Этих примеров, которые дошли до нас в единичных документах, без сомнения, было вдвое больше. Колонисты, прибывавшие из Франции и с остального Запада, быстро осваивались в среде сирийцев и приспосабливались к местным условиям сельской жизни. Хотя некоторые моменты этой жизни не должны были выбить их из колеи, а успокоение этой разграбленной страны обещало, по свидетельству аббата Эккехарда и Гильома Тирского{197}, вознаградить их изобильным урожаем, перед ними все же вставали непредвиденные проблемы. Без сомнения, наиболее непривычной для колонистов была проблема, связанная с водой: именно по этому поводу было заключено соглашение между монахами Карантена и вдовой Евстахия Гранье (прежнего сеньора Сидона), которая владела доменами в округе Иерихона. Тогда как ее покойный муж разрешал монахам использовать воду для мельницы только в один раз в две недели, вдова открыла, благодаря вмешательству виконта Иерихонского, доступ к воде по субботам, включая предыдущую ночь{198}. Что же касается посевных культур, то они не должны были отличатся от тех, с которыми люди Запада, особенно уроженцы Южной Европы, имели дело у себя на родине: с виноградом, злаками, оливками они сталкивались далеко не в первый раз. Но вот что показалось поселенцам необычайным, так это «лесной мед» (mel selvestre), который произрастал в плодородных долинах, спускавшихся к Средиземноморью. На водяных мельницах перемалывали «cannamelles», чтобы выработать продукт, иногда называемый по-арабски «zuccar» — наш сахар, именно тогда и на долгое время составивший конкуренцию пчелиному меду, который использовали на Западе.
Впрочем, самим латинским «буржуа» редко приходилось обрабатывать землю: мы видим в них мелких землевладельцев; держание «en bourgeoisie» из двух «плугов» заключалось приблизительно в шестидесяти гектарах обрабатываемой земли, не считая садов и виноградников{199}. Но призыв к колонистам встретил огромный успех на Западе: достаточно всего лишь перечесть «манифест» Фульхерия Шартрского, чтобы ощутить восторг тех людей, кто, влача нищенское существования на Западе, на Востоке оказывался владельцем небольшого домена.
Это изобилие не было безвозмездным: хоть горожане и не были обязаны лично присутствовать в королевской армии, за свои привилегии они выполняли иные обязанности. На первом месте стояли военные службы: вероятно, им приходилось снаряжать отряд «сержантов». Список, составленный Жаном д'Ибеленом в XIII в. полон ошибок, ибо автор, как кажется, проигнорировал многие «города буржуазии»; тем не менее он перечисляет отряды из сержантов, выставляемых городами: 500 из Иерусалима, столько же из Акры, 300 из Наблуса, 100 из Тира и 100 из городка Лиона, 200 из Тивериады, 150 из Аскалона, 100 из Яффы, 50 из Цезареи, Арсуфа, Хайфы, 25 из Герена…{200} Помимо этих контингентов, пополнявших ряды королевского войска, в некоторых случаях горожане были обязаны личной воинской службой своим сеньорам: в отрывке, процитированном нами из хартии Гибелина, горожанам вменялось выплачивать десятую часть от добычи, захваченной у сарацин — это свидетельствует, что иногда колонистам приходилось участвовать в походах вместе с госпитальерами. И наконец, четко известно, что «буржуа», эти настоящие «солдаты-пахари», были обязаны устраивать засады и нести дозор в крепостях. Находясь в стране, где мусульманские крестьяне только и ждали, чтобы перебить своих господ, «городам буржуазии» самим приходилось обеспечивать свою защиту, для чего они были обнесены более или менее пространными крепостными стенами. И хотя в мирное время горожане имели право на ношение всего лишь одного ножа, им так и не удалось уклониться от воинской повинности{201}.
Мы перечислили преимущества, которые получали эти колонисты в силу того, что феодальные повинности были для них необычайно слабыми. Нам остается узнать, в какой мере они пользовались административной автономией.
