Ознакомительная версия.
Но именно эта борьба — о чем самым подробным образом будет сказано далее — и запечатлена прежде всего в монументальном художественном мире русского героического эпоса. Может показаться неоправданным, что объединяющим этот эпос героем является Владимир, а не Святослав, нанесший, по сути дела, смертельный удар Хазарскому каганату; но, во-первых, Владимиру, как известно из ряда вполне достоверных источников, пришлось все же предпринять еще один, последний поход на Каганат, а во-вторых, именно при нем Русь достигла того могущества, которое исключало самую возможность ее поражения в борьбе с какой-либо силой тогдашнего мира (только через два с половиной века такая сила явилась в лице Монгольской империи). Арабские источники свидетельствуют о „русах“ конца X — начала XI века: „…У них независимый царь, и называется их царь Буладмир (Владимир. — В. К.)… Они — люди сильнейшие и очень могучие; они отправляются пешими в далекие страны для набега, плавают также на судах по Хазарскому (Каспийскому. — В. К.) морю… и плавают к Константинополю по Понтийскому (Черному. — В. К.) морю… Их храбрость и мужество известны, ибо один из них равен некоторому числу людей из другого народа…“[119]
Это „описание“, в сущности, совпадает с миром былинного эпоса, где, в частности, немало говорится о морских походах. Но к миру эпоса мы еще вернемся.
Вполне вероятно, что предшествующие страницы моего сочинения были восприняты читателями (хотя бы некоторыми) как чрезмерно „перегруженные“ — перегруженные ссылками на различные работы историков, этнографов, фольклористов и т. д., выяснением идущих в их среде дискуссий, сопоставлением подчас далеко не совпадающих друг с другом концепций и т. п. Но необходимо понять, что каждый человек, стремящийся действительно знать и осмыслить отечественную историю, никак не может обойтись без такого ознакомления с современной ситуацией в исторической и смежных с ней науках.
Уже из того, о чем было рассказано, явствует, что созданные в давние времена прославленные труды по истории России во многих отношениях „устарели“, ибо наше знание прошедших эпох не стоит на месте, а непрерывно расширяется и углубляется. А между тем для не являющегося специалистом человека новые сведения и открытия, обретенные исторической наукой, в сущности, недоступны, ибо они (пока они еще не обобщены в обращенных к широким читательским кругам книгах), „разбросаны“ в очень многочисленных посвященных отдельным и подчас очень узким сторонам и периодам отечественной истории работах, изданных к тому же, как правило, весьма небольшими или даже микроскопическими тиражами (несколько тысяч либо — сейчас это бывает сплошь и рядом! — всего несколько сот экземпляров). Кроме того, прийти к обоснованным выводам возможно лишь в ходе сопоставления и, так сказать, синтезирования этих отдельных работ — чем во многих случаях и занят автор данного сочинения.
Итак, чтобы обрести знание отечественной истории (и в том числе истории русского Слова), соответствующее „последнему слову современной науки“, необходимо примириться с тем далеко не всегда „легким“ способом изложения, которое я предлагаю читателям. Как я убежден, конечный результат при этом будет достаточно весомым и плодотворным.
Говоря о происхождении русского эпоса, нельзя не коснуться чрезвычайно существенной проблемы соотношения эпоса и христианства. В послереволюционное время усиленно насаждалось представление, согласно которому русские былины — это выражение-де чисто языческого бытия и сознания. Между тем в действительности былины, — хотя в них, конечно же, присутствует мощный пласт древнейшего, дохристианского мировосприятия, — все же так или иначе проникнуты и духовным, и „фактическим“, предметным (образы церкви, ее ритуалов и т. д.) содержанием христианства. Это проступает даже в считающихся наиболее архаичными и потому, так сказать, чисто языческих былинах — например, в записанной еще в середине XVIII века былине о Волхе Всеславьевиче, где герой отправляется в поход на „Индейского царя“ потому, что царь этот …хвалится-похваляится,
Хочет Киев-град за щитом весь взять,
А Божьи церкви на дым спустить.
В опять-таки одной из наиболее архаических былин — о битве Ильи Муромца с „нахвалыщиком“ (запись 1840-х годов) — герой восклицает:
Написано было у святых отцев,
Удумано было у апостолов:
„Не бывать Илье в чистом поле убитому…“
Но дело не только в подобных прямых обращениях к христианским понятиям. Когда, например, в записанной полтора века назад былине о „первой поездке“ Ильи Муромца его родители, прощаясь с сыном, избравшим богатырский удел, говорят ему:
Поедешь ты путем и дорогою,
Не помысли злом и на татарина, —
в этом, без сомнения, выражается именно православная заповедь.
