Установить железную дисциплину было непросто. Только 8 октября политотдел Сталинградского фронта счел возможным доложить в Москву, что пораженческие настроения подавлены и число переходов на сторону противника значительно снизилось. За время Сталинградской битвы 13 500 советских военнослужащих были приговорены военным трибуналом к смертной казни. Расстреливали за отступления без приказа, за «самострельные» ранения, за дезертирство, за переход на сторону противника, мародерство и антисоветскую агитацию. Солдаты также считались виновными, если не открывали огонь по дезертиру или бойцу, намеревающемуся сдаться в плен. Интересный случай произошел в конце сентября. Немецкие танки вынуждены были своей броней прикрывать группу солдат, пожелавших сдаться в плен, так как с советской стороны на них обрушился массированный огонь.
Наименее боеспособными частями в армии Чуйкова были бригады народного ополчения. Набирались они в основном из рабочих. Как правило, за позициями, которые занимали эти бригады, располагались хорошо вооруженные заградительные отряды комсомольских активистов и подразделения НКВД. Комиссары таких отрядов в черных кожаных тужурках с пистолетами в руках напоминали, по мнению Константина Симонова, командиров Красной Армии времен гражданской войны. Заградительным отрядам не раз приходилось предотвращать массовые переходы на сторону врага, как это произошло в случае со 124-й ополченческой бригадой, противостоявшей 14-й танковой дивизии немцев. Доронин докладывал Хрущеву, что 25 сентября группа из десяти перебежчиков, включая двух командиров, перешла на сторону немцев. За следующую ночь исчезло еще пять человек. От первой группы дезертиров немцы узнали, что в батальоне осталось всего 55 бойцов, 18 сентября батальон предпринял атаку и понес большие потери, после чего остался на прежней позиции, не получив ни боевого задания, ни подкрепления. Отступить русские не могли, так как пути отхода были отрезаны заградительными отрядами.
Показательна судьба одного солдата, уроженца города Смоленска. Он попал в плен в августе во время боев на Дону, но вскоре бежал. Когда он добрался до своих, то был, согласно приказу Сталина, арестован как предатель Родины и отправлен в штрафной батальон, откуда уже по собственной воле перешел на сторону немцев.
Большое количество перебежчиков вселяло в немцев неоправданный оптимизм. Один из офицеров 79-й пехотной дивизии писал домой: «Боевой дух русской армии никуда не годится. Многие перебегают к нам из-за голода. Даже если нам не удастся подавить сопротивление советских солдат этой зимой, они все равно вымрут от голода».
Советское командование предпринимало весьма своеобразные меры борьбы с перебежчиками и дезертирами. Когда из 178-го резервного стрелкового полка бежали трое солдат, командир подразделения получил приказ любыми путями восполнить потерю, хоть за счет гражданского населения. В 15-й гвардейской стрелковой дивизии было отмечено 93 случая дезертирства. Из них большая часть пришлась на недавних мирных жителей Сталинграда, принудительно эвакуированных в Красноармейск. В докладной депеше из дивизии в Москву говорилось: «Эти люди были абсолютно неподготовлены, некоторые не имели даже обмундирования. В ходе мобилизации у них забыли изъять паспорта, поэтому они легко могли перебраться через Волгу. Необходимо изъять документы у всех солдат».
Комиссары были особенно озабочены сообщением о том, что немцы позволяют русским и украинским перебежчикам вернуться домой, если те проживают на оккупированной территории. Немцы даже помогали дезертирам собрать сведения о судьбе их близких, вследствие этого была составлена следующая докладная записка: «Недостатки в политической работе активно используются немецкими агентами, которые ведут подрывную работу, пытаясь склонить к дезертирству политически неграмотных солдат, особенно тех, чьи семьи остались на территориях, временно оккупированных немцами».
Иногда пойманным дезертирам устраивали показательную казнь, расстреливая их перед строем. Но чаще расстрел производили отряды из войск НКВД в специально отведенных для этого местах за линией фронта. Перед расстрелом обреченный должен был снять с себя одежду и обувь, поскольку вещи могли еще пригодиться. Казнь не всегда проходила гладко. Так, после расстрела дезертира из 45-й стрелковой дивизии бдительный медицинский работник обратил внимание на то, что у несчастного еще прощупывается пульс. Добить его не удалось, потому что как раз в этот момент немцы начали артиллерийский обстрел. Бойцы НКВД разбежались, а расстрелянный сначала сел, потом поднялся на ноги и, пошатываясь, побрел по направлению к немецким позициям. В рапорте в Москву сообщалось: «Невозможно узнать, остался он в живых или нет».
