И вот еще одно соображение. Ведь начальники лагерей лично отвечали за жизнь заключенных. Дело тут не в особом гуманизме бериевского НКВД, равно как и не в особом садизме, а в жесткой целесообразности. Зеки в лагерях ведь не на нарах отдыхали – они работали, причем в важнейших отраслях народного хозяйства: угледобыче, золотодобыче, лесоповале, строительстве железных дорог и т. д. Чтобы работать, они должны быть живы и относительно сыты. 20 % – это уровень блокадного Ленинграда. Если 20 % заключенных умирали от голода, то ведь и остальные едва ли могли нормально работать! Житель блокадного Ленинграда стоял у станка, да, но лес валить он не смог бы, хоть ты ему пистолет к затылку приставь! И любой начальник лагеря, допустивший резкое снижение выработки, через небольшой срок уже сам зашагал бы в строю, в лагерном бушлате!.. Нет, что-то с этими цифрами не так.
А вот другие данные. 24 января 1942 года Берия подписал сердитый циркуляр, в котором говорилось: «Имеющимися в НКВД СССР материалами устанавливается, что в ряде лагерей и колоний за последнее время резко ухудшилось состояние быта и содержания заключенных. В результате среди заключенных распространены вшивость, простудные заболевания. Происходит резкое увеличение числа больных, слабосильных, истощенных, в бараках грязно, отсутствует регулярное мытье заключенных, санитарное обслуживание поставлено плохо. Начальники лагерей и колоний пытаются объяснить ухудшение содержания лагерей и колоний трудностями с продовольствием и вещевым снабжением… Неудовлетворительное содержание быта заключенных объясняется, прежде всего, плохой работой аппаратов лагерей, нет должной дисциплины и ответственности. Приказы НКВД СССР преступно нарушаются. В ряде лагерей и колоний имеют место пьянство части лагерных работников, связь с заключенными, воровство продуктов питания и продовольствия».[43] Мол, вы, ребята, там думаете, что можете воровать и ни хрена не работать, а война все спишет? Ну так не надейтесь!
И что же, начальники лагерей ответили на этот циркуляр двадцатипроцентной смертностью? Позвольте не поверить! Кстати, Алексей Топтыгин приводит другой показатель смертности среди заключенных в 1942 году – 5,4 %. Да и нормы питания уменьшились не в два или в три раза, а всего на 30 процентов.
Да, но откуда же взялись эти пресловутые двадцать процентов? И почему из-за них никого не расстреляли?
Есть одно предположение, которое эту несообразность объясняет. Может быть, это просто другая статистика? Заметьте: уровень смертности пополз вверх в 1941 году, рос в 1942 и 1943 годах, а потом снизился до прежних показателей. Почему?
Помните, есть такая песня у Высоцкого: «Все срока уже закончены, а у лагерных ворот, что крест-накрест заколочены, надпись: “Все ушли на фронт”»? Это, конечно, преувеличение, всех на фронт не отправляли. Но известно, что и из бывших заключенных комплектовались целые воинские части.
Трудно сказать, как обстояло дело со штрафбатами, отправлялись ли туда бывшие заключенные, а если да, то какие именно – может быть, одни лишь «политические», или рецидивисты воевали там, наравне с дезертирами и солдатами-правонарушителями.
Есть среди военных мемуаров одна милая, почти детская книжечка. Называется она «Чижик – птичка с характером». Ее автор, Валентина Чудакова, во время войны была командиром пулеметного взвода в Сибирской дивизии. Так вот, мимоходом она отмечает, что в ее подчинении был «спецконтингент», то есть бывшие заключенные. Никакой не штрафбат, обычная воинская часть, обычным образом участвовавшая в боевых действиях, без какого бы то ни было особого режима. Воевали в ней бывшие бытовики и уголовники, посаженные за воровство, хулиганство, даже убийцы. Один из ее пулеметчиков убил вора на своих таежных ловушках, другой – жену по пьяному делу…
К чему это я веду: убитые бойцы этих частей – штрафбатов, воинских частей со «спецконтингентом» – статистика их потерь по какому ведомству шла? Ведь их никто не освобождал, и, будучи «командированными» на фронт (кстати, любопытно, что в лагерях «выносные» производства назывались «командировками»), они вполне могли числиться за своим ведомством, ГУЛАГом. И в этом случае действительно может быть такая статистика смертности – и никто за нее никому голову не снимет. Конечно, это нелогично – учитывать погибших на войне не по-военному, а по-лагерному ведомству – но где логика, а где бюрократия!
