На другой день живописец, преклонив колена, слезно вымолил у царственной своей модели позволения отбыть немедленно в Венецию.
Эль-Фаттых был мудрецом; искусно пользовался он фанатизмом османов, постоянно выказывая свое усердие в вере Магометовой; в своих же покоях он усердствовал гораздо меньше; и в отношениях с православным патриархом он был безупречен, ничем не умаляя истины, которой тот служил.
III
Об этом черном ангеле, звере, предреченном Иоанном Богословом[44], думал с трепетом душевным княжич, стоя на коленях в глиняной церковке рядом с отцом. А инок читал по складам вещие слова Апокалипсиса:
— Горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! Ибо в один час пришел суд твой. И купцы земные восплачут и возрыдают о нем!
И в самом деле! Наступили времена, о которых давно вещали священные книги.
"Кто подобен зверю сему? — говорит Откровение Богослова, — и кто может сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно; и дана ему власть действовать 42 месяца. И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть надо всяким коленом, и народом, и языком, и племенем".
"Кто имеет ум, тот сочти число зверя; ибо число сие человеческое, число его 666".
Мойше, молдавский философ, рассчитал и обнаружил, что во всех именах царей, преемников лжепророка, имеется указанное число, ибо оно означает: не ведающий отдыха, молитвы и духа, власть праха и плоти, пир сатаны среди людей.
Человеку все идет впрок на стезе к мудрости. И поныне глядит на сияние вечной истины Штефан с иконы в Путненском монастыре, где он изображен с потупленной головой и скрещенными на груди руками. Рыцарем этой истины видел он себя. А скорбящие о вере купцы-венецийцы, наводнявшие моря своими судами и собиравшие все золото мира, следили за успехами великого султана совсем из иных побуждений.
Магомет был для них силой, которую надлежало сокрушить любой ценой: не то — конец их власти над Европой. Республика лагун[45], основанная около тысячи лет тому назад, постепенно крепла и поначалу завладела торговлей на Адриатическом море. Выйдя затем в Средиземноморье, Венеция захватила гавани и торговые дела до самого Леванта и Египта, где ранее хозяйничали греки и древние финикийцы. Во время крестовых походов, трезво рассчитав барыши, венецийцы воспылали тут же великой верой и предложили крестоносцам свой флот. Прибыв на место, они, разумеется, сперва истребовали плату за провоз, затем набили корабли пряностями, чтобы дома извлечь новую прибыль. В сражениях с неверными воители Христа завоевали земли и гавани, — купцы сейчас же основали там торговые дома. Позже воины ушли; купцы остались, сговорились с другими купцами: для тех и для других святая денежка была единственным законом.
Сражаясь и отбивая прибыль у братьев во Христе — прежде всего генуэзцев, — они со временем покорили далекие края, побережья, острова, — и наводнили Византию и Александрию меняльными конторами. И тут увидели внезапно османского зверя, ползшего ни них из дебрей Азии. Ученые мужи Венеции немедля указали, какую он представляет угрозу для святой веры. В действительности опасность грозила прежде всего торговым кораблям.
Султаны в самом деле уменьшили владения венецийцев, укоротили торговые пути. Захватив Царьград, Магомет II прежде всего изгнал венецийцев. За войною с Баязетом и Мурад-султаном началась война с Магометом. Наемные войска Республики в приморских крепостях, на островах рубились храбро — на то хорошо платили. По призыву искуснейших дипломатов, которых знал мир, властители Европы согласились принести в жертву войска свои у Никополя, Варны, в Сербии и Венгрии. В Албании поднялся Георг Кастриот[46], сказочный витязь из тысячи и одной ночи; всю жизнь сражался он в родных горах, сдерживая рвавшиеся в Далмацию орды янычар. Он встретил смерть с оружием в руках, оставив детей на попечение банкиров. Тогда дипломаты Венеции обратились к венгерскому и польскому королям, к семиградскому воеводе. Дошли они и до персидского шаха, а позже приметили и молдавского воеводу по имени Штефан. Зорко следя за ходом событий, всячески оберегая оружием и хитростью свои торговые владения, принуждая жителей материка покупать товары и воевать за Республику, венецийские патриции были уверены, что, защищая свои богатства, они спасают тем самым цивилизацию — второе название Республики. Рядом с ними жители средневековой Европы выглядели сущими варварами. Где еще, кроме как граде святого Марка, можно было увидеть такие дворцы, соперничавшие в пышности с византийскими, такие роскошные празднества, таких дорогостоящих куртизанок! Порок — непременный спутник золота. Прекрасно сознавая его, люди той поры предоставляли грядущим поколениям подвиг искупления.
