Имеющиеся в наличии источники не позволяют сколько-нибудь определенно говорить о тех политических реалиях, которые послужили причиной принятия им королевского титула, но все же дают основание высказать на этот счет некоторые предположения. Как видно из сообщения Яна Длугоша, данное событие не было связано с папской курией. Скорее всего, оно обусловливалось какими-то позитивными сдвигами во внутриполитическом развитии и международном положении Галицко-Волынского княжества в первом десятилетии XIV в. Если исходить из посылки, что Юрий Львович явился продолжателем политики своего деда, то следует признать, что наиболее весомыми причинами принятия им королевского титула могли быть лишь усиление великокняжеской власти и распространение ее суверенитета на всю территорию, входившую в состав Галицко-Волынского княжества во времена его наибольшего могущества. Но в таком случае княжество неминуемо должно было вступить в конфликт с Золотой Ордой, который имел бы своим следствием не только ликвидацию или значительное ослабление ее верховной власти над Галицко-Волынской Русью, но и привел бы к возврату захваченного ордынцами еще в 50-х гг. XIV в. Галицкого Понизья.
В 70-х гг. XIII в. Галицкое Понизье составило ядро владений темника Ногая – всесильного временщика и вершителя государственных дел Золотой Орды на протяжении почти трех десятков лет. Непосредственная власть Ногая распространялась на все правое (западное) крыло Ордынской державы – территорию в Северном Причерноморье, простиравшуюся от междуречья Дона и Днепра на востоке до Олты, левого притока Дуная, на западе и ограниченную с севера предгорьем Карпат, а далее – рубежом Золотой Орды с Юго-Западной Русью.[35] Эти земли Ногай подчинил своей власти в 60–70-х гг. XIII в., во время походов золотоордынских войск на Византию и Болгарию, используя положение ханского военачальника.[36]
С начала 70-х гг. XIII в. Ногай выступает в международных отношениях в качестве самостоятельной политической силы. /14/ Так, уже в 1270–1271 гг. он вступил в переписку непосредственно с египетским султаном ал-Мальк аз-Захиром,[37] в 1273 г. взял себе в жены побочную дочь византийского императора Михаила VIII Палеолога Евфросинью,[38] что дало ему повод вмешиваться в дела Византии, Болгарии и Сербии.
Образование в Северном Причерноморье улуса Ногая, вскоре приобретшего значение второго военно-политического центра Золотой Орды, усилило зависимость от нее близлежащих земель Юго-Западной Руси, экономические и военные ресурсы которых были использованы ею во внешнеполитических акциях, направленных, в первую очередь, против Литвы и Польши.
Ипатьевская летопись уже под 1277 г. сообщает о попытке Ногая навязать княжествам Галицко-Волынской Руси зависимость от своей власти помимо ханской. Поводом для нее послужило обострение отношений между правителем Литвы Тройнатом и Львом Галицким, которого поддерживали волынские князья: его брат Мстислав Данилович и племянник Владимир Василькович. К ним и прислал Ногай "послы своя с грамотами" такого содержания: "Всегда мь жалоуете на Литвоу, осе же вы дал есмь рать и воеводу с ними Мамъшъя, поидете же с ним на вороги свођ".[39] Примечательно, что двумя годами ранее эти же князья ходили походом на Литву, но тогда сам Лев Галицкий обращался за помощью к хану Менгу-Тимуру, который предоставил в его распоряжение не только ордынское войско, но и отряды "заднепровских" князей – брянского, смоленского, пинских и туровских – ибо, как отметил летописец, в то время "бяху вси князи в воли в Тотарьскои".[40] По-видимому, перелом в отношениях Ногая с правителями Юго-Западной Руси отражает запись 1277 г. в Густинской летописи: "в се лђто в Татарех царь Ногай".[41] В летописях Северо-Восточной Руси наиболее раннее упоминание Ногая с царским титулом относится к началу 80-х гг. XIII в.[42] О признании верховной власти Ногая галицким князем свидетельствует известие под 1280 г. Ипатьевской летописи о том, что Лев Данилович "восхотђ собђ части [собђ] в землђ Лядьскои, города на Въкраини, еха к Ногаеви окаяньному проклатомоу помочи собђ прося оу него на Ляхы, он же да ему помочь…".[43] Таким образом, Галицкая, а за нею и другие земли Галицко-Волынской Руси первыми должны были признать зависимость от улуса Ногая. Поступление дани и вспомогательных войск из Галицко-Волынской Руси способствовали дальнейшему быстрому росту политического могущества ордынского временщика.
В начале 80-х гг. XIII в., сразу же после смерти Менгу-Тимура, Ногай выступил в роли самостоятельного правителя, вследствие чего в Золотой Орде фактически установилось двоевластие.[44] /15/ В Великом Владимирском княжении диархия в Орде вызвала существование двух соперничавших между собой из-за приоритета политических группировок феодальной знати, каждая из которых ориентировалась на один из ордынских центров, пользуясь его поддержкой и военной помощью.[45] Подобную же раздвоенность ориентации у князей Юго-Западной Руси предполагал В. Т. Пашуто.[46] Она, в частности, просматривается во взаимоотношениях галицких и волынских князей во второй половине 80-х гг. XIII в. Им же подмечена тенденция к улучшению в дотоле недружелюбных отношениях между Львом Галицким и Мстиславом Даниловичем, после того как Мстислав объединил под своей властью всю Волынь в 1289 г.[47] Этим годом обрывается официальное летописание Юго-Западной Руси, представленное для большей части XIII в. Галицко-Волынской летописью, а вместе с ним и сколько-нибудь систематические сведения о внутриполитическом развитии данного региона Руси и его отношениях с Золотой Ордой. Между тем скупые известия летописей Северо-Восточной Руси и ряда иностранных источников указывают на то, что именно в этих сферах на рубеже XIII–XIV вв. произошли важные изменения, последствия которых в конечном счете предопределили результат экспансии литовских и польских феодалов на Юго-Западную Русь.
