В начале августа Паткуль опять стал писать о переводе русского вспомогательного отряда в австрийскую службу в случае крайности, если никак нельзя будет вырваться из Саксонии. Тут же Паткуль давал знать о каком-то чуде, вследствие которого русское войско, находившееся в таком жалком состоянии, вдруг преобразилось в отличное. Долгорукий в письме к Головину объяснял это чудо: «Писал ко мне князь Дмитрий Голицын, что солдаты московские великую нужду в Саксонии терпят, а паче офицеры жалованья не имеют, а которое и дано было солдатам, Паткуль давать им не велел, а приказал на те деньги покупать им рубахи, галстуки, рукавицы, башмаки, чулки, а покупают иноземцы ценою дорогою, и, живучи, он, князь Димитрий, никакого себе приятеля по се время в Дрездене не имеет, и что будто саксонцы к нашей стороне мало склонны и будто с московскими офицерами гнушаются с одного блюда есть». «Король, — писал Паткуль в конце сентября, — отнюдь не хочет позволить, чтоб вспомогательные русские войска в службу другого государя пошли; король ими чрезвычайно доволен, никто их не узнает и не поверит, чтоб это было то самое войско, которое в прошлом году сюда пришло. Но в деньгах большая скудость». В октябре Паткуль написал решительно: «Дайте мне окончательную резолюцию, что делать с вспомогательными войсками, потому что без денег им жить невозможно. Если мне дастся знать, что денег к ним прислано не будет, то я им это объявлю и тотчас их распущу; могут они в божие имя разбежаться; что из этого выйдет, царское величество увидит: известно, что тогда эти бедные люди принуждены будут доставать себе пропитание грабежом и разбоями и наполнят собою виселицы и колеса, к бесчестию русского народа. Вы пишете, что весною перевели сюда по векселю 40.000 ефимков, но до нас дошло только 33.000; между тем я до сих пор промышлял платья, оружие, припасы и ежедневное пропитание людей на мой кредит, но уже больше делать этого не могу, не хочу потерять кредит и честь, обанкрутиться, будучи царским министром и генералом».
В следующем письме Паткуль дал знать, что Август II на днях отправляется на свидание с царем, и потому просил его съехаться с некоторыми из его верных советников и написать, чего королю домогаться у царя и каким образом надобно будет продолжать войну. Паткуль написал пункты по соглашению с королевскими министрами, но дал знать Головину, что сделал это неискренно, принужденный с волками выть по-волчьи. «Я уже открыл вашему превосходительству, — писал Паткуль, — какие причины я имею остерегаться, потому что я здесь в когтях злых людей; меня отравят или изведут каким-нибудь другим способом, если проведают, что я неискренно потакаю их планам. Поэтому я принужден выть с этими волками, но напоминаю вам, чтоб вы особенно не полагались на артикулы: 1)о порабощении королевства Польского; 2) о политике с Пруссиею; 3) о намерении относительно Данцига; 4) о продолжении войны. Не верьте, хотя бы вам показывали и собственноручное мое писание. Все это химеры людей, у которых в руках дело польского короля; сам король втайне не согласен с ними, но я принужден их ласкать и соглашаться на их безумные мнения, потому что чрез них все проведываю. Король польский прежде сильно добивался самодержавия в Польше, но теперь от этого отстал, потому что война его умягчила и он был бы очень рад с честию от нее освободиться и быть в покое; теперь он видит также, как дурно ему советовали ссориться с прусским двором, и он теперь много дал бы, чтоб ему мало-помалу можно было войти с ним в дружбу. Напоминаю, что царское величество больше всего должен заботиться об истинной дружбе с королем прусским, ибо если мы с ним дружбу потеряем, то все пропадет, и вам не следует удивляться, что я этот двор так ласкаю».
Петр поручил Паткулю съездить в Берлин и скрепить дружбу России с тамошним двором. В инструкции говорилось: «Объявить, что Паткуль имеет полную мочь постановить договор, по которому прусский король принял бы сторону России и Польши и сильным посредничеством своим выхлопотал бы им благополучный и честный генеральный мир; или если швед заупрямится, то принудил бы его к тому силою и угрозою воинскою. За это царское величество обещает прусскому королю польские Пруссы (Западную Пруссию), сколько ему их будет потребно, а короля польского к уступке их уговорит, в чем тот уже склонность свою явил. Царское величество обещает также с королем прусским заключить взаимный гарантийный трактат — с своей стороны об Ингрии и Эстляндии, а с прусской о польских Пруссах — против всех наступателей и неприятелей. Если король прусский объявит, как писал к нам посланник его Кейзерлинг, что швед обещал ему больше прибыли, то обнадеживать его, что царское величество по мере возможности его пользы искать будет, и вовсе ему в том не отказывать. Если же король прусский не может или не захочет вступить в такой договор, то по нужде изволь домогаться, чтоб хотя нейтральный трактат заключить».