Очевидно, в Особом отделе 45-й дивизии состояли либо очень плохие, либо сильно пьющие стрелки. Еще в одном случае они получили приказ расстрелять солдата, обвиненного в самостреле. Приговоренного расстреляли, обнаженное тело сбросили в воронку, чуть присыпали землей, после чего «похоронная команда» вернулась в расположение части. Два часа спустя казненный в нательном белье, заляпанном кровью и грязью, явился в свой батальон. Пришлось вызывать особистов и заново его расстреливать.
Как правило, о дезертирстве военнослужащего сообщалось властям по месту жительства последнего, семья дезертира могла быть, согласно приказу № 227, подвергнута «высшей мере наказания», то есть расстрелу. Комиссары и офицеры Особого отдела Сталинградского фронта считали репрессии против родственников дезертиров совершенно необходимыми и рассматривали их как средство воздействия на тех бойцов, которые склонны покинуть боевые позиции.
Расследуя случаи дезертирства, Особые отделы оказывали сильное давление на обвиняемых с целью «выявления сообщников». Один из новобранцев 302-й стрелковой дивизии в присутствии товарищей неосторожно заявил: «Если пошлют на передовую, я первый перебегу к немцам». Под следствием он назвал еще пятерых, якобы собиравшихся бежать вместе с ним. Скорее всего, эти сведения были выбиты у него особистами, которые очень любили таким способом раскрывать несуществующие заговоры.
Комиссары считали, что одна из причин дезертирства – безответственность и попустительство со стороны офицеров. Это было не совсем так. Во многих случаях офицеры, не задумываясь, использовали свое исключительное право расстреливать за неисполнение приказа или за отступление с поля боя. Часто и сами офицеры становились жертвами суровой дисциплины. Когда в ночь с 17 на 18 октября из 204-й стрелковой дивизии (64-я армия) исчезли двое солдат, полковое начальство приказало командиру полка расстрелять лейтенанта – командира роты, из которой убежали солдаты. Лейтенант, девятнадцатилетний юноша, прибыл в полк всего пять дней назад и вряд ли даже знал в лицо тех двух дезертиров. Командир батальона вынужден был подчиниться приказу и в присутствии полкового комиссара расстрелял лейтенанта.
В политотделах любили поговорить о многонациональном составе Красной Армии. И действительно, почти половину 62-й армии, например, составляли бойцы нерусской национальности. Постепенно пропаганда перестала заострять на этом внимание. Очень много хлопот доставляли выходцы из Средней Азии. Один лейтенант, командир пулеметной роты, докладывал: «Они с трудом понимают русскую речь. С ними очень трудно работать». Незнакомые с современной военной техникой, азиаты были просто шокированы авианалетами. Незнание языка затрудняло общение. Бойцы не понимали командиров и их приказы. Зачастую это приводило к большим потерям, которых можно было бы избежать. 196-я стрелковая дивизия, состоящая в основном из казахов, узбеков и татар, понесла такие тяжелые потери, что была снята с фронта и отправлена на переформирование.
Политработники понимали, что дела с этими бойцами обстоят хуже некуда, но давали лишь следующие предписания: «Воспитывать солдат и офицеров нерусской национальности в духе преданности великим целям советского народа. Объяснять их военный долг и неизбежность наказания за предательство Родины». Однако подобное воспитание не могло быть достаточно успешным, поскольку мало кто из казахов, например, ясно представлял себе, что это за война и почему она ведется. Солдат-татарин из 284-й стрелковой дивизии, не вынеся напряжения боев, решил дезертировать. Никем не замеченный, в ночной темноте он покинул позицию и пополз вперед, но вскоре потерял направление. Не подозревая об этом, он попал в расположение русского же 685-го стрелкового полка. Там солдат нашел командный пункт, вошел в него и, увидев офицеров, объявил, что сдается. Само собой, его расстреляли.
Политотделы нередко сталкивались с проблемами бюрократического характера. Зачастую трудно было определить, в каком случае солдата считать дезертиром, а в каком – перебежчиком. В боевых условиях не всегда можно было точно определить, что случилось с отдельным солдатом или группой бойцов. В 38-й стрелковой дивизии произошел такой случай: сержант и рядовой отправились за пайком для своих товарищей и не вернулись. Никто не знал, что с ними случилось. Может, погибли, а может, дезертировали. В Москву пошла докладная: «Очевидцев нет, о случившемся можно только догадываться».
