хлеба. В одних местах легче, в других труднее, но заработать можно всегда. В России этого сделать нельзя. Там человек не может только работать. Там он обязательно должен участвовать в политике. Он не может молчать, он должен говорить, и говорить то, что ему приказывают. Мало того, должен заставлять других повторять свои слова.
