каждого епископа обязанность выявлять такие злоупотребления, которые существуют в его собственной епархии, доводить их до сведения следующего провинциального синода и сообщать о них, с согласия других епископов, Римскому Понтифику.48
Папа и император сошлись во мнении, что Собор уже исчерпал свою полезность, и 4 декабря 1563 года он был окончательно распущен под радостные возгласы измученных делегатов. Курс Церкви был определен на века.
Контрреформация преуспела в достижении своих главных целей. Люди продолжали, как в католических, так и в протестантских странах, лгать и воровать, соблазнять девиц и продавать должности, убивать и вести войны.49 Но нравы духовенства улучшились, и дикая свобода Италии эпохи Возрождения была укрощена до приличного соответствия притязаниям человечества. Проституция, которая была одной из главных отраслей промышленности в Риме и Венеции эпохи Возрождения, теперь скрывала свою голову, а целомудрие вошло в моду. Авторство или публикация непристойных произведений стали в Италии смертным приговором; так, Никколо Франко, секретарь и враг Аретино, был повешен по приказу Пия V за свою «Приапею».50 Влияние новых ограничений на искусство и литературу не было бесспорно пагубным; искусство барокко робко выходит из опалы, и с чисто литературной точки зрения Тассо, Гуарини и Гольдони не падают стремительно с уровня Бойардо, Ариосто и драматурга Макиавелли. Величайший век Испании в литературе и искусстве пришелся на полноту «католической реакции». Но радостный характер Италии эпохи Возрождения потускнел; итальянские женщины утратили очарование и бодрость, которые исходили от их дореформационной свободы; мрачная и сознательная мораль породила в Италии почти пуританский век. Возродилось монашество. С точки зрения свободного разума, для человечества было потерей то, что сравнительная ренессансная свобода мысли была покончена церковной и политической цензурой; и трагедией то, что инквизиция была восстановлена в Италии и других странах как раз тогда, когда наука прорывала свой средневековый панцирь. Церковь сознательно принесла интеллектуальные слои в жертву благочестивому большинству, которое приветствовало подавление идей, способных разрушить его утешительную веру.
Церковные реформы были реальными и постоянными. Хотя папская монархия была возвеличена в противовес епископальной аристократии соборов, это соответствовало духу времени, когда аристократия везде, кроме Германии, уступала власть королям. Папы теперь морально превосходили епископов, и дисциплина, необходимая для церковной реформы, могла быть лучше осуществлена централизованной, чем разделенной властью. Папы покончили с непотизмом и излечили курию от дорогостоящих проволочек и вопиющей продажности. Управление Церковью, по мнению некатолических студентов, изучающих этот вопрос, стало образцом эффективности и честности.51 Темная исповедальня была введена (1547) и стала обязательной (1614); священник больше не соблазнялся случайной красотой своих кающихся. Исчезли торговцы индульгенциями; индульгенции, по большей части, предназначались для благочестивой набожности и дел милосердия, а не для финансовых пожертвований. Вместо того чтобы отступать перед натиском протестантизма или свободной мысли, католическое духовенство стремилось вернуть себе разум молодежи и преданность власти. Дух иезуитов, уверенный, позитивный, энергичный и дисциплинированный, стал духом воинствующей Церкви.
В целом это было удивительное восстановление, один из самых ярких продуктов протестантской Реформации.
Эпилог. РЕНЕССАНС, РЕФОРМАЦИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ
Ренессанс и Реформация — два источника современной истории, соперничающие источники интеллектуальной и нравственной свежести современной жизни. Люди могут разделиться по своим предпочтениям и родословной, по осознанному долгу перед Ренессансом за освобождение ума и украшение жизни или по благодарности Реформации за укрепление религиозной веры и нравственного чувства. Спор между Эразмом и Лютером продолжается и будет продолжаться, потому что в этих больших вопросах истина, которой могут достичь люди, рождается в союзе противоположностей и всегда будет ощущать свое двойное происхождение.
В некотором смысле спор идет по этническому и географическому принципу: между латинянами и тевтонами, чувственным Югом и туманным, выносливым Севером; между народами, завоеванными Римом и получившими классическое наследие, и народами, сопротивляющимися Риму, а некоторые и завоевавшими его, и любящими свои собственные корни и климат гораздо больше, чем греки, приносящие дары, или римляне, устанавливающие законы. Италия и Германия разделили между собой формирование современной души: Италия — возвращаясь к классической литературе, философии и искусству, Германия — возвращаясь к раннехристианской вере и ритуалам. Италия почти преуспела в своей второй попытке завоевать Германию — теперь с помощью десятины и гуманизма; Германия снова сопротивлялась, изгнала церковь и заставила гуманистов замолчать. Реформация отвергла Ренессанс с его акцентом на земных делах и радостях и вернулась к тому аспекту (только одному!) Средневековья, который считал человеческие достижения и удовольствия тривиальными и тщетными, называл жизнь долиной слез и призывал грешного человека к вере, покаянию и молитве. Итальянцу эпохи Возрождения, читавшему Макиавелли и Аретино, это казалось средневековой реакцией, восстановлением века веры в борющемся подростковом возрасте века разума. Итальянец, слушавший Помпонацци и живший под легким правлением пап эпохи Возрождения, с улыбкой обнаружил, что Лютер, Кальвин и Генрих VIII сохраняют все чудесные догмы средневекового вероучения — продиктованную Богом Библию, триединое божество, предопределение, божественное творение, первородный грех, воплощение, девственное рождение, искупление, последний суд, Небеса и ад, и отвергая именно те элементы средневекового христианства — поклонение Деве Марии, Богу любви и милосердия, обращение к святым-заступникам, ритуал, украшенный всеми видами искусства, — которые придали этой вере нежность, утешение и красоту, оправдывающую подмигивание мифам, позволяющим наслаждаться искусством.
У искренне верующего католика был свой собственный аргумент против Реформации. Его тоже возмущала десятина, но он и мечтать не мог о разрушении Церкви. Он прекрасно понимал, что монахи выходят из-под контроля, но считал, что в мире должно быть место и учреждениям для людей, посвятивших себя созерцанию, учебе и молитве. Он принимал каждое слово Библии с двумя оговорками: что закон Христа отменил закон Моисея и что Церковь, основанная Сыном Божьим, имеет равный с Библией авторитет и должна обладать окончательным правом толковать ее и приспосабливать к меняющимся потребностям жизни. Что бы произошло, если бы двусмысленные и явно противоречивые места Писания были оставлены на свободное толкование и суждение отдельного человека? Разве Библия не была бы разорвана на куски тысячей умов, а христианство не было бы разбито на тысячу враждующих сект?
Современный католик продолжает этот аргумент на всех этапах современной жизни. «Ваш акцент на вере в противовес делам был губителен и привел к религии, холодность сердца которой скрывалась за набожностью ее фраз; в течение ста лет благотворительность почти умерла в центрах вашей победы. Вы покончили с исповедью и породили
