Если же изветчик выдержал пытку и «утвердился кровью» в извете, наступала очередь пытать упорствующего в непризнании ответчика. На этом этапе следствия у изветчика появлялся шанс утвердить свой (даже самый ложный) извет. Он мог рассчитывать, что ответчик или не выдержит пытки и умрет, или признает себя (в том числе вопреки фактам) виновным и тем самым подтвердит извет. Если ответчик умирал, то изветчик мог надеяться на спасительный для него приговор.
ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ
В 1703 году Авдотья Невляинова донесла на Арину Мячкову, которая позволила себе оскорбительное высказывание о Петре I. Обе женщины «утверждались» в своих показаниях в «роспросе», на очной ставке и с трех пыток каждая. После серии пыток ответчица умерла, а Авдотья была освобождена на том основании, что «ей в непристойных словах перепытываться не с кем».
Попадья Авдотья донесла, что крестьянка Прасковья Игнатьева произнесла «непристойные слова» о Петре I: «Я слышала про государя, что он не царского колена». Обеих женщин пытали, и через месяц ответчица умерла, а изветчицу выпустили на свободу.
Сама процедура «перепытывания» выглядела как спор двух висящих на дыбах людей. Из дела 1732 года видно, как на стадии пытки судьба изветчика вдруг оказывается в руках ответчика, и «оружие доноса», которое он применил против ответчика, било по нему самому. Ответчик расстрига Илья не признал доноса на него, сделанного конюхом Никитиным, и не только выдержал три пытки, но «и показал на оного изветчика Никитина якобы те слова говорил он, Никитин». Только смерть от пыток спасла Никитина от наказания за ложный извет.
Правило «трех пыток» отразилось в пословице «Пытают татя по три перемены». В просторечье эти три пытки назывались еще «три вечерни». Бытует представление, что человек, выдержавший три пытки подряд и не сошедший со своих показаний, признавался правым («очищался кровью») и мог даже получить свободу. Как сказано выше, и признание ответчиком справедливости доноса, и отказ изветчика от обвинений в «роспросе», а также первая пытка автоматически не освобождали обоих от последующих пыток. Показания, данные на первой пытке, требовали обязательного подтверждения (буквального повторения) на последующих двух пытках.
Только стойкость могла спасти ответчика, но не у всех ее хватало, чтобы выдержать три «пытки непризнания», стоять «на первых своих словах» и таким образом «очиститься кровью» от навета.
ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ
В 1698 году три пытки выдержал стрелец Колпаков, после чего его освободили.
В 1700 году в деле Анны Марковой, стерпевшей три пытки, сохранился приговор: «Анютку… освободить, потому что она в том деле очистилась кровью».
Крестьянин Иван Зубов выдержал три «пытки непризнания», причем одну из них с огромным числом ударов кнута (52 удара). В конце концов его выпустили на волю, как очистившегося от навета, хотя, судя по делу, следователи сомневались в искренности ответчика.
Благодаря своей стойкости на пытках весьма близкий к царевичу Алексею сибирский царевич Василий Алексеевич был только сослан в Архангельск, тогда как другие, менее близкие к сыну Петра люди, оказались на плахе, с вырванными ноздрями, были сечены кнутом и сосланы в Сибирь.
«.Переменные речи» – отказ от данных на предыдущей пытке показаний или частичное изменение их – с неизбежностью вели к утроению пыток. Они продолжались до тех пор, пока на трех последних из них не будут даны идентичные показания. Указ предписывал: если «воры учнут речи свои переменять, и тех людей велено ис переменных речей пытать трижды и огнем жечь. Да что с тех трех пыток и с огня скажут, тому и верить».
Но было бы неверно думать, что правило «трех пыток», как и другое правило «первый кнут доносчику», соблюдалось всегда и последовательно. Если сыск был особенно заинтересован обвинить одну из сторон процесса, то все эти и подобные им традиции и правила для следователей ничего не значили. Сохранились дела, из которых видно, что многократная пытка применялась только к изветчику или только к ответчику. Причины неожиданной жестокости к одним или особой милости к другим участникам процесса скрыты от нас, и было бы слишком просто объяснить подобный ход следствия только тем, что доносчиком выступал рвущийся на волю крепостной крестьянин, а ответчиком – его помещик, которому доверяли больше, хотя этот мотив мог действительно в некоторых случаях присутствовать.
ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ
Полно процессуальных «странностей» дело писаря Бунина против вдовы Маремьяны Полозовой, которое велось в 1723-1725 годах. После того как доносчик на первых допросах и с очной ставки убедился в том, что ответчица «в повинку» не пойдет и что ему грозит «первый кнут», он прикинулся больным и подтвердил свой донос на исповеди. В итоге ответчицу пытали первой, но она пытку выдержала и не признала извета. Тогда послали за попом – духовным отцом Полозовой. Он свидетельствовал о религиозности и послушании своей духовной дочери. Теперь по всем правилам сыска путь на дыбу предстояло проделать Бунину. Однако этого не произошло – на дыбу опять подняли Маремьяну и дали ей 20 ударов кнута.
Но старуха оказалась на редкость стойкой. Она вновь отвергла донос и обвинила писаря в клевете. И тут… следствие, вопреки всем принятым процессуальным нормам и указам, приняло от Бунина дополнительный извет, по которому Полозову стали допрашивать. К этому времени она, пройдя две страшные пытки, была почти при смерти. Священник исповедовал ее, и в «исповедальном роспросе» Полозова вновь подтвердила: «Все, что я при розыске показала, и то самая сущая правда, стою в том непременно, даже до смерти». Действительно, смерть ответчицы казалась близкой – пытки сделали ее инвалидом, но следователи и теперь, после исповеди, ей не поверили. Они приняли третий донос Бунина о якобы вспомнившихся ему словах Полозовой в «поношение священнического сана». По-видимому, в Тайной канцелярии кто-то благоволил доносчику, ибо не случайно новый донос «о поношении… сана» появился после того, как исповедовавший Полозову священник отозвался о ней как о примерной прихожанке.
Бунину и Полозовой устроили очную ставку, и на ней измученная пытками старуха сказала, что она «поносила священнический чин», но в главном – в говорении «непристойных слов» об императоре – виновной себя не признала и на очной ставке! Обычно в такой ситуации следствие выносит приговор: доносчика пытать, чтобы начать, хотя бы и с опозданием, «перепытывать» стороны. Но нет! П. А. Толстой под расписку о невыезде выпустил изветчика на свободу, а Полозовой назначил третью пытку, которую отложили до выздоровления колодницы. Когда Полозова через два года тюремного сидения стала наконец ходить на костылях, последовал указ: сослать преступницу в Пустозерск. В приговоре от 23 декабря 1724 года о причинах наказания Полозовой было сказано: «А вина ея такова: говорила она писарю Бунину весьма важные непристойныя слова про Его и. в., о чем на нее тот писарь доносил, а в роспросе и с двух розысков созналась, что из означенных слов говорила Бунину некоторыя слова, токмо не все». На самом же деле Полозова упорно отрицала свою вину, донос об оскорблении чести государя Бунин так и не «довел», но кнута при этом ни разу не отведал. 5 января 1725 года Бунин был выпущен на свободу.
Сходный случай произошел в 1723 году, когда денщик Комаров донес на Авдотью Журавкину и Федору Баженову в говорении «непристойных слов». Ответчицы упорно отказывались подтвердить извет. Им устроили восемь (!) очных ставок, обеих трижды пытали на дыбе: Федора получила 32, а Авдотья 36 ударов кнута, потом обеих жгли огнем. Однако результата – признания вины – от них не добились. Итак, три традиционные пытки были налицо, тем не менее женщин не освободили, а изветчик в застенке так и не побывал и вышел из этой переделки в полном здравии. В указе о ссылке женщин в Пустозерск в декабре 1724 года косвенно признавалась неудача следствия («Хотя Авдотья Журавкина запирается в важных и непристойных словах, токмо тому не верить, а послать и ее, и Федору Баженову за караулом в ссылку…»). Между тем, по всем законам и неписаным правилам, женщин за «недоведенностью» изветчиком доноса на них надлежало отпустить на свободу. Изветчика же после этого следовало признать виновным в ложном извете и отправить на дыбу, чтобы он «сговорил» с женщин донос или «кровью утвердился» в своем извете.
Подъемы на дыбу бывали многократными и затяжными. Пытаемого не все время держали на дыбе, а периодически опускали на землю, чтобы он мог прийти в себя. Когда в 1732 году пытали А. Яковлева, обвиненного Феофаном Прокоповичем в писании анонимного пасквиля, то его пришлось спустить с виски, так как он «обмер и весь посинел и стал храпеть». Архимандрит Александро-Свирского монастыря Александр во время следствия 1720 года был поднят на виску и провисел 28 минут, после чего потерял сознание. На следующий день его продержали «в подъеме» 23 минуты. А. П. Волынского держали на дыбе и били кнутом в первый раз полчаса.