Однако, настаивая на христианском содержании былин, я вроде бы подвергаю сомнению свою предшествующую систему доказательств раннего (до эпохи Ярослава) происхождения русского эпоса, ибо Крещение Руси свершилось в самом конце X века, и едва ли вероятно, что былины за столь краткий срок могли вобрать в себя дух и „предметность“ христианства. На деле же определенная часть населения Руси, — притом именно Южной, собственно Киевской Руси, где и был создан героический эпос, — начала приобщаться христианству гораздо раньше, еще в 860-х годах, то есть за сто двадцать лет до официального, государственного Крещения!
Достаточно полный свод материалов об этом собран в недавно изданном исследовании историка О. М. Рапова „Русская церковь в IX — первой трети XII в. Принятие христианства“ (М., 1988). Стоит отметить, что в этом обширном (23 авт. листа) труде половина объема отведена истории христианства на Руси еще до ее официального Крещения, хотя, казалось бы, полуторавековой период после Крещения (с конца X до второй трети XII века) должен был занять в книге значительно большее место. Отмечу сразу же, что некоторые уточнения выводов О. М. Рапова даны в позднейшей работе преподавателя Московской духовной академии иеромонаха Никона (Лысенко)[120].
Но обратимся к книге О. М. Рапова. Он, в частности, приводит почти забытое, но всецело достоверное византийское свидетельство о том, что уже при императоре Льве VI Мудром, правившем с 886 по 912 год, на Руси существовала христианская митрополия, подчиненная Константинопольскому патриархату (указ. соч., с. 123).
В свете этого столь же достоверным представляется и сообщение Иоакимовской летописи (о ней уже шла речь выше), которое цитирует О. М. Рапов: „Блаженный же Оскольд предан киевляны и убиен бысть, и погребен на горе, иде стояла церковь святого Николая, но Святослав разруши ее“… В „Повести временных лет“, — продолжает исследователь, — о том же событии сообщается так: „В лето 6390 (882)… И убиша Асколда… и несоша на гору, и погребоша на горе… иде ныне Олъмин двор, на той могиле поставил Олъма церковь святого Николу…“
„Сопоставив отрывки, — подводит итог О. М. Рапов — мы заметим, что автору первого ничего не известно о восстановлении церкви св. Николая, разрушенной Святославом, в то время как автор „Повести временных лет“ прямо указывает, что церковь св. Николая построена вновь его современником Олмой (т. е. где-то на грани XI и XII вв.)… Следовательно, первый текст более древний… Аскольд был похоронен возле церкви… Из этого факта можно сделать вывод, что он был христианином. Спустя два с лишним столетия знатный киевлянин Олма… построил новую церковь св. Николая… над могилой Аскольда… возможно… что церковь, созданная Олмой, представляла собой храм-памятник погибшему князю-христианину“ (указ. соч., с. 119).
О том, что князь Руси — а это был, очевидно, Аскольд — крестился в 860-х годах вместе со своими подданными, рассказывает в одном из своих сочинений позднейший византийский император Константин VII, правивший (правда, до 945 года только номинально) с 913 по 959 год (с. 91).
Особенно важно выделить здесь сообщение о том, что в Киеве к 882 году — то есть за сто с лишним лет до официального Крещения — уже имелась церковь и, кстати сказать, во имя как раз того святого, который стал любимейшим на Руси, — Николая Чудотворца.
О. М. Рапов, естественно, приводит и широко известное место из обращенного к церковным иерархам „Окружного послания“ Константинопольского патриарха (в 858–867 и 877–886 годах) Фотия, написанного в начале 867 года о „русах“: они „переменили… нечестивое учение, которого держались раньше (т. е. язычество. — В. К.), на чистую и неподдельную христианскую веру и любовно поставили себя в ряду наших подданных (имеется в виду подчиненность русской церкви византийской. — В. К.) и друзей, вместо недавнего грабительства (речь идет о нападении Аскольда на Константинополь в 860 году. — В. К.)… они приняли епископа и пастыря и с великим усердием и ревностью приемлют христианские верования“. Патриарху не было никакого смысла обманывать церковных иерархов… Поэтому известию Фотия безусловно можно доверять» (с. 79–80), — заключает О. М. Рапов, который здесь же доказывает, что описанное Фотием первое Крещение Руси произошло «летом или ранней осенью 866 г.» (с. 88).
Ознакомительная версия.
