Фридрих Шиллер: когда врач становится пациентом
«Тринадцати лет, с зябкими ногами, но в целом здоров». Так звучала медицинская справка, которая в 1773 году решила дальнейшую судьбу школьника Фридриха Шиллера. Это категорично означало: он не будет, как сам того хотел, изучать богословие, но должен быть зачислен в штуттгартскую школу. Указание шло с самого верха, от герцога Вюртембергского Карла Евгения, который хотел сформировать духовную элиту своих земель. Этой штуттгартской школой оказалась военная академия, в которой безжалостной муштрой старались уничтожить любое проявление свободной воли еще в зародыше. Юный ученик Фридрих писал своему другу: «Твоего Фридриха больше не осталось».
Он начал осваивать право, но скоро обратился к изучению медицины. Перемена эта также произошла не по собственному желанию Фридриха, а по повелению герцога, считавшего, что в его владениях и без того довольно юристов. Тем не менее Фридрих относился к изучению медицины с большой серьезностью, как и ко всякой деятельности в своей жизни. И, говоря о своей профессии, он признавался, что медицина «гораздо теснее связана» с поэзией, его собственной слабостью, чем юриспруденция.
На третьем году обучения умер его товарищ Иоганн Гиллер. Немедленно в учебных целях было проведено вскрытие, и именно Фридрих вел на нем протокол: «Легкие были тут и там воспалены и покрыты мелкими гранулами. На верхней части левого легкого было нечто гнойное». Без сомнения, причиной смерти стал туберкулез. Вскоре после этого случая умерло еще двое его товарищей по школе, и у одного из них было обнаружено то же заболевание. Но Фридрих как врач не сделал никакого вывода о возможных последствиях для себя. Вместо этого он как поэт написал «Элегию на смерть юноши».
Шиллер окончил свое пятилетнее обучение без звания доктора, но с многочисленными наградами. После этого он два года работал военным врачом, пока в 1782 году не удалился ради своего писательского призвания в Мангейм. В целом он занимался медициной семь лет, и его можно назвать квалифицированным врачом, однако лечение, которое он сам себе назначал в случае болезни, было обычно до легкомыслия неверным. И семя своей ранней смерти он посеял еще во время занятий медициной.
Фридрих Шиллер, по свидетельству его сестры, «с самого раннего возраста был нежным ребенком», и тяжелые детские болезни протекали у него особенно остро. Хотя он и получил направление в военную академию, там ему стало еще хуже. Один товарищ сказал о нем: «Чрезвычайно больное и слабое тело не позволяло ему еще до сих пор проявить своих способностей». В течение первых двух лет в высшей школе он семь раз лежал в лазарете, чаще всего с кашлем и «катаром легких».
Сыграло свою роль и то, что после трудного учебного дня поэт до поздней ночи сидел за своей литературной работой. Правда, в одной из своих выпускных медицинских работ, «Связь плотской природы человека с его духовной природой», Шиллер писал о том, что «любое состояние духа в свое время вызывает, как следствие, определенное состояние тела», но для себя самого он не извлек из этого никакого урока. На его жизнь повлияли во многом два фактора: слишком много работы и слишком мало отдыха. Шиллер чересчур далеко выходил за те границы, которые ему предписывало его слабое тело.
После своей непродолжительной службы в качестве военного врача он отправился в Мангейм: ему пришлось оставить армию, так как его начальникам не понравилась постановка «Разбойников». Мангейм показался ему наиболее подходящим местом для предполагаемого изгнания, поскольку его пьесы ставились в городском театре. Но там правила бал «холодная лихорадка»: тысячи горожан заболевали малярией. Она поразила и молодого писателя. Вероятно, увидев, как режиссер его театра был насмерть залечен врачом, Шиллер постановил, что впредь сам будет за собой ухаживать. Фридрих прописал себе кремортартар (винный камень), супы на воде и кору хинного дерева, которую он ел как хлеб.
