Что касается народного права, то мы видели, что великий князь Василий высказал такое правило относительно послов от европейских христианских государей: "В обычае меж великих государей, послы ездят и дела меж их делают по сговору на обе стороны, а силы над ними ни которой не живет". Но сын его, Иван, по характеру своему часто не мог удерживаться от насильственных поступков ни в каких случаях, и потому он позволял себе задерживать послов, если речи их ему не нравились: так задержаны были послы шведский и литовский. С Иоанна же IV послов в Москве начали содержать гораздо строже, чем прежде, и строгость эта удержалась впоследствии: причиною этому было открытие сношений князя Семена ростовского с литовским послом Довойною во вред государству. Когда после этого приехал новый литовский посол, князь Збаражский, то его велено было держать в совершенном оцеплении; приставы получили наказ: беречь накрепко, чтоб дети боярские и боярские люди и торговые люди мимо Посольского двора не ходили и на двор не входили и не говорили б с посольскими людьми. Лошадей поить на Посольском же дворе, а на реку поить не отпускать; если же станут говорить, что прежде лошадей паивали на реке, а в колодцах вода дурна, лошади не пьют, то приставам отвечать: колодцы хорошие, лучше речной воды, прежде паивали на реке, да у водопоя люди посольские с здешними людьми всегда дерутся и лошадей теряют; если же посольские люди никак не захотят поить лошадей на дворе, то посылать их к реке с приставами, к особому прорубю, и беречь, чтоб никто с ними не говорил.
Кроме задержки, послы испытывали и другие знаки царской немилости, если переговоры с ними не вели к желанному концу: так, когда литовские послы, Кишка с товарищами, не соглашались на царские требования и просили отпуска, то царь приговорил с боярами: если от послов дела не явится, то отпустить их, и на отпуске приказать с ними поклон королю, а руки им не давать, потому что в ответе слово положено на послов гневное. Когда приехал шведский посол от Густава Вазы после войны, то царь не звал его к руке и обедать, потому что приехал впервые после войны и неизвестно еще было, какого рода грамоты привез он.
В приеме крымских послов наблюдались особенные обычаи: посол, благодаря за государево жалованье, становился на колена и снимал колпак; после целования руки послу и его свите подавали мед, потом раздавали им подарки. В малолетство Иоанна встречаем известие о бережении руки государевой во время представления послов: "Да звал (великий князь) его (посла) к руке, а берегли его руки князь Василий Васильевич Шуйский, да князь Иван Овчина". Касательно поминков, которые получали послы, любопытно известие о посольстве князя Ромодановского в Данию: послы дали королю от себя поминки, король отдарил их, но послы объявили королевской раде, что дары королевские и в половину не стоят их поминков, что царь не так жаловал датских послов. Вельможи отвечали, что доложат об этом королю, и при этом прибавили, что король пожаловал послов своих жалованьем не в торговлю: что у него случилось, тем и пожаловал. Послы отвечали: мы привезли королю поминки великие, делаючи ему честь великую, чтоб со сторон пригоже было видеть, а не в торговлю; мы в королевском жалованье корысти не хотим. Король прислал часть их поминков назад, причем им сказано: вы говорили о своих поминках, как будто торговать хотели; но государь наш торговать не хочет: что ему полюбилось, то взял, а что ему не любо, то вам отослал. В Москве был обычай оказывать иностранным послам внимание, посылая к ним в подарок часть добычи с царской охоты; по этому поводу в посольских книгах записан любопытный случай: приезжал от государя к литовским послам псовник с государским жалованьем от государской потехи, с зайцами; послы потчевали псовника вином, но не подарили ничем; приставы сочли своею обязанностью послать спросить послов, зачем они за государское жалованье псовника не подарили? Тогда послы отправили псовнику от себя 4 золотых да от дворян своих два золотых, причем посланный с деньгами сказал псовнику: "Послы тебя жалуют, а дворяне челом бьют". Псовник взял два золотых от дворян, но посольских четырех не взял: он обиделся выражением: жалуют. В 1537 году великий князь велел отослать назад все поминки, поднесенные ему литовским послом Яном Глебовичем с товарищами, и вместе послал к ним свое жалованье. Послы поминки и государево жалованье взяли, но сказали приставу: "Мы приехали к великому государю для доброго дела и поминки привезли, как пригоже его государству; мы думали, что этим честь оказали и ему, и своему господарю, а государь нас оскорбил, что наших поминков у нас не взял; а нам на что его жалованье? Так ты жалованье это возьми и отвези: мы приехали не для корысти, а для дела". Пристав сказал об этом великому князю, который велел ему сказать послам, как будто б от казначея: "Чего не бывало прежде, и нам о том государю сказать нельзя: прежде бывали у государя их дяди и братья, и что государю полюбится из их поминков, то он возьмет, а что не полюбится, то велит отдать и, сверх того, жалует своим жалованьем: сделается ли дело, не сделается ли, все равно государь жалует-таков государский чин. Теперь государь пожаловал их, и, по нашему, они не пригоже говорят, что взять жалованье назад". В 1554 году московский посол боярин Юрьев с товарищами поднесли королю Сигизмунду-Августу подарки, которые ко роль велел отослать им все назад: принесли они кубки, кречетов и бубны, но кречеты были хворые и красного между ними ни одного не было.
