В 11 ч утра рота в полном составе переправилась через Дон. Над ними со стрекотом пронеслось два легких аэроплана, поднятых с ростовского аэродрома большевиками. Аэропланы сбросили несколько бомб, не причинивших переправлявшейся Технической роте никакого вреда, поскольку разорвались они далеко в степи, вздымая горы земли и снега. Солнце продолжало неистово светить, делая всю степь ослепительно белой. До Ольгинской оставалось каких-нибудь пять верст перехода, а красные пока и не думали преследовать добровольцев. Дорога на станицу была хорошо вытоптана прошедшими по ней войсками. После полудня 10 февраля 1918 года вся Добровольческая армия сосредоточилась, наконец, в конечном пункте своего похода. И здесь снова стоит поспорить с большевистскими «бытописателями» похода. Отношение к военным, оказавшимся незваными гостями, в Ольгинской тем не менее было самое радушное. Участники похода вспоминали, что хозяева, где офицеры и юнкера оставались на ночлег, прежде всего кормили своих постояльцев досыта, предоставив им лучшие места в доме для отдыха. Эта станица осталась одним из самых добрых воспоминаний добровольцев о начавшемся походе. От красных их отделяли долгие версты, и вероятность их внезапного появления была невелика.
Глубокий снег, покрывавший землю, оказался лучшим союзником порядком уставших людей. Красная кавалерия не могла совершать стремительных рейдов по глубокому снегу, а любой отряд, рискнувший приблизиться к станице на расстояние нескольких верст, становился хорошо видимым на ровном белом пространстве степи. Степь вокруг станицы патрулировали казачьи партизанские отряды, зорко всматриваясь в бесконечное степное пространство. Сон уставших добровольцев, как вспоминали они впоследствии, был «долгий, крепкий и спокойный».
11 февраля 1918 года красные подтащили несколько орудий и дали несколько залпов, однако то ли по причине некомпетентности стрелявших, то ли по какой-либо иной, снаряды разрывались с большим недолетом до сторожевых постов добровольцев. На партизан сотника Грекова попытался было напасть отряд красногвардейцев, но был им нещадно бит и рассеян по степи. В этой стычке грековские партизаны потеряли одного казака убитым и трех ранеными. В тот день значительно потеплело. С утра в станице началась работа. Приводили в порядок оружие и снаряжение, кто-то подковывал коней, кто-то чистил винтовки под бдительным оком ротных фельдфебелей. В Ольгинской собралось, ни много ни мало, около 25 разрозненных строевых частей — батальонов, рот, отрядов. Там же находился и настоящий полк — ударный, Корниловский.
Глава четырнадцатая
Первопоходцы
В штабе самого Корнилова шла работа по сведению малых разрозненных соединений в более крупные. Перекраивались штаты, давались назначения, создавалась на ходу новая организационная структура всей армии. В результате проделанной работы в состав ее вошли: Сводно-Офицерский полк, Корниловский ударный полк, Партизанский полк, Особый юнкерский батальон, Чехословацкий инженерный батальон вместе с Русско-галицким взводом, Техническая рота, — составившие в общем своем количестве три тысячи человек. Кроме них, в структуру армии вошли два дивизиона конницы, численностью до двухсот сабель каждый, один артиллерийский дивизион, состоявший из восьми орудий, и небольшая боевая единица текинцев — конвоя генерала Корнилова. Вместе с ними численность армии доходила до четырех тысяч человек.
12 февраля 1918 года началось физическое переформирование частей. К небольшой колонне офицеров 2-го Офицерского батальона прибавлялись новые люди; колонна росла на глазах. Наконец, когда на площади прекратилось всякое движение, раздалась команда к построению. Перед значительно выросшей колонной офицерского батальона выехали всадники. Впереди ехал сам генерал Корнилов, за ним казак, держащий в руках древко, на котором трепетал на морозном ветру трехцветный русский флаг. Генерал поздоровался с частями. Затем он слез с лошади, а за ним спешились и следовавшие за ним генералы, другие военачальники показались из-за выстроенных рядов добровольцев. Корнилов перебросился с собравшимися генералами несколькими фразами и отдал команду направиться к своим частям. Три сведенные воедино офицерские батальоны и офицеры так называемого Батайского отряда получили в качестве своего полкового командира генерала Маркова.