Изменения в отношениях между Юго-Западной Русью и Золотой Ордой, оказавшие существенное влияние на кратковременное возвышение Галицко-Волынского княжества в последние годы правления Льва I Даниловича и при его сыне-преемнике, безусловно находились в прямой зависимости от хода напряженной борьбы хана Токты против Ногая, завершившейся поражением временщика и ликвидацией его улуса как самостоятельной политической силы. Первое военное столкновение Ногая с Токтой произошло в конце 1298 – начале 1299 г. на границе их владений где-то в низовьях Северского Донца.[48] Войска Токты были разбиты, бежали к Дону и часть их утонула в реке. Сам Токта бежал в Сарай. Вскоре однако он собрал новое войско и, когда на его сторону перешло несколько эмиров из лагеря противника, вторгся во владения Ногая. Решающее сражение произошло, по свидетельству большинства арабских авторов, "в местности, называемой Куканлык", в 699 г. хиджры (28 сентября 1299 – 15 сентября 1300 г.) и завершилось полным разгромом сил Ногая и его смертью от руки русского воина.[49] Несколько иную, но близкую к указанной, датировку событий, дает Рашид ад-Дин, утверждая, что в 1300 г. произошло первое сражение, но второе последовало вскоре за ним.[50] Он приводит весьма ценные подробности, кото- /16/ рые отсутствуют у других авторов. Так, по словам Рашид ад-дина, когда Токта набрал новое войско и двинулся на Ногая, Ногай отступил, потому что часть его войска отказала ему в поддержке. Всесильный временщик был разгромлен где-то в низовьях Южного Буга или Днестра, куда войска Токты пришли, переправившись "через реку Узи" (Днепр). Рашид ад-Дин сообщает, что Ногая настиг "русский всадник из солдат Тохты, нанес ему рану" и повел к Токте, но по дороге Ногай умер.[51] По другим же сведениям, Ногай был убит русским воином после того, как назвал себя и приказал отвести к Токте, за что этот воин также был убит.[52]
Княжества Юго-Западной Руси оказались втянуты в междоусобную феодальную войну в Золотой Орде, причем, как подсказывает ход событий, в начале ее на стороне Ногая. Перипетии и исход этой войны по-разному отразились на их положении. Одной из первых жертв противоборства между Токтой и Ногаем стало Киевское княжество, подвергшееся опустошению во время похода ханских войск на правобережье Днепра. О каких-то политических потрясениях той поры в Киеве очень глухо упоминают летописи Северо-Восточной Руси и то лишь в связи с перенесением митрополичьей кафедры из Киева во Владимир-на-Клязьме. Под 1300 г. они сообщают, что митрополит Максим, "не терпя татарского насилия, остави митрополию и збежа из Киева", и "весь Киев, – прибавляет летописец, – разбежался".[53] Нейтральный характер записи (без упоминания имен Ногая и Токты) говорит о том, что в ней, вероятнее всего, подразумевались действия ханских войск. Летописному известию не противоречит принятое в 1354 г. патриаршим собором постановление о перенесении кафедры русской митрополии из Киева во Владимир-на-Клязьме. Содержащиеся в нем сведения позволяют несколько прояснить сокрытое летописцем. Так, причинами перенесения митрополичьей кафедры из Киева документ называет обстоятельства, вследствие которых город "сильно пострадал от смут и беспорядков (настоящего) времени (т. е. 1353–1354 гг. – Авт.) и от страшного напора соседних Аламанов и пришел в крайне бедственное состояние"; вот почему русский митрополит Феогност "и, прежде него, двое других", "имея здесь не такую паству, какая им приличествовала, но сравнительно с прежними временами весьма недостаточную, так что им не доставало необходимых средств содержания, переселилась отсюда" во Владимирскую епископию, "которая могла доставить им постоянные и верные источники доходов".[54] Оба источника, таким образом, свидетельствуют о разорении Среднего Поднепровья и его центра ордынцами, вероятнее всего войсками Токты. Однако настоящая причина /17/ перенесения митрополичьей кафедры из Киева в столицу Владимирского великого княжения заключалась, конечно, не в уменьшении ее доходов, вызванном этим разорением, а в возникновении после 1300 г. новой расстановки политических сил в Восточной Европе, в усилении на Руси объединительных тенденций и обострении разжигаемого ордынской дипломатией соперничества между ее крупнейшими феодальными центрами. Сообщением о переезде митрополита Максима на жительство из Киева во Владимир-на-Клязьме в 1300 г. прерывается более чем на четверть века информация летописей Северо-Восточной Руси о Среднем Поднепровье и Галицко-Волынском княжестве, что лишает исследователя возможности дать сколько-нибудь точное определение политического статуса Киева и характера его отношений с галицко-волынскими князьями. Подобное умолчание единственного надежного источника представляется фактом далеко не случайным. Возможно, это обстоятельство указывает на то, что в первой четверти XIV в. Киев вместе с принадлежавшей ему территорией в Среднем Поднепровье находился в сфере преобладающего политического влияния Галицко-Волынского княжества.
