Ознакомительная версия.
Население деревень и городов в устье Невы составляло при шведах не меньше 6–7 тысяч человек. Всякое строительство на территории Петербурга велось или непосредственно на месте русских и финских деревень (деревни при этом сносились), или в непосредственной близости от них.
Как видно, о птицах, забившихся в истерике от одного вида человека, всерьез говорить как-то не приходится, очередная сказочка, и только. И чересчур хорошо понятно, зачем нужна эта сказочка: приписать Петру очередной подвиг Геракла, лишний раз подчеркнуть, что до него не было буквально ничего. Так, «пустое финское болото» с птицами, никогда не видевшими человека.
Интересно, что эту сказочку всерьез воспринимали и современники Петра — например, Феофан Прокопович, а уж они-то очень хорошо знали, что находилось на месте Петербурга до Петра, даже если сами и не брали шведских крепостей и не беседовали с русским населением Ижорской земли. Но и не только современники! Авторы двух классических петербургских стереотипов: про «брега пустынных волн» и про «пустое финское болото» — А.С. Пушкин и Ф.М. Достоевский. Байку про возведение Петербурга на пустом месте повторяют и сейчас, а для населения самого Петербурга эта история служит убедительным доказательством того, что город их особенный, удивительный и что уж в нем-то обязательно должно происходить что-то совершенно необыкновенное.
Но почему эта байка так дорога сердцу россиянина? Причем как в XVIII веке была дорога, так дорога и по сей день? Попробуем ответить на этот вопрос, но чуть позже.
Противоестественный город
Чаще всего города вырастают в центре своей земли, как их сердце, как их воплощение. Так вырос Рим — сердце огромной империи, Париж и Лондон, Стокгольм и Краков. Так выросла и Москва. В таких городах, естественно, возникают «генетические» мифы — мифы про собирание земель вокруг города, о событиях его роста, происхождения и развития.
Но бывает, что город сознательно возводится не в сердце, а на краю своей земли. Зачем? А для того, чтобы подчеркнуть — монарх претендует на большее, чем имеет! Если город расположен на краю — то получается, император не признает окончательными современные границы страны. Столица должна находиться в центре, и он строит свою столицу в центре БУДУЩЕГО государства. Уже тем самым объявляется, что реально существующая страна как бы «на самом деле» и не существует, что она — только часть той страны, которой предстоит родиться.
Так, император Константин перенес свою столицу из Рима в город Византии, который стал теперь называться Константинополем. Возник совершенно новый город, лежащий не в центре империи, а на ее краю. Константинополь возводился, чтобы разорвать старые, полуязыческие традиции Рима и новые традиции христианской империи. Уже в его положении была претензия сделать частью империи Персию, другие «пока не христианские» земли, и соседи отлично чувствовали этот вызов.
А кроме того, Константинополь объявлял историю Рима только началом какой-то более важной истории, Римскую империю — только частью какой-то большей по размерам империи. Ему и его сподвижникам мерещился ни много ни мало земной шар, объединенный христианнейшим императором. Не случайно же Константин первым взял в руки новый символ власти — державу, то есть шар, осененный крестом.
Такой же поступок совершил и киевский князь Святослав, когда перенес столицу Руси из Киева в новый городок, Переяславль-на-Дунае. Тем самым он объявлял о намерении создать империю, частью которой будет Киевская Русь, а большую часть которой еще предстоит отвоевать у Византии. Замысел Святослава успехом не увенчался, но увенчаться вполне мог — создавались же варварские королевства на территории бывшей Западной Римской империи. А главное — поступок это принципиально такой же, как и поступок римского императора Константина, и московитского царя Петра I.
В таких городах, расположенных «эксцентрически», на краю своей земли, естественным образом создаются совсем другие мифы: мифы космологические — о творении города, страны и государства. Не о медленном, закономерном росте, но именно о творении. Складываются мифы эсхатологические — о конце мира, мифы демиургические — о творении, совершенном мудрецами и гигантами-демиургами.
Так что независимо ни от чего иного Петербург неизбежно должен был бы порождать эти неспокойные, напряженные мифы, создавать тревожную психологическую обстановку для своих жителей. Так и в Константинополе всегда особенно подчеркивалось противопоставление неосмысленной природы и сотворенного людьми, стихии и человека, коллективной мощи жителей империи, сотворившей город там, где еще десять-двадцать лет назад стояли только нищие рыбацкие деревушки.