Паткуль поехал в Берлин и, возвратившись оттуда, писал Головину в ноябре, что король прусский хочет жить и умереть в верной дружбе с царем и готов служить ему всюду, у шведов и союзников. Прусские министры горько жаловались, что в прошлом году не состоялось соглашение единственно по зависти и ненависти короля польского, который думает только об одном, как бы покончить войну с честию или бесчестием и потом действовать против короля прусского. «Злоба в Пруссии против короля польского страшная, — писал Паткуль, — король и советники его имеют главным правилом, что ни один человек на свете не может верить королю польскому, который от своих людей и от всех потентатов считается фальшивым человеком. Я прилагал все труды к искоренению этого мнения, но напрасно и боюсь дурных последствий от такого расположения берлинского двора. Прусские министры дали мне ясно знать, что они склонны признать польским королем Станислава Лещинского, и хотели от меня проведать, как царское величество на это посмотрит. Я объявил, что не имею указа говорить об этом, но думаю, что это сильно потревожит царское величество. Когда я сказал, что все пошло бы прекрасно, если б три державы — Россия, Польша и Пруссия вступили в тесный союз, то они отвечали: как можно с королем Августом предпринять что-нибудь путное? Кроме того, что этот государь по природе непостоянен, лжив и скрытен, все его министры полушки не стоят, кто из них не плут, тот ничего не знает; как бы честно союзник с ними ни поступал, в конце непременно будет обманут. Курфиршество Сакернское так дурно управляется, что в короткое время подвергнется крайнему разорению, и король Август не способен оказать помощь своим союзникам; все дворы европейские им гнушаются, никто с ним никакого дела иметь не хочет, а потому он всеми оставлен. Видя такую ненависть к польскому королю, — продолжает Паткуль, — я принужден был обещать, что король Август, по настоянию царского величества, всех злых советников своих отставит и короля прусского во всем удовлетворит. На этом основании все примирено. Но не знаю, как я сдержу свое слово, разве царское величество приведет к тому короля польского; если же этого не сделается и король польский с прусским опять поссорятся, то не знаю, что тут делать, и пусть тогда дело идет, как хочет».
Паткуль слыл между современниками за очень умного человека: если это на самом деле было так, если смелость, хлопотливость, задор и самонадеянность не принимали за действительные способности, как часто бывало и бывает, то странно предположить, что Паткуль до такой степени не понимал прусской политики, не понимал, что Пруссия никогда не могла согласиться на усиление Саксонии, никогда не могла согласиться на деятельный союз с царем, когда царь не смыл еще с себя пятно нарвского поражения и потому считался ненадежным союзником; польские Пруссы — желанная добыча, но, чтоб получить ее, нужно было победить непобедимого шведского короля! Вместо того чтоб понять такие естественные, простые отношения и уяснить их русскому правительству, Паткуль внушает последнему, что все препятствие к прусскому союзу заключается в нерасположении прусского короля к саксонскому, и для уничтожения этого нерасположения он, Паткуль, обещал, что царь заставит короля Августа прогнать всех злых своих советников; смысл письма был таков: «Или принудить Августа отставить всех своих министров, или прусского союза вам не видать, и делайте, как сами знаете, я умываю руки». Таким образом, сильное желание царя заключить союз с Пруссиею Паткуль хотел употребить как средство для свержения саксонских министров, своих непримиримых врагов. Но быть может, он был уверен, что этим он проложит путь и к прусскому союзу? Если он был в этом уверен, то современники сильно ошибались насчет его способностей.
Во всяком случае Паткуль поворачивал круто, и враги его поворотили так же круто, действуя по инстинкту самосохранения. Ненависть саксонских министров к Паткулю достигла высшей степени; недоставало только предлога отделаться от него; предлог представился в передаче Паткулем русских войск в австрийскую службу. Мы уже видели, что Паткуль представлял русскому двору необходимость этой передачи, и наконец Головин отписал ему 3 октября 1705 года: «Если после всех ваших усилий вывести русские войска из Саксонии окажется невозможным, от чего боже сохрани, в такой крайней нужде предоставьте их цесарю на возможно выгодных условиях, но с тем, чтобы без воли царского величества они не были удержаны цесарем долее одной кампании; возвратиться же легко могут чрез Венгрию».
