До тех пор пока ересь оставалась незначительной угрозой, ответственность за пресечение инакомыслия лежала на епископах. Но поскольку влияние ереси росло и организация церкви стала более эффективной, папы стали настаивать на жестких мерах. На Веронском соборе 1184 года Луций III оставил преследование ереси в юрисдикции епископов, но потребовал, чтобы они один или два раза в год посещали любой приход, который подозревали в заражении инакомыслием. По сути, епископальная инквизиция была лишь разновидностью регулярных епископских посещений, в ходе которых епископ выискивал и преследовал все нарушения канонического права, и представляла собой аналог гражданскому и административному дознанию со стороны светских властей.
Иннокентий III пошел дальше. Ранее каноническое право, включая кодексы Иво и Грациана, запрещало одному и тому же лицу выступать одновременно в качестве обвинителя и судьи, но в ряде своих булл Иннокентий III дозволил одному и тому же человеку быть и судьей, и обвинителем в случае серьезных преступлений, если обвинителя не было, – эта процедура была подтверждена Четвертым Латеранским собором. Во время рассмотрения некоторых серьезных дел, к которым теперь относилась ересь, заключенный был обязан отвечать на вопросы судьи под присягой, что называлось процедурой per inquisitionem. Впоследствии это станет стандартной процедурой в каноническом праве. Подобные инквизиционные расследования были направлены против любых проступков и преступлений против Церкви, например симонии и богохульства, но чаще всего использовались против ереси [278].
Инквизиция оставалась под контролем епископата даже после того, как катары и вальденсы отторгли от Церкви бо́льшую часть южной Франции, и в 1209 году в Авиньоне и Монпелье были подтверждены решения 1184 года. Прежде чем задуматься о создании папской инквизиции, папство в своих усилиях по подавлению инакомыслия сначала сделало ставку на проповеди нищенствующих орденов, а затем на крестовые походы. Даже великий Четвертый Латеранский собор 1215 года не решился на такой шаг, хотя именно он впервые наделил папских легатов специальными полномочиями для расследования случаев, связанных с ересью.
Григорий IX (1227–1241), напуганный ересью, шаг за шагом устанавливал процедуры, из которых складывалась централизованная инквизиция. В 1227 году он послал Конрада Марбургского в качестве легата с поручением расследовать преступления еретиков в соответствии с положениями 1215 года. После окончания Альбигойского крестового похода в 1229 году папа принял меры, чтобы побежденные еретики не возродились: в 1231 году он издал буллу, которая более четко определила, как церковники должны действовать против еретиков, и поручила исполнение церковных законов нищенствующим монашеским орденам, преимущественно доминиканцам; в последующие два года их власть была подтверждена и расширена. В 1233 году Конрад Марбургский был назначен папским инквизитором в Германии, а в 1235 году Роберт ле Бугр – на ту же должность во Франции. Таким образом, папское законодательство 1227–1235 годов установило инквизицию как централизованное учреждение, состоящее из доминиканцев и – в меньшей степени – из францисканцев и управляемое из Рима.
Власть инквизиции неоднократно подтверждалась в последующие десятилетия папскими буллами, такими как Ad extirpanda Иннокентия IV, изданная 15 мая 1252 года, – ужасная мера против еретиков в Италии, разрешавшая конфискацию их имущества, тюремное заключение, пытки и, в случае осуждения, смерть при ничтожном малом количестве доказательств вины. Это жестокий документ был подтвержден, хотя и с некоторыми поправками, папой Александром IV, а затем Климентом IV (1265–1268) [279].
По мере того как власть Церкви укреплялась, она продвигалась все дальше в процессе приравнивания ведовства к ереси. Устав Цистерцианского ордена [280] в 1240 году провозгласил, что «преступление колдовства – это разновидность еретического разврата», к тому времени это стало общепринятой точкой зрения [281]. Руководства для инквизиторов, которые начали появляться в 1230 году, часто включали в себя вопросы о ведовстве, а также в гораздо большем количестве – о традиционной ереси. Формуляр, созданный в Южной Франции в 1270 году, предписывает инквизитору спрашивать у обвиняемого, делал ли он что-либо, связанное с поклонением демонам, призывал ли он демонов, чтобы те помогли ему предвидеть будущее, или приносил ли он им жертвы. В другом французском формуляре 1280 года предписывается спрашивать, призывал ли заключенный демонов в собственном жилище или на перекрестках [282].
Попытки инквизиции расширить свою юрисдикцию, распространив ее на колдовство, стали теперь совершенно явными, и также инквизиция пыталась убедить папу Александра IV (1254–1261) передать расследование колдовских преступлений от епископов инквизиторам. Хотя папа решительно отказался это сделать, он оставил им лазейку, которой они тут же воспользовались [283]. Инквизиция, по словам Александра, была слишком занята более важными вещами, чтобы заниматься колдовскими делами, но в тех случаях, когда колдовство очевидно было связано с ересью (sapere heresim manifeste), оно попадало под юрисдикцию инквизиции. С того момента инквизиторы прилагали все усилия, используя теорию негласного договора с дьяволом и любые другие имеющиеся в их распоряжении средства, чтобы отождествлять колдовство с ересью всякий раз, когда это было им выгодно.
Позиция инквизиции в 1250-х годах может быть наглядно проиллюстрирована деятельностью Этьена де Бурбона, инквизитора Южной Франции с 1235 года. Демоны рыщут по ночам в облике волков и убивают детей, пишет де Бурбон. Или они появляются в детской в облике женщин и сосут кровь детей. Дикая охота несколько раз фигурирует в «Исторических анекдотах, легендах и апологии» де Бурбона в разных формах: крестьянин видел свору охотничьих собак, бегущих за добычей, а за ними толпа пеших и конных солдат, которые сказали ему, что они были свитой короля Артура. Старухи верили – разумеется, ошибочно, – что они летали по ночам на метлах вместе с Дианой и Иродиадой. Они называли себя bonae res («хорошие существа») и собирались по ночам, чтобы поклоняться этим богиням [284].
Этьен де Бурбон разделял скептицизм Canon Episcopi в отношении реальности ночных полетов, но в то же время верил в существование женщин, которые поклонялись ложным богам. В одном из его рассказов пожилая женщина, желая угодить священнику, однажды сказала ему: «Отец, вы должны быть очень благодарны мне, потому что я спасла вас от смерти. Однажды во время наших ночных полетов с bonis rebus, “хорошими существами”, мы вошли в ваш дом с факелами. Увидев, что вы спите обнаженным, я быстро прикрыла вас, чтобы наши госпожи (Диана и Иродиада) не увидели, потому что в противном случае они бы запороли вас до смерти». Когда священник спросил, как они сумели проникнуть в запертый дом, она ответила, что им не составляет труда проходить сквозь стены или закрытые двери. Священник был впечатлен не столько ее способностями, сколько ее доверчивостью, назвал ее ведьмой и крепко избил.
Де Бурбон также рассказывал о выходках гуляк мужского пола, которые любили наряжаться в женские одежды. Пробравшись в дом богатого фермера, они пускались в пляс, распевая: «Берем одно, а возвращаем сто», – имея в виду способность добрых духов дарить процветание дому в обмен на подношения. Жена фермера пыталась положить конец их бесчинствам, но они начали выносить добро из дома, приговаривая: «Успокойся и закрой глаза. Вы будете богаты, потому что мы хорошие существа, мы приумножим ваши блага».