Но в том-то и дело, что мифология Петербурга с самого начала не останавливалась на противопоставлении природного и созданного человеком, стихийного и сотворенного. Мифы творения странным образом зацикливаются на личности Петра и странным образом говорят не столько о мощи человека, сколько о мощи тех, кто помогает Петру… А помогает ему, как вы понимаете, вовсе не Господь Бог.
Вот одна очень типичная легенда: мол, Петербург было невозможно построить в таком топком месте, пучина поглотила бы его дом за домом. Построить Петербург можно было только сразу весь, целиком, и строить его можно было только на небе, а потом сразу взять и опустить его весь на землю. А кому по плечу такая задача?! Только Антихристу.
Эта легенда приписывается финнам, но явно только приписывается — ведь вовсе не финны поговаривали об Антихристе, и уж, конечно, кто-кто, а финны прекрасно знали, выдержит ли трясина отдельные дома — ведь построенные на их глазах Ниеншанц с его 2000 жилых домов, лесопильными заводами и церквами, другие города и деревни никуда и не думали проваливаться. Такие легенды приписывались финнам, чтобы придать им древность и происхождение от немного таинственного, «колдовского» народа, жившего в этих местах задолго до русских.
В.Ф. Одоевский передает эту легенду так: «Вокруг него (Петра. — А. Б.) только песок морской, да голые камни, да топь, да болота. Царь собрал своих вейнелейсов [53] и говорит им «постройте мне город, где бы мне жить было можно, пока я корабль построю». И стали строить город, но что положат камень, то всосет болото; много уж камней навалили, скалу на скалу, бревно на бревно, но болото все в себя принимает, и наверху земли одна топь остается. Между тем царь состроил корабль, оглянулся: смотрит, нет еще города. «Ничего вы не умеете делать», — сказал он своим людям и сим словом стал поднимать скалу за скалой и ковать на воздухе. Так выстроил он целый город и опустил его на землю» [54].
Одоевский еще делает вид, что это финская легенда, но эту же легенду опубликовали в 1924 году как народную, как часть городского фольклора — и, уж конечно, никак не финского:
«Петербург строил богатырь на пучине. Построил на пучине первый дом своего города — пучина его проглотила. Богатырь строит второй дом — та же судьба. Богатырь не унывает — и третий дом съедает злая пучина. Тогда богатырь задумался, нахмурил свои черные брови, наморщил свой широкий лоб, а в больших черных глазах загорелись злые огоньки. Долго думал богатырь и придумал. Растопырил он свою богатырскую ладонь, построил на ней сразу свой город и опустил на пучину. Съесть целый город пучина не могла, она должна была покориться, и город Петра остался цел».
Естественно, и в самом творении города «на воздусех», и в возведении его «на пучине», и в топи, которая плещется под камнем, есть что-то глубоко неестественное, что-то противоречащее всему природному и нормальному течению событий и обычному положению вещей.
Получается — Петербург не просто город, поставленный эксцентрически, но город, созданный колдовским, невероятным способом, и само бытие этого города загадочно и невероятно.
Выбор места строительства
Многие историки, по крайней мере, со времен В.О. Ключевского обращают внимание — мол, само возникновение Петербурга случайно. Город этот возник в тот краткий момент, между 1701 и 1710 годами, когда первые захваты земель на побережье Балтики уже совершились. А будут ли новые — еще совершенно не было известно. В 1703 году у Петра еще могло появиться желание построить новый город на уже отбитых у шведов землях. После 1710 года, когда в его руках были и Ревель, и Рига, никакой необходимости строить такой город уже не было.
Логично! Но ведь и до 1710 года не было никакой необходимости строить Петербург именно на Заячьем или на Васильевском острове. Если Петру необходим был порт на Балтике, почему бы ему не пользоваться уже захваченным Ниеншанцем? Или не ставить новый город в крепком месте, где Нева вытекает из Ладожского озера? Любой из этих вариантов был бы лучше, удобнее выбранного, и напрашивается вывод, что Петр хотел строить новый порт именно там, где он его затеял строить.
Ознакомительная версия.
