ему. Павел IV ненавидел Испанию за то, что она овладела Италией; и как Юлий II и Лев X мечтали изгнать французов, так и первой целью этого энергичного восьмидесятилетнего человека было освобождение Италии и папства от испано-имперского господства. Он осудил Карла V как тайного атеиста,15 сумасшедшего сына сумасшедшей матери, «калеку душой и телом»;16 Он клеймил испанский народ как семитские отбросы,17 и поклялся никогда не признавать Филиппа вице-королем Милана. В декабре 1555 года он заключил договор с Генрихом II Французским и Эрколе II Феррарским о вытеснении всех испанских и императорских войск из Италии. В случае победы папство должно было получить Сиену, французы — Милан, а Неаполь — папскую вотчину; и Карл, и Фердинанд должны были быть низложены за принятие протестантских условий в Аугсбурге.18
В одной из тех комедий, которые с безопасного расстояния можно увидеть в трагедиях истории, Филипп II, самый ревностный сторонник церкви, оказался в состоянии войны с папством. С неохотой он приказал герцогу Алве вести свою неаполитанскую армию в Папские государства. За несколько недель герцог с 10 000 опытных солдат разгромил слабые силы папы, брал город за городом, разграбил Ананьи, захватил Остию и угрожал Риму (ноябрь 1556 года). Павел санкционировал заключение договора между Францией и Турцией, а его государственный секретарь, кардинал Карло Караффа, обратился к Сулейману с призывом напасть на Неаполь и Сицилию.19 Генрих II послал в Италию армию под командованием Франциска, герцога Гиза; она отвоевала Остию, и папа ликовал; но поражение французов при Сен-Кантене вынудило Гиза поспешно вернуться во Францию со своими людьми, а Алва, не устояв, продвинулся к воротам Рима. Римляне стонали от ужаса и желали своему безрассудному понтифику оказаться в могиле.20 Павел понимал, что дальнейшие военные действия могут повторить ужасное разграбление Рима и даже подтолкнуть Испанию к отделению от Римской церкви. 12 сентября 1557 года он подписал мир с Алвой, который предложил мягкие условия, извинился за свою победу и поцеловал ногу покоренного Папы.21 Все захваченные папские территории были восстановлены, но испанское господство над Неаполем, Миланом и папством было подтверждено. Эта победа государства над Церковью была настолько полной, что когда Фердинанд принял императорский титул от Карла V (1558), его короновали курфюрсты, и ни одному представителю Папы не было позволено принимать участие в церемонии. Так закончилась папская коронация императоров Священной Римской империи; Карл Великий наконец-то выиграл свой спор со Львом III.
Освободившись от тягот войны, Павел IV посвятил оставшуюся часть своего понтификата церковным и нравственным реформам, о которых уже говорилось выше. Он увенчал их, запоздало уволив своего развратного секретаря, кардинала Карло Караффа, и изгнав из Рима двух других племянников, опозоривших его понтификат. Непотизм, который процветал здесь на протяжении столетия, наконец-то был изгнан из Ватикана.
II. ЦЕНЗУРА И ИНКВИЗИЦИЯ
Именно при этом железном Папе цензура публикаций достигла наибольшей строгости и размаха, а инквизиция стала в Риме таким же бесчеловечным террором, как и в Испании. Вероятно, Павел IV считал, что цензура литературы и подавление ереси — неизбежные обязанности Церкви, которая, по мнению как протестантов, так и католиков, была основана Сыном Божьим. Ведь если Церковь божественна, то ее противники должны быть агентами сатаны, а против этих дьяволов вечная война была религиозным долгом перед оскорбленным Богом.
Цензура была почти такой же древней, как и сама Церковь. Христиане Эфеса в эпоху апостолов сожгли книги «диковинных искусств» на предполагаемую сумму «50 000 сребреников».22 а Эфесский собор (150 г.) запретил распространение неканонического Acta Pauli. 23 В разное время папы приказывали сжигать Талмуд или другие еврейские книги. Виклифитские и более поздние протестантские переводы Библии были запрещены, как содержащие антикатолические предисловия, примечания и поправки. Печатание усилило беспокойство Церкви о том, чтобы ее члены не были развращены ложными доктринами. Пятый Латеранский собор (1516 г.) постановил, что впредь ни одна книга не должна печататься без церковной экспертизы и согласия. Светские власти издавали свои собственные запреты на нелицензионные издания: венецианский сенат в 1508 году, Вормсский собор и эдикты Карла V и Франциска I в 1521 году, Парижский парламент в 1542 году; а в 1543 году Карл распространил церковный контроль над публикациями на испанскую Америку. Первый общий индекс осужденных книг был издан Сорбонной в 1544 году; первый итальянский список — инквизицией в 1545 году.
В 1559 году Павел IV опубликовал первый папский Index auctorum et librorum prohibitorum. В нем были названы сорок восемь еретических изданий Библии, а шестьдесят один печатник и издатель попал под запрет.24 Ни одна книга, изданная с 1519 года без указания имен автора и печатника, а также места и даты публикации, не могла быть прочитана ни одним католиком; и впредь ни одна книга не должна была читаться без церковного имприматура — «да будет напечатано». Книготорговцы и ученые жаловались, что эти меры помешают им или разорят их, но Павел настаивал на полном повиновении. В Риме, Болонье, Неаполе, Милане, Флоренции и Венеции были сожжены тысячи книг — 10 000 в Венеции за один день.25 После смерти Павла ведущие церковные деятели критиковали его меры как слишком радикальные и неизбирательные. Трентский собор отверг его Индекс и издал более упорядоченный запрет — «Тридентинский индекс» 1564 года. В 1571 году была создана специальная Конгрегация Индекса, которая должна была периодически пересматривать и переиздавать список.
Трудно судить об эффекте этой цензуры. Паоло Сарпи, бывший монах и антиклерикал, считал Индекс «самым прекрасным секретом, который когда-либо был открыт для… превращения людей в идиотов». 26 Вероятно, он стал одной из причин интеллектуального упадка Италии после 1600 года и Испании после 1700 года, но экономические и политические факторы были важнее. Свободная мысль, по мнению самого энергичного английского историка, лучше выживала в католических, чем в протестантских странах; абсолютизм Писания, навязанный протестантскими богословами, оказался до 1750 года более губительным для независимых исследований и спекуляций, чем индексы и инквизиция церкви.27 Как бы то ни было, гуманистическое движение угасло, как в католических, так и в протестантских странах. Акцент на жизни в литературе ослаб, изучение греческого языка и любовь к языческой классике угасли, а торжествующие богословы осудили итальянских гуманистов (не без оснований) как высокомерных и беспутных неверных.
Цензура книг соблюдалась слабо,