Его святейшество римский папа, короли Венгрии и Польши, кесарь[47] и принцы, — несшие на своих плечах ответственность за судьбы своего века, медлили, упускали драгоценное время. У каждого были свои интересы, свои осложнения. Опасность представлялась им лишь в той степени, в какой она угрожала непосредственно их интересам; они не видели ее трагических последствий, как видел их просветленным взором юный князь в приморском скиту.
Вознесенный провидением на трон Молдавии, Штефан Богданович Мушат был до глубины души и сокровенных тайников ума проникнут сознанием опасности, нависшей над Божьей церковью, и миссией своей, как господаря и верного рыцаря Истины…
В том же Откровении есть такие слова:
"Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится…
Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам, его".
Непосредственную угрозу можно было отвести — как он впоследствии и сделал, — заключив вассальный договор[48], который обеспечивал ему блага быстротекущей жизни. Но душе князя, объятой пламенем веры, иное нужно было. Речь шла не о мытных доходах, не о крепостях приморских и рубежах Молдавии, не о княжеской власти, а об Истине и Справедливости, в которые пресуществился сам Христос. В этой исступленной вере князь черпал силы для своей борьбы; всю жизнь он воздвигал по всей Молдавии каменные обители Богу и, жертвуя собою непрестанно, шел к заветной цели.
Историк наших дней, судящий о минувшем, может смело утверждать, что один лишь этот воин, подобно Иоанну Богослову, увидевшему свой страшный сон на острове Патмосе, постиг свой век и путь в грядущее. Современники, кроме разве книжников да некоторых просвещенных умов, его не поняли.
Если бы молдавский тур не останавливал так часто в своей лесной и горной твердыне великого охотника, Эль-Фаттых дошел бы туда, куда лишь смерть помешала ему впоследствии дойти. Поесть бы сивому коню султана ячменя с римского престола. Но Господь не попустил такого поругания; и дабы не свершилась угроза самого надменного и сильного из повелителей племен, наделил он мудростью и силой ум и десницу скромнейшего из князьков на рубеже христианского мира.
IV
Немецкой землей правил в ту пору кесарь Фридрих III из австрийского дома. В Польше королевствовал Казимир IV[49]. После падения Константиновграда взошел на венгерский престол Матвей[50], сын Яноша Корвина, славного семиградского воеводы.
И был еще один грозный властитель — его святейшество римский папа. Прочие короли и принцы Запада, погрязшие в междоусобицах, были слишком далеки от восточного бедствия.
Владетели средневековых замков, города, искавшие в боях свою независимость, захудалый сельский люд, познавший ярмо господ; голод, чума и мрак, оскудение души, жалкие воспоминания о былой империи — вот что представлял собою западный мир той поры.
Рушились основы старой империи, пришедшей в упадок после зыбкого владычества варварских вождей с бородатыми лицами и тяжелыми мечами. Сын секатора-галла, рубившегося в войсках Аэция[51] с гуннами, довольствовался чином сотника в визиготском либо лангобардском войске; а внук уже успел позабыть о ванне и не мог разобрать надписей, высеченных на могилах предков. Мир начинал свой путь сначала на пожарищах и обломках.
Одна Италия еще сохранила былую славу. Папы, князья и монастыри были охранителями благородства, и в означенную пору жители полуострова, особливо генуэзцы, венецийцы, флорентийцы и миланцы, считали себя вправе презирать закованных в латы рыцарей французского короля или рейтаров[52] немецкого кесаря, отдававших пивным и чесночным перегаром.
Духовные светильники, возжженные христианским Римом и питаемые драгоценным маслом античности, теплились и в монастырях материка — священных приютах эпохи варварства. Казалось, готические храмы империи Карла Великого вздымаются, словно огромные цветы или языки пламени, к самому небесному творцу. Но вне этих островков, где над свитками склонялись бледноликие книжники, владыки мира признавали только оскалившегося, узколобого бога Силы, и многие бароны почитали для себя зазорным искусство чтения и письма.
