В дореволюционной России только Петр I решился провести заметную реформу русского алфавита — кириллицы, изобретенного, как известно, с использованием элементов греческого письма. А его политика сближения с Западной Европой и заимствований культурных и технических достижений привела к тому, что в русский язык хлынул поток голландских, немецких, французских, английских и других иностранных слов. Согласно подсчетам современных исследователей, к концу XVIII века в русском языке содержалась до 40 % иноязычных слов. Обладая неограниченной деспотической властью, Петр I мог бы без больших осложнений в рамках своей европеизации ввести в гражданское употребление латинский алфавит взамен кириллической письменности. Для верхушки российского общества он изменил на европейский лад почти все, но письменность, то есть алфавит, которым умела пользоваться лишь малая часть даже господствующего слоя, только чуть упростил и сократил. Я не думаю, что Петра остановила многовековая письменная и печатная традиции или традиции архаичного церковного письма и языка богослужений. Он беспощадно подминал под себя и ломал православную церковь, Боярскую думу, стрелецкое войско, староверов, сменил летоисчисление, изменил повседневный быт дворянства и другие ненавистные ему «пережитки» прошлого. Поэтому странно, что реформа алфавита была наименее радикальна, тем более что многие славянские народы: чехи, хорваты, союзные тогда ему поляки много веков пользовались латинским шрифтом. И тем не менее, казалось бы, такого логичного и завершающего по направлению к европейской культуре шага Петр не сделал.
После Петра ни один российский правитель никаких серьезных реформ алфавита не провел, хотя общее движение к европеизации продолжалось. Наоборот, во второй половине XIX века в политических и ученых кругах начались разговоры о необходимости распространения кириллицы на бесписьменные народы империи, а также о ее дальнейшем упрощении и приближении написания слов к русской звуковой основе. В это время такие изыскания проводились почти во всех европейских странах, но на них накладывали свой отпечаток нужды колониальных империй с их тенденцией использовать язык и письменность метрополий, как общеадминистративные, а значит, и как средства управления. Как никогда, язык и письменность стали использоваться не только в качестве средств общения, просвещения и передачи информации, но и как орудие господства, порабощения и эксплуатации. Западноевропейские алфавиты почти не подвергались реформированию.
Однако были в Европе империи, не имевшие значительных колоний на заморских территориях, но обладавшие обширными прилегающими к метрополии владениями на Европейском и Евразийском континентах, — это Австро-Венгрия, Турция и Россия. Подобно большинству колониальных империй, Россия, расширяясь по всем азимутам, во второй половине XIX века основное усилие направила на юго-восток Европы, туда, где проживала значительная масса славянского населения. И если раздробленная Германия жила в это время идеями пангерманизма, то Россия после работ славянофилов, и в особенности Н. Данилевского, жила идеями панславизма. В этом русле наряду с различными исследованиями и проектами «решения Восточного вопроса и вопроса о черноморских проливах», составной частью которых была проблема панславизма, зародилась идея создания искусственного общеславянского литературного языка и алфавита. Оставляя в стороне спекулятивные проекты, посвященные этой проблеме, изложу мнение профессора Оксфордского университета Карла Абеля, занимавшегося в эти же годы сравнительной лексикографией славянских языков. Почти так же, как Марр, он считал, что этносы и языки способны к «скрещению» и поэтому, например, на территории России сложились две ветви русской народности со своими «скрещенными» языками: одна ветвь — украинская, славянорусская, и вторая — финно-славяно-русская, населявшая Московское царство. Марр также считал, что украинская речь принадлежит к группе «окающих» языков и ближе к языкам скифским. Но Абель интересен тем, что он одним из первых серьезных лингвистов написал небольшую статью, в которой размышлял о возможности создания искусственного общеславянского языка и алфавита. Поводом к ней послужила реплика русской императрицы на приеме славянских политических деятелей из Австрии, Турции, Сербии в мае 1867 года.