Прикинем: всего за время войны ГУЛАГ передал действующей армии 975 тысяч человек, а умершими за два года (1942 и 1943 гг.) числятся соответственно 249 и 167 тысяч человек. Если мы вычтем 5 % умерших естественной смертью – то есть одну четверть от числа умерших – то получим около 300 тысяч человек. Примерно такими и были потери в советской действующей армии во время Второй мировой войны.
Раньше других я должен Сына вперед послать…
К. Симонов. «Сын артиллериста»
Члены советского правительства, в том числе и члены Политбюро, не прятали своих детей от фронта. Начиная с самого Сталина, у которого все три сына – двое родных и приемный – воевали в действующей армии. Яков и Артем Сергеев были артиллеристами, Василий – летчиком. Летчиками были и сыновья Микояна, и Тимур Фрунзе, и Леонид Хрущев, и многие другие.
Но даже на этом фоне сын Берии выделяется из общего ряда.
Когда началась война, Серго было неполных семнадцать лет, однако он, как и многие другие подростки, сразу же отправился в райком комсомола, проситься добровольцем на фронт. По идее, такого бойца должны были тут же отправить домой, как и прочих допризывников. Однако он успел заполнить анкету, где указал, что владеет немецким языком и является радиолюбителем. Это меняло дело, потому что параллельно с мобилизацией шел набор в разведшколы, а там были совсем другие критерии.
Им заинтересовались и, естественно, обратили внимание на фамилию. Берия, как сами понимаете – это не Иванов, фамилия приметная, да и отчество настораживвает. Серго, правда, сказал, что не имеет никакого отношения к наркому, ему не поверили, однако он настаивал и добился того, что его все же зачислили в разведшколу.
Как отнеслись к поступку сына родители? Отец взялся за ремень, а мать встала у двери: «Не пущу!»? Серго вспоминает:
«С. Б. Дома, за обедом, отец одобрил мое решение.
Корр. Доложили?
С. Б. Разумеется. И мама не возражала: “Война – такое дело, что стыдно прятаться за юбку”».
Едва ли можно поверить, что, обнаружив такого кандидата в диверсанты, те, кто набирал бойцов в разведшколы (а занимались этим в первые дни войны люди из ведомства НКВД), не связались с наркомом. Наверняка связались и наверняка получили соответствующий ответ, а уж потом зачислили.
Итак, сын Берии оказался в ведомстве своего отца и под его «покровительством». Покровительство было еще то: парень попал на самый опасный участок работы. Лаврентий Берия знал, как никто, что отправляет единственного сына почти на верную смерть – и хорошо, если всего лишь на смерть…
После нескольких месяцев подготовки, окончив разведшколу под Москвой, Серго получил звание лейтенанта и стал радистом. Как он рассказывает в своей книге, в ноябре его включили в состав разведгруппы, и в конце месяца направили в район Пенемюнде, в Германию, где находился ракетный центр фон Брауна. Их группа должна была добывать данные об испытаниях нового оружия. По сути, они были смертниками – ничтожно малое число участников диверсионных групп, выброшенных в немецкий тыл в 1941 году, возвращались или доживали до Победы, а уж про радистов и говорить нечего. Однако Серго повезло. Вот что он рассказывает о своем боевом пути:
«С. Б. Мы вылетели к намеченной цели на петляковской машине. Внизу простиралось окутанное туманом Балтийское море: даже на бреющем полете ничего нельзя было рассмотреть, поэтому выброситься нам не разрешили. Через три-четыре дня мы предприняли вторую попытку. Целый час кружили над заданным районом, но вновь последовал приказ о возвращении назад: оказывается, произошел провал явки. В конце концов, заслали нас туда довольно сложным путем – через иранский Курдистан, где уже были налажены контакты. Из Ирана нам предстояло попасть в Турцию, а оттуда, с помощью курдов, переправиться в Германию. По ходу операции не все получилось, как было задумано, и лишь одному из нас удалось добраться до цели…
Корр. Сколько длилась ваша “одиссея”?
С. Б. Около трех месяцев. После ухода нашего товарища мы остались вдвоем, но вскоре к нам присоединилась группа курдов и персов из десяти человек.
Корр. Вы были радистом?
С. Б. Исключительно. Место, откуда я передавал шифровки, дважды бомбили самолеты без опознавательных знаков. Было предположение, что англичане вышибали нас из этого района как конкурентов.
