Дворяне заключили между собой союз, известный под названием Бредского компромисса и направленный против испанской тирании. Первым практическим шагом союзников было вручение петиции правительнице (апрель 1566 г.). Они в количестве 200 человек верхом прибыли в Брюссель под восторженные приветствия населения, и правительница была вынуждена принять их у себя во дворце. Они вышли из дворца, добыв нечто, имеющее большую цену в подобные времена, – кличку для своей партии. Один из советников правительницы сказал ей, докладывая о прибытии дворян, экономические дела которых в действительности были не в блестящем положении: «Не пугайтесь, ваша светлость, это просто толпа всякого сброда (gueux)». Это стало известно дворянам и на пиру у одного из членов союза был провозглашен первый тост за «сброд». Затем данное прозвище сделалось боевым кличем. Союз был учрежден для борьбы с инквизицией при соблюдении верности королю, «даже до нищенской сумы», и потому избрал своим наружным знаком и символом партии так называемый «нищенский пфенниг» (пфенниг гёзов). Постепенно движение принимало более и более широкие размеры.
Пфенниг Гёзов. Из берлинского мюнц-кабинета
Гёзы. Иконоборство
Когда стало известно, что лучшие люди в стране восстают против правительства, то дела стали приостанавливаться и множество людей эмигрировало. Участившиеся протестантские сходки представляли собой уже нечто зловещее. Если раньше они происходили в лесных чащах и среди ночной тьмы, то теперь – средь бела дня на открытых полянах, в селах и в городских предместьях. На последней сходке в Генте насчитывалось уже около 7000 человек. Это было похоже на молитвословие в боевом лагере, богослужение воинствующей Христовой рати. Вокруг кафедры теснились женщины и дети, их охватывал кольцом строй вооруженных мужчин. Подступы к полю были заграждены, конные патрули разъезжали дозором. Раздавались назидательные брошюры, пелись французские псалмы, а по окончании проповеди, которая не могла не быть зажигательной при такой обстановке, следовало благословение нескольких брачных союзов, совершались крещения и сборы пожертвований для бедных, принадлежащих к общине.
Постепенно эдикты теряли всякую силу, возбуждение при этом возрастало и на сторону правого дела становились не только честные и степенные люди, но и всякие негодяи, которые спешили воспользоваться бессилием власти. Вместе с толпами изуверов, падкая на грабеж чернь врывалась в церкви (в Сент-Омере, в Ипернэ), разбивала украшения, картины, органы. Через несколько дней та же буря, «разгром изображений», повторилась в Антверпене. Изображения Спасителя, образа, драгоценные произведения искусства разносились в куски, причастные сосуды служили для тостов за «сброд», освященным елеем мазали себе обувь те, у кого она была. Священники бежали, пряча у себя под одеждой какую-либо святыню, которую они хотели спасти вместе со своей жизнью. Чернь рядилась в роскошные облачения, приветствуя «сброд». В течение нескольких дней было совершено много зла.
Но власти, придя в себя, вскоре усмирили толпу, знать поддержала правительницу и порядок был восстановлен (1566 г.). Крайности, как это бывает всегда, послужили лишь укреплению власти правительства и руководители партии подали правительнице благоразумный совет: теперь, когда она, с их помощью, подавила восстание и наказала виновных, ей следовало отнять всякую почву у нового мятежа, удовлетворив справедливые требования страны. В Мадриде не было недостатка в разумных людях, подававших голоса в пользу подобной благоразумной политики, но Филипп, приведенный в крайнюю ярость полученными из Нидерландов известиями, отвечал на все советы: «Лучше мне потерять десять жизней, чем править еретиками!» – и приготовился к мщению, хотя делал вид, что дарует виновным снисхождение и пощаду.
Правительница победоносно вступила в Антверпен и потребовала от нотаблей новой присяги в безусловном повиновении. Эгмонт подчинился этому приказанию, принц Оранский отклонил его. Он предвидел, что должно было случиться, потому что хорошо знал Филиппа и имел связи даже в мадридском кабинете. Поэтому он со своими сторонниками покинул страну. Но Эгмонт, полагаясь на свою верность королю и на свои заслуги, считал себя в безопасности и не захотел слушать предостережений. Между тем, Филипп, собираясь наказать Нидерланды и обуздать их навсегда, стягивал к ним испанские гарнизоны из Сицилии, Неаполя, Милана и, вопреки мнению своих советников и самой правительницы, назначил главнокомандующим над этим войском и исполнителем его намерений в отношении страны грозного вождя – герцога Альбу.