В статье, посвященной этому событию, Абель писал, что императрица высказала сожаление о том, что присутствующие на встрече славяне не могут изъясняться на общепонятном для всех языке и у них нет общей азбуки и общего правописания. Для Абеля это заявление стало предлогом для того, чтобы порассуждать о поставленных императрицей проблемах. Абель писал, что у славянских народов существует четыре вида кириллической письменности, а три славянских народа пишут латинскими буквами. Причем в последнем случае «звуковые оттенки, за недостаточностью латинского алфавита, передаются посредством различных крючков, черточек и точек, различно применяемых в различных наречиях»[220]. Замечание о дополнительных крючочках и черточках в латинице, используемой в алфавитах славянских народов, надо отметить особо. Абель утверждал, что для всех славян, в особенности тех, кто пользуется латиницей, самое удобное было бы в целях единения перейти на русский вариант кириллицы. Но если переход на новый общий алфавит технически не очень сложен, то совсем иное с правописанием. Казалось бы, славянские наречия близкородственны и имеют много общих корней, поэтому слова, одинаково звучащие, могли бы писаться одинаково. Но на самом деле одинаково писаться могут только те слова, которые имеют не только общие корни, но и одинаковые окончания и флексии (приставки, прилепы) разных видов. А между тем случаи полного сходства слов крайне редки, да и один и тот же корень очень часто в каждом диалекте сильно видоизменяется. Введение общего правописания привело бы к тому, что пришлось бы признать единственно правильным написание только тех слов, которые принадлежат к системе одного какого-либо из славянских языков. Исходя из истории развития славянских языков он сделал вывод: «Все, что различает славянские наречия со звуковой и формальной стороны, есть именно тот индивидуальный вид, в каком был первоначально общий язык. Следовательно, устранение его было бы не изменением только орфографическим, но отчасти упразднением того или другого наречия. Перед нами, таким образом, не только графическое, но лингвистическое, национальное и политическое преобразование» (выделено мной. — Б.И.)[221]. Принятие проекта общеславянской письменности на основании какого-либо одного языка означало бы признать, что все другие языки «неправильны» в этом отношении, утверждал Абель. Кроме того, даже общая звуковая форма, если ее восстановить на основании когда-то существовавшего в древности общеславянского языка, ничего бы не дала для предложенного проекта. За исключением «патриотов-ученых» такой бы проект не приняло бы большинство образованных классов, так как он очень сильно затруднили бы им чтение и письмо, а неграмотный народ просто-напросто не стал бы употреблять слова в новой для него звуковой оболочке, но несущие старый смысл. «Конечно, языки подвергаются насилию, — размышлял далее Абель. — Можно было бы запретить печатать на старом языке, в школах изучать только новый и стараться постепенно ввести его в жизнь». Но для этого должны быть определенные исторические условия, позволяющие один язык поставить над всеми другими славянскими языками, как к общему, но таких условий сейчас нет. (В 20-х годах ХХ века такие условия появятся. — Б.И.) Да и сама идея постепенной смены языка глубоко порочна, заявил автор. Намного проще ввести новый язык одним актом, потому что язык для человека — это целостный мир. Легче целиком заменить этот мир на новый, чем изменять его постепенно и частями. Людей легче «привести к перемене языка… чем это ныне полагают. Устройте только, чтобы они на этом новом наречии ежедневно читали или слышали и в известной степени сами на нем говорили; иначе этот процесс, конечно, бесконечен. Нечто бессознательное, что лежит в языке и делает его частью нашего собственного Я, с органическою силою действует в пользу старого наречия, пока только перевес на его стороне; раз переместился центр тяжести на другую сторону — та же самая естественная сила устремляет к новому»[222]. Абель подразумевает здесь тот случай, когда ассимилируемые народы или эмигранты вынужденно усваивают господствующий язык и язык новой родины как целостные системы.
В конечном счете автор пришел к следующему выводу: для того, чтобы заставить все славянские народы говорить и писать на одном языке и алфавите, легче и правильнее силою навязать всем один из существующих языков и алфавитов, чем создавать искусственный, пусть даже синтетический литературный язык и общую письменность. Нетрудно догадаться, что в качестве таковых Абель предложил язык и алфавит русский. В таком случае все лингвистические проблемы снимаются, утверждал автор, но остаются проблемы национальные, а главное, проблемы политические.
