Далее стоит задуматься над фактом, что большинство свидетелей были из коммунистической Восточной Европы, главным образом из Польши и Израиля. Коммунистические режимы были очень заинтересованы в легенде о газовых камерах, а для Израиля она была жизненно необходимой. Учитывая это, разве можно представить, что коммунисты и израильтяне посылали в Германию свидетелей, которые не были бы основательно проверены? Нетрудно также вообразить, что стало бы с вернувшимся на родину свидетелем, если бы он почему-то не сыграл на процессе нужную роль? Даже если коммунистические и израильские власти серьезно не готовили бы свидетелей, то беспокоиться не стоило бы, поскольку немецкие с свойственной им педантичностью исправили бы данный недочет. В последней главе книги «Миф об Освенциме» и брошюры «Западногерманская юстиция и т.н. нацистские преступления» Штеглих рассказывает, как на этих процессах правового государства делали посмешище. Перед процессом над персоналом лаге Заксенхаузен все будущие свидетели получили от прокурора Гирлиха досье в 15 страниц, в котором среди прочего было сказано [210]:
«Изучив дела, возбужденные по преступлениям в лагере Заксенхаузен, перечень преступников, составленный бывшими заключенными, и литературу о лагере, удалось определить местонахождение многих бывших эсэсовцев… Хотя это относится лишь к части бывших охранников, среди них можно все-таки обнаружит причастных к преступлениям… Поскольку к экспертизе в сомнительных случаях привлекается комитет узников Заксенхаузена, то даже по прошествии больше срока (написано в 1962 году) полное и окончательное выяснение совершенных Заксенхаузене преступлений может оказаться небезуспешным, если бывшие узники, в том числе и Вы, не откажутся от сотрудничества».
Среди перечисленных прокурором преступлений, которые, по его мнению, был: совершены в Заксенхаузене, числилось умерщвление заключенных в газовых камерах. Немецкие власти не беспокоили такие «мелочи», что за два года до процесса чисто сионистский Институт современной истории уже установил: газаций не было ни в Заксенхаузене, ни в других лагерях на территории рейха.
В послевоенные годы все «лагеря уничтожения» (они обозначены черным фоном) в силу ситуации «оказались» к востоку от «железного занавеса» и были недоступны для западных исследователей.
Для облегчения задачи потенциальным свидетелям был прислан фотоальбом со снимками подозреваемых, дабы они отыскали в нем на досуге нескольких извергов, по возможности мрачного вида. В заключение высказывалась просьба сообщить о неизвестных случаях «жестокого обращения». Если срок давности уже истек, то, согласно Гирлиху, могло выясниться, что «в случае поступления дополнительных сведений жестокое обращение может оказаться убийством». Короче говоря, для воспитания народа нужны были лагерные палачи, которым можно было бы вынести приговор, и потому — как говорит Гирлих — власти знали о местопребывании всех подозреваемых в преступлениях эсэсовцев [211].
При таком «правосудии» презумпция невиновности не принималась во внимание как правовой принцип. Штеглих выразительно описывает атмосферу, созданную в Германии перед освенцимским процессом во Франкфурте. Задолго до его начала пресса дружно взялась за промывку мозгов: обвиняемые — мелкая сошка, не лучше и не хуже других, но попавшая в сети правосудия, изображались зверьми в человеческом обличьи; после начала процесса в городе, в кирхе апостола Павла, открылась выставка, посвященная Освенциму, школьников каждый день приводили в зал заседаний.
Наряду с другими источниками, правосудие пользовалось материалами «Комитета узников Освенцима», которому генеральный прокурор выразил свою благодарность в следующих словах [212]:
«При подготовке обширного дела, посвященного еще нераскрытым преступлениям в Освенциме, вы значительно облегчили нашу тяжелую и ответственную задачу, собрав и предоставив важнейшие документальные материалы и сообщив имена многих свидетелях в стране и заграницей. Мы разделяем озабоченность и беспокойство уцелевших и внимаем немым голосам миллионов жертв, вместо которых говорите вы, дабы все еще могущие быть найденными палачи Освенцима, несмотря на их скрытность, были выявлены быстро и сполна, и понесли справедливое наказание».
Генеральному «прокурору» не требовалось, оказывается, доказывать убийство миллионов в Освенциме, ему все было ясно уже до начала процесса! Но чтобы сказала пресса и общественность, если бы на обычном процессе об убийстве родственникам или друзьям жертвы было поручено собрать обвинительный материал и назвать свидетелей!