Любопытно также известие о поведении литовских послов, Яна Кротошевского **В источнике не Кротошевский, а Скротошин** с товарищами, в Москве и по дороге: задирка от их людей была не в одном месте: в Вязьме детей боярских слуги их били; в Москве, на встрече, - то же самое; едучи посадом, в трубы трубили, приставов бесчестили, в одного камнями бросали и нос ему перешибли, дьяка ругали; сыну боярскому давали пить зелья, а тот и умер с их зелья; у лошади хвост отсекли; ехал от благовещенья, после обедни, царский духовник, Евстафий протопоп, и люди королевские его бесчестили, ругали и били, а послы сыску и оборони ни в чем не учинили. Царь, узнавши об этом, велел сказать послам: "С посольством они сюда приехали или по своей воле ходить: как им надобно". С того человека, который обесчестил протопопа, царь велел снять шапку, с лошади его весь наряд конский оборвать; встречать послов государь не велел, потому что им на государских очах нельзя быть за их бесчинство. Послы оправдывались, что в Вязьме сами москвичи били их людей; в трубы трубили по польскому обычаю, и приставы об этом ничего не говорили, чтоб не трубить; на другие бесчинства им не жаловались; кто лошади хвост отсек, сыскать нельзя; больному давали не лихое зелье, а лекарство, а он умер судом божиим; протопопа купец королевский позади себя не нарочно ударил палкой. Но потом, когда сам царь повторил послам те же жалобы и сказал, что протопопа, снявши с лошади, били, то послы ничего не сказали в оправдание. Потом послы с своей стороны подали лист, где перечислялись их убытки: все крали у них по дороге. Послы жаловались также, что в Москве взяли товары у литовских купцов и назад не отдали; бояре отвечали: мы обо всех этих статьях справлялись, и казначей с дьяком нам сказали, что лошади и товары побраны в пене царской у армян и греков; а в прежних обычаях того не бывало, чтоб с литовскими послами армяне и греки приходили, да и то нам известно, что в государстве государя вашего армяне и греки не живут, а теперь новость завелась, что с литовскими послами приходят разных земель люди; с вами были люди султана турецкого, а под именем вашего государя, и были они с вами для лазутчества, искали над землею нашего государя лихого дела: так еще царского величества милость, что их самих не казнили. В наказе московским послам, отправлявшимся для подтверждения договора в Литву, говорится: если станут говорить, что королевским послам было в Москве бесчестье, то отвечать: это делалось потому, что государь ваш прислал к государю нашему послов польских и литовских вместе, а ляхи на Москве ведомы и прежде; они приехали гордым обычаем на рубеж.
Люди, отправлявшиеся с русскими послами, иногда не понимали главной своей обязанности-быть молчаливыми; так царь писал Наумову, бывшему послом в Крыму: "Ты своих ребят отпустил в Москву, а они, дорогою едучи, все вести рассказали; знаешь сам, что такие дела надобно держать в тайне; ты это сделал не гораздо, что людей своих отпустил, а они все вести разгласили. Так ты бы вперед к нам вести писал, а людей своих в то время не отпускал, чтоб такие тайные вести до нас доходили, а в людях бы молва не была без нашего ведома". Дьяк, отправлявшийся с послом, должен был целовать крест, что будет делать дела по государскому наказу, без хитрости, не пронесет речей никому до самой смерти и от государя не утаит ничего.
При описании осады Пскова в источниках встречаем известие о коварстве, которое употребил Замойский, чтоб лишить жизни князя Шуйского. К последнему явился из польского стана русский пленник с большим ящиком и письмом от немца Моллера, который прежде был в царской службе. Моллер писал, что хочет передаться к русским и наперед посылает свою казну, просил Шуйского отпереть ящик, взять оттуда золото и беречь его. Но Шуйскому ящик показался подозрителен: он велел открыть его бережно искусному мастеру, который нашел в нем заряженные пищали, осыпанные порохом. Баториев историк, Гейденштейн, говорит, что Замойский позволил себе этот поступок из мести русским, которые напали на знаменитого впоследствии Жолкевского во время перемирия, заключенного для погребения убитых.