Наиболее часто встречается ошибка, когда «буржуазию» смешивают с «коммуной, связанной клятвой». Королевство Иерусалимское в XII в. не знало того коммунального движения, что бушевало тогда во Франции. Если члены коммуны приносили клятву коммуне, которую они рассматривали как сеньора, то на Востоке горожане оставались людьми своего сеньора, давая ему клятву верности, подобно населению Ла Магомери в 1155/1156 гг.{202} Весьма вероятно, что при этом условии они получали свободу самоуправления, оставаясь, однако, подчиненными контролю со стороны сеньориальных чиновников. Если палаты горожан выполняли прежде всего судебные функции — как это видно из дел, которые в них рассматривались, так и из «Ассизы горожан», представляющей собой настоящий манифест полномочий палат горожан — ничто не подтверждает, что они ими в чем-то были ограничены; ни один текст не указывает нам на компетенцию этой ассамблеи вне рамок ее юридической деятельности. В любом случае палата горожан была очень распространенным институтом в королевстве Иерусалимском: она, в принципе, собиралась из двенадцати «присяжных», назначаемых королем — или местным сеньором — под председательством его представителя, как правило, именуемого виконтом{203}. Нам неизвестно, может ли наличие виконта в отдельной местности свидетельствовать о палате горожан в этом месте: должны ли мы считать исключительным список, созданный в XIII в. Жаном д'Ибеленом, где перечисляются тридцать семь этих палат? Или лучше предположить, что ассамблеи горожан существовали во всех городских поселениях с франкским населением, в Лионе, Герене, Помье, Како, Калансоне и в прочих мелких городках внутренних районов, о которых уже не помнили в XIII в.? Иначе говоря, по каким мотивам тот или иной город превращали в центр заседания палаты горожан? В конце концов, кажется, что на одну сеньорию приходилась одна палата{204}? Нехватка документации оставляет эти вопросы без ответа.
В этой палате виконт является всего лишь председателем, заверяющим своей печатью рассматриваемые дела{205}. Правосудие же вершат двенадцать присяжных; сообразно принципу феодального права, по которому каждого человека должны судить равные ему, они принимали участие во всех процессах, где заинтересованными сторонами выступали франкские горожане — а также и тех, где «буржуа» судился с местным уроженцем или итальянцем (если тот был истцом). Обладая пространной торговой юрисдикцией, палата горожан, которую иногда называли «court reau» (курия короля; присяжные именовались «присяжными короля») — также рассматривала уголовные преступления. Так, купца, уличенного в поставках оружия сарацинам, судили в морском трибунале или «курии цепи», но отправляли в палату горожан, чтобы приговорить к повешению. То же самое происходило и во всех случаях, затрагивавших даже привилегированных итальянцев, когда речь шла об уголовных или материальных преступлениях, то есть о процессах, связанных с владением землей: «ни одна коммуна не судит за кровопролитие (за прилюдный удар), за убийство, за разбой, за измену, за ересь… за продажу дома и земли (n'a cort de sane, ce est de cop (= coup) aparant, ni de murtre ni de larecin ni de trayson ni de herezerie… ni de vente de maison ou de terre)»{206}. Курия виконта одновременно являлась трибуналом короля (или барона) и горожан.
Тем не менее горожане могли предстать и перед Высшей курией, если они вели с рыцарем тяжбу, подлежащую «верховному правосудию». Многие главы «Книги короля» посвящены случаю, когда горожанин ударил рыцаря или рыцарь побил или умертвил «буржуа»: поскольку эти люди разного ранга не могли сойтись в судебном поединке, семья горожанина должна была просить любого другого рыцаря защитить его право в «битве», чтобы уличить убийцу. Если убийство было доказано — либо свидетелями, либо победой «чемпиона», то рыцарю, повинному в нападении, отрубали правую кисть и отбирали вооружение (если речь шла о нанесенном ранении) или вешали в доспехах и со шпорами, если его жертва погибла. Такому же наказанию подлежал рыцарь на стороне горожанина и сам «буржуа» (причем король мог помиловать побежденного), если ответчик брал вверх. Горожанина, ранившего рыцаря, казнили. В реальности в этом случае напавший покидал королевство, рискуя потерять свой фьеф, и мог вернуться обратно, только договорившись с семьей пострадавшего о выплате «возмещения»{207}. Таким образом, горожане были защищены от бесчинств со стороны рыцарства.
Горожане также играли свою роль в политической жизни королевства: они присутствовали на собраниях «парламента» и обсуждали размер налогов, которые им предстояло платить, и их подписи фигурировали рядом с баронскими в королевских актах. Они равным образом участвовали и в церемониях: иерусалимские горожане прислуживали при коронационном пиршестве.