Но почему же ни один из обвиняемых не отрицал существование газовых камер? В этом еще раз можно увидеть силу самовнушения. Вполне возможно, что туповатый человек — имеющий определенные духовные способности разбирается лучше, чем лагерный охранник — начинает сомневаться в своем рассудке, читая ежедневно в «Бильд-цайтунг» и слыша напрямую от обвинителей, этих высокообразованных господ, что он лично участвовал в уничтожении газом миллионов людей. Отчего обвиняемый должен вести себя иначе, чем крестьянская девушка XVI века, которой судья в точности описывал, как она совокуплялась с князем тьмы на Брокене в Вальпургиевую ночь?
Поскольку самовнушение в лучшем случае лишь отчасти объясняет ситуацию, то взглянем на дело с другой стороны:
По мнению Фориссона, ни одной ведьме не приходило на ум заявить: «Я не имела сношений с чертом, потому что он не существует». Для такой матерой ведьмы костер наверняка сделали бы раза в два выше. У обвиняемой ведьмы был один шанс — отрицать не существование черта, а общение с ним [213].
Так как на процессах о холокосте геноцид евреев и существование газовых камер не исследуется, а заранее принимается как установленный факт, то обвиняемый, отрицающий газовые камеры, заранее был бы квалифицирован как недостойный доверия; его «упертость» выглядела бы как отягчающее обстоятельство. По этой причине большинство обвиняемых, договорившись с защитой, прибегало к уловкам: они или отрицали личное участие в газации или же — если показания свидетелей были чересчур весомыми — ссылались на приказ. Роберт Серватиус, защитник Эйхманна, в газовые камеры не верил, но побоялся заявить об этом в Иерусалиме, так как его бы первым самолетом отправили домой [214].
Для обвиняемого, не бывшего идеалистом (разве идеалисты идут в лагерную охрану?), важна не историческая истина, а оправдание или — если это невозможно — максимально мягкий приговор. Для адвоката тоже не столь интересны исторические факты, сколько оправдательный или гуманный приговор подзащитному.
Остановимся вкратце на роли прокуроров и судей в процессах. Хотя органы юстиции в демократическом государстве в целом действительно независимы от властей, однако в названных процессах давление на юстицию было так велико, что от прокуроров и судей требовалось бы подлинное мужество, чтобы усомниться в догмах. Если бы кто-то из них и проявил бы мужество, то после воплей «мировой общественности», т.е. нескольких сотен журналистов, поставляющих новости и комментарии, он был бы через несколько часов отставлен от должности и его карьера наверняка окончилась бы.
Верно пишет Штеглих в конце своего труда [215]:
«Данный способ определения приговора жутким образам напоминает методы, применявшиеся в средневековых процессах ведьм. На них, как известно, преступление тоже лишь „предполагалось“, поскольку в принципе оно было недоказуемо. Даже самые видные юристы того времени… полагают, что при „трудно доказуемых преступлениях“ незачем заниматься сбором объективных данных, если в основе лежит „предположение“. В деле доказуемости бесовских шашней, места шабаша ведьм и прочего вздора судьи Средневековья оказывались точно в таком же положении, как наши „просвещенные“ судьи XX века относительно „газовых камер“. Им приходилось в это верить, иначе их самих послали бы на костер, как — но в переносном смысле — поступили бы с судьями в освенцимском процессе».
Приведенная параллель — впечатляет: на процессах ведьм тоже имелись «свидетельские показания» и «признания преступниц», но никогда для доказательства не предъявлялась метла, на которой можно было летать по воздуху, а совокупление ведьм с рогатым оставалось без последствий — суду никогда в качестве corpus delicti не был представлен чертов сын с рогами, хвостом и козлиными ногами.
В описанной ситуации никакой порядочный юрист не согласился бы быть прокурором или адвокатом на процессе о лагерях, а уступил бы место личности типа Адальберта Рюкерта. Для достижения нужной воспитательной цели, а именно — осуждения обвиняемого (ради соблюдения фикции правового процесса выносились, конечно, и оправдательные приговоры), суды закрывали глаза на смехотворные благоглупости, рассказываемые свидетелями. Поэтому Филипп Мюллер и мог излагать перед франкфуртским судом свои больные садистские измышления о младенцах, кипящих в человечьем жире. Сему «пережившему холокост» нечего было бояться — ни одного свидетеля на процессах не обвинили в лжесвидетельстве.