Дон Карлос
К этому времени относится самый грустный эпизод в жизни ненавистного деспота: катастрофа с его сыном от первого брака с Марией Португальской, дон Карлосом, исторически верный образ которого совершенно заслонен от нас популярным созданием поэта. Принц был калекой с детства, дурен не только телом, но и душой, при этом еще и болезненно раздражителен. И этот жалкий от рождения организм вконец губили самые унизительные пороки, а то, что оставалось еще не затронутым ими, поблекло от крайне суровой отцовской дисциплины, резко противоречившей пылкому темпераменту юноши. Повзрослев, инфант надеялся на приобретение большей свободы после своего брака с французской принцессой Изабеллой; но эту, уже назначенную ему невесту, предпочел взять сам Филипп, овдовевший во второй раз в 1558 году. Это событие совершенно помутило ум дон Карлоса. При вспыхнувшем в Нидерландах мятеже он вообразил себе, что главное командование армией будет поручено ему, а узнав, что оно возложено на Альбу, однажды даже бросился на него, но без труда был обезоружен им и мог только беспомощно барахтаться у него в руках.
Дон Карлос. Гравюра работы Дом. Зенои, 1568 г.
Очевидно, он был не в своем уме, так как решился убить короля, но не смог удержать своего намерения втайне и очень явно намекнул об этом своему дяде, дон Хуану. Созвав нескольких богословов в Атоху, дон Карлос требует у них отпущения грехов за убийство, которое желает совершить, причем делает это так, что не составило труда догадаться, что речь идет об его отце. Потом у него появляется мысль бежать, и он спокойно обращается к королевскому директору почт, князю Таксис, за пригодными для этого лошадьми.
Королю были известны все эти замыслы. 18 января 1568 года, на виду у всех, в шлеме и доспехах, Филипп спустился по лестнице своего дворца в сопровождении нескольких грандов и двенадцати человек почетной стражи. Принц спал, когда отец вошел в его комнату со своей свитой. Произошла бурная сцена, после которой Карлосу было объявлено, что он арестован. Все это событие возбудило понятные толки. Филипп известил об этом письменно разные дворы и папу. Из его слов следует, что он был вынужден прибегнуть к такой мере по долгу своему к Богу и людям. А также можно заключить, что несчастный юноша позволял себе выражения, которые могли отзываться ересью. Известно, что он не захотел читать предложенных ему молитвослова и книг с благочестивыми размышлениями.
О разумном обращении с больным, о врачебной помощи ему не было и речи. Инфанту предоставили возможность жить как помешанному: иногда он не ел по целым дням, иногда доходил до обжорства и проглатывал непомерное количество студеной воды, чтобы потушить в себе внутренний жар. Он требовал, чтобы и его постель также охлаждали льдом. Последствием всего этого была смертельная болезнь, которой, если не способствовало, то обрадовалось его бессердечное окружение. «Постепенно,– так рассказывает папский нунций в своем донесении,– желая себе смерти, принц пришел к иному образу мыслей. Он призвал своего духовника, молился, принял св. причастие и когда скончался, в день Св. Иакова, 24 июля 1568 года, то оставил своим попечителям, или палачам, то утешение, что умер добрым католиком. Перед своей кончиной он простил короля и его приспешников. Во время болезни сына Филипп видел его только один раз и то явился преднамеренно тогда, когда принц спал. Он осенил его крестным знамением и снова ушел. Единственным лицом, выражавшим сострадание к жалкому юноше среди этого ужасного двора, была королева Елизавета, которая сама ненадолго пережила Карлоса.
Герцог Альба в Нидерландах
Альба, во главе 12 000 человек лучшего войска, 8 августа 1567 года перешел границу, а 22 числа вступил в опустевший Брюссель. Смиренное обращение его с правительницей не обманывало ее насчет потери всякого ее значения в стране. Альба скрытно занял все тактически важные местности, а 9 сентября нанес внезапно тот решительный удар, который поразил страхом все население. Оба вождя той партии, которую можно было называть национальной, графы Эгмонт и Горн, приглашенные в гости сыном Альбы, Фердинандом, были арестованы тут же, в герцогском дворце. Им внушили сначала полное доверие со всем лукавством испанской политики, а затем заманили в западню. Это было повторением той ловкой проделки, жертвой которой за двадцать лет перед этим (1547 г.) был ландграф Гессенский. Оба узника были препровождены в Гент под испанским конвоем. Маргарита удалилась, и герцог Альба согласно своим полномочиям стал неограниченным правителем.