«Не много же вас здесь! — с оттенком легкой иронии обратился он к офицерам. — По правде говоря, из трехсоттысячного офицерского корпуса я ожидал увидеть больше. Но не отчаивайтесь! Я глубоко убежден, что даже с такими малыми силами мы совершим великие дела, — продолжал Марков свою речь: — Не спрашивайте меня, куда и зачем мы идем — я все равно скажу, что идем мы к черту на рога, за синей птицей. Теперь скажу только, что приказом Верховного главнокомандующего, имя которого хорошо известно всей России, я назначен командиром Офицерского полка, который сводится из ваших трех батальонов, роты моряков и Кавказского дивизиона. (Известно, что Морская рота состояла из одного капитана 2-го ранга, четырех старших лейтенантов, семи лейтенантов, семи мичманов, четырех гардемарин и одного кадета, остальные были неустановленные на сегодняшний день моряки императорского флота, по зову сердца примкнувшие к добровольцам, чтобы сражаться против большевизма. — Авт.) Командиры батальонов переходят на положение ротных командиров, ротные командиры — на положение взводных. Но и тут вы, господа, не огорчайтесь: здесь и я с должности начальника штаба фронта фактически перешел на батальон…»
Короткую речь Маркова прервало нервное замечание ставшего вмиг бывшим командиром полка полковника Борисова: «Я считаю для себя невозможным с должности командира полка возвращаться в роту». Марков резко оборвал его: «Полковник, Вы мне не нужны!» — и тут же обратился к стоявшему на фланге подполковнику Плохинскому: «Назар Борисович, примите роту!» Затем, точно бы и не прерываясь на этот инцидент, Марков продолжил, сказав, что штаб его будет состоять отныне из него самого, его помощника полковника Тимановского и казначея, доктора Родичева. Оглядев первый ряд построения, Марков строго отметил: «Вижу, что у многих нет погон. Чтобы завтра же надели. Сделайте хотя бы из юбок ваших хозяек!» На том его речь закончилась, а со временем все офицеры полка оценили выбор своего командира.
«Степаныч», как он ласково называл 29-летнего Тимановского, блестяще проявит себя во всех последующих кампаниях Добровольческой армии и Вооруженных сил Юга России, дослужится до генеральского чина и умрет по нелепой случайности от тифа уже в 1919 году. «Гаврилыч», как Марков величал доктора Родичева, в считаные недели наладит всю лечебную и санитарную деятельность полкового лазарета во главе со старшей сестрой милосердия Пелагеей Осиповной. В лазарете он сам работал наравне со всеми. Отдыхать принимались лишь тогда, когда помощь была оказана всем раненым и больным. На Родичеве лежала еще и казначейская часть полка. Он выдавал офицерам денежные авансы для уплаты за получаемые от населения продукты и оказываемые услуги. Деньги и сама отчетность, а также вся «походная канцелярия» полка умещались у доктора в ветхой сумке, носимой им через плечо, а менее значимые документы — за голенищами сапог…
…В тот же день был сформирован и Особый юнкерский батальон, составленный из чинов Студенческого батальона и школы прапорщиков, основной составляющей которых оставались юнкера. Генерал Корнилов лично произвел смотр новой боевой единицы. После смотра генерал поздравил всех юнкеров, назвав их прапорщиками, а кадетам старших классов присвоил новое звание «походных юнкеров». Тут же всем произведенным в офицеры прапорщикам были выданы погоны, приготовленные заранее еще в Ростове. Произведенные в новое звание кадеты получили право нашить на свои погоны по нижнему ранту трехцветные национальные ленточки. Корниловский приказ о производстве в прапорщики касался всех юнкеров, находившихся на тот момент в армии, в том числе и юнкеров-артиллеристов, чья батарея стала называться теперь 1-й Офицерской.
Генерал Корнилов задержал свою армию в Ольгинской не только потому, чтобы дать ей отдых и постараться переформировать ее в спокойной обстановке, но еще и потому, чтобы не оставлять на произвол судьбы все донские части, покидавшие Новочеркасск.
12 февраля 1918 года под давлением превосходящих сил противника донцы были принуждены оставить свою столицу, уйдя под командой своего походного атамана Павла Харитоновича Попова в степи. Отряд казаков, численностью в две тысячи шашек, сосредоточился в Старочеркасской станице, от которой было рукой подать до Ольгинской. Генерал Лукомский отметил в своих воспоминаниях, что 11 февраля он говорил с генералом Назаровым по телефону, советуя ему покинуть город с отходящими донскими частями. «Он мне сказал, что он решил, вместе с Войсковым кругом, не уезжать из Новочеркасска; что оставаясь, он спасет город от разграбления. Я ему советовал ехать в армию генерала Корнилова; сказал, что, оставаясь в Новочеркасске, он обрекает себя на гибель. Генерал Назаров ответил мне, — продолжает Лукомский, — что большевики не посмеют тронуть выборного атамана и войсковой круг; что, по его сведениям, первыми войдут в Новочеркасск присоединившиеся к большевикам донские казаки Голубова; что этот Голубов, хотя и мерзавец, убивший Чернецова, но его, Назарова, не тронет, так как он за него когда-то заступался и освободил из тюрьмы… Мои уговоры были напрасны; генерал Назаров еще раз сказал, что он убежден, что его не посмеют тронуть, а затем добавил, что если он ошибается и погибнет, то погибнет так, как завещал покойный Каледин, сказавший, что выборный атаман не смеет покидать свой пост». Захваченные в Новочеркасске атаман Назаров, члены донского правительства и Казачьего круга были незамедлительно посажены Голубовым в городскую тюрьму. В ночь на 13 февраля 1918 года Назаров был расстрелян.
