протокол заседания группы по истории Франции 19 декабря 1957 г. Обсуждается доклад Захера о деятельности Жака Ру. Выступает Манфред: «Все мы приветствуем выступление Я.М. Захера, т. к. его изучение “бешеных” выходит за пределы нашей страны [516].Много нового материала собрано. Но тон докладчика в отношении якобинской диктатуры неверен». Критику поддерживает Далин, который, не согласившись с оценкой политической платформы «бешеных» докладчиком, заявляет, что эта платформа была «ошибочной». «Она не стала идеологией плебейских масс, она была лишь вредна якобинской диктатуре».
Произошла оживленная полемика. Поршнев: «Безусловно, всех очень смутили выступления тт. Манфреда и Далина. Неправильно было бы осуждать всякое выступление против якобинской диктатуры, ведь в недрах всякой буржуазной революции таится ее отрицание». Казаринов (очевидно, А.И. Казарин): «Критика деятельности Робеспьера не снизит его роли в истории». Не согласился с замечаниями Манфреда и Далина Захер: «Всякий историк обязан становиться на точку зрения плебейских масс… и тех группировок, которые эту точку зрения отражали. Термин диктатура якобинцев для разных периодов революции должен быть расшифрован». Завершая дискуссию, В.П. Волгин подчеркнул: «Многие вопросы истории “бешеных” еще не разрешены. Доклад не претендует на ответы по всем вопросам, а прения показали значительный интерес к докладу» [517].
Поршнев взял как бы под свою опеку старшего коллегу. В это же время в «Новой и новейшей истории» находилась рукопись статьи Захера «Жан Варле во время якобинской диктатуры». С ее публикацией тоже возникли сложности. «Несколько товарищей, читавших статью (видимо, Манфред и Далин. – А.Г.), считают, что в ней недостаточно ясно выражена Ваша оценка отношения Варле (и вообще “бешеных”) к так называемому “революционному порядку управления” и террору», – сообщал автору Я.С. Драбкин. Можно ли считать враждебное отношение к ним Варле выражением интересов плебейских масс? Заслуживает ли эта враждебность безоговорочного оправдания?.. Можно ли считать, что и после термидора “бешеные” были выразителями интересов плебейства», когда они «практически сомкнулись с правыми термидорианцами». «Очевидно, – заключал Драбкин, – надо найти здесь более четкие формулировки» [518].
И на этот раз выручил Поршнев. Во время поездки в Ленинград он побеседовал с Захером. Видимо, «формулировки» были найдены, статья доработана в «нужном направлении» [519] и вышла в начале следующего года, став первой журнальной публикацией Захера после реабилитации [520].
Однако после 200-летнего юбилея Робеспьера (май 1958 г.) манфредовская концепция оказалась до некоторой степени канонизирована: к ней, наравне с ленинскими цитатами, апеллировал редактор Соцэкгиза, поправляя Захера. И последнему ничего не оставалось, как принять ее нормативность. Рекомендуя мне написать статью, опровергающую обвинения против эбертистов, он добавлял: «Думаю, что В.М. и А.З. охотно бы взяли такую статью для т. IV Французского ежегодника» [521]. Однако вскоре уточнил: «Так как В.М. и А.З. может не совсем понравиться упор при этом на роли (в фальсификации обвинений. – А.Г.) дорогих их сердцу робеспьеристов, то опирайтесь, чтобы им нечем было крыть, на имеющуюся у Вас цитату из Маркса [522] о процессе эбертистов» [523]. Когда я решил представить свою дипломную работу в качестве реферата для поступления в аспирантуру, последовал характерный совет: «Смягчите только антиробеспьеристское острие» [524].
Стоит уточнить. Между Я.М., с одной стороны, Далиным и Манфредом, с другой, были взаимоблагожелательные отношения [525]. Но в оценках якобинцев и собственно диктатуры они заметно расходились. Захер толковал концепцию «революционно-демократической диктатуры» в духе ранних представлений советской историографии о якобинцах как «партии» мелкой буржуазии: «С А.З. я, конечно, не согласен и стою за термин “мелкая буржуазия”» [526]. Когда я, ученик Захера, заметил, что якобинцы – это «мелкая буржуазия», то Манфред, ставший моим научным руководителем в аспирантуре, парировал: «якобинцы – это блок».
Несколько схематизируя, можно сказать: Захер признавал скорее «революционность», чем «демократичность» якобинской диктатуры. Необходимость последней, заодно с террором, он обосновывал в унисон с «классической традицией», по Олару. «Революционная система управления и террора явилась результатом не какого-либо заранее составленного плана, а практической необходимости, связанной с необходимостью упорной борьбы с угрозой контрреволюции. Но это значит, что ликвидация этой угрозы должна была сделать ненужной и саму террористическую систему», – так в лекционном курсе раскрывал Захер тему «Объективные предпосылки падения якобинской диктатуры» [527].
Ученому не нравилась утвердившаяся в 1930-е годы датировка окончания революции падением Робеспьера. С позиций народного движения, он не находил резкой грани между предтермидорианским и посттермидорианским периодами: в данном отношении конец революции, полагал Захер, приходится либо на весну 1794 г., либо на жерминальское и прериальское выступления (1795). Иначе говоря, с ликвидацией самостоятельности парижских секций и подавлением повстанческой активности городских низов завершилась и собственно революция как движение народных масс.
Но эти критические мысли Я.М. высказывал в частном разговоре со мной. А публично, даже в лекционном курсе, придерживался официальной оценки термидорианского переворота, находя для нее свое обоснование: «Переворот 9 термидора означал не что иное, как переход власти из рук мелкой буржуазии в руки буржуазии крупной, и, как таковой, был переворотом контрреволюционным» [528].
Навязанный ученому из школы Кареева классовый поход порой редуцировался в его работах до характерного для ранней советской историографии «привязывания» якобинских группировок к слоям мелкой буржуазии: верхушка – дантонисты, «крепкая мелкая буржуазия» – робеспьеристы, «разоряющаяся городская мелкая буржуазия» – эбертисты [529]. В этом отношении позиция Манфреда («якобинцы – это блок») выглядит для меня предпочтительней. Однако я всецело согласен со своим учителем в определении движущих сил переворота 9 термидора, в указании на «нисходящую линию» революционного движения, на образование «плебейской оппозиции» среди разочаровавшихся в диктатуре, на то, что проявление оппозиционности городских низов в дни переворота стало «одной из важнейших причин поражения и гибели робеспьеристов» [530].
К сожалению, не пришлось Захеру развить свои соображения о термидорианском перевороте. В его письмах 1961–1962 гг. почти постоянно сообщалось о нездоровье, приступах удушья, мозговых нарушениях. Это заметно отражалось и на настроении, и на почерке. И вот в конце 1962 г. мне показалось, что наступило улучшение. Я.М. разуверил: «Вы находите, что я в хорошем настроении? Объясняется это тем, что я уподобляюсь тому попугаю, который сказал “ехать, так ехать”, когда кошка тащила его за хвост из клетки. Моя дальнейшая судьба мне хорошо известна и поэтому лучшее, что я могу делать, это faire une bonne mine á mauvais jeu» [531].
Было еще несколько писем. Последняя открытка – 1 марта 1963 г. – заканчивалась на середине: «Мне очень тяжело писать» [532]. Потом телеграмма Зои Ивановны: «Яков Михайлович скончался четырнадцатого похороны семнадцатого 14 часов». По просьбе Кобба, с которым Я.М., по ее словам, «был в больших друзьях», она обстоятельно описала события 14 марта. Утром началось желудочное кровотечение, потребовалась операция,