Его пищеварительная система была сильно ослаблена, и на выздоровление ушло гораздо больше времени, чем предполагалось. Его отец, бывший врач-травматолог, не мог прийти в себя от возмущения: «То, что он целых восемь месяцев провозился с малярией, не делает его образованию никакой чести. И, без всякого сомнения, если бы он взялся кого-то лечить, он довел бы пациента до худшего возможного состояния, поскольку и сам не придерживается предписанной диеты и режима».
В мае 1789 года Шиллер начал читать лекции в качестве профессора философии Йенского университета. Но вскоре после этого он был вынужден прекратить свою преподавательскую деятельность из-за заболевания дыхательных путей. Насморк и кашель преследовали его всю жизнь. Когда 22 февраля 1790 года Шиллер женился на Шарлотте фон Легенфельд, он заметил, что «его проблемы со здоровьем перекочуют и в брак». Ему стоило хорошо это запомнить. Уже в начале 1791 года, в возрасте тридцати двух лет во время пребывания в Эрфурте он пережил воспаление легких.
В какой-то момент в его страданиях образовалась пауза. Ответственный профессор приехал назад в Йену, чтобы продолжить свои университетские лекции. Но 13 января случилась катастрофа: Шиллер начал кашлять кровью и гноем, и чрезвычайно сильная лихорадка свалила его с ног. Среди студентов, дежуривших при нем, был юный Новалис — он умер несколько лет спустя от туберкулеза.
В этот раз Шиллер чувствовал себя так плохо, что самолечению предпочел вызов врача, который назначил кровопускания, вытяжной пластырь, а заодно и рвотные и слабительные средства. Тогда это были самые распространенные методы «вывода из тела вредоносных соков», но они могли еще больше ослабить истощенного пациента. Врач держался, однако, оптимистично: он полагал, что распознал у пациента «доброкачественный гной».
В мае 1791 года, после кратковременного улучшения, все вновь вернулось на круги своя. «Дышать было так тяжело, что я должен был при каждом вздохе прилагать заметное усилие, чтобы получить порцию воздуха, и каждый раз в легких будто разбивалась какая-то посудина», — отмечал Шиллер, и от «сильного лихорадочного озноба» у него случались брюшные конвульсии и судороги диафрагмы. «Мой страх перед легочным недугом [так в те времена называли туберкулез] становится все сильнее». В это время «Обердойче Алльгемайне Литературцайтунг» уже сообщила о его смерти, а в Дании проводились траурные мероприятия по случаю кончины поэта.
Настолько далеко дело не зашло. Однако Шиллер так и не выздоровел окончательно. Череда непрекращающихся болезней до того его изматывала, что он истолковывал свои страдания как наказание за брошенную врачебную деятельность: «Тяжело покарало меня искусство Гиппократа за мое отступничество. За то, что я не захотел принадлежать ему, когда был юношей, я стал его жертвой».
В 1794 году он стал близким другом Гёте, чего никогда не случилось, бы останься он военным врачом. Но и это лишь ненадолго помогло ему оправиться, ибо телесное угасание неумолимо шло вперед. Он признавался своему другу Христиану Кернеру: «Каждая новая цифра в календаре приносит мне страдания». Поэт понимал, что ему отпущено уже совсем немного времени, и это довело его импульсивность и работоспособность до предела. Как пишет Кернер, он «непрерывно бегал по комнате». Все чаще от приступов он терял последние силы, но из этого он сделал только один вывод: нужно принимать еще более сильное лекарство. «В такие моменты его можно было втянуть в интересную беседу, и болезнь оставляла его, но только чтобы вновь вернуться, когда нечего станет обсуждать», — констатировал Кернер. «Усиленная работа пока является для него сильнейшим лекарством. Видно, в каком неразрешимом напряжении он живет и как дух его титанически борется с телом». Незадолго до наступления нового века Шиллер со своей семьей, состоявшей уже из четырех человек, переехал в Веймар.
Одно из неизбежных осложнений при болезни дыхательных путей — это проблемы с пищеварением. Шиллер все чаще страдал от мучительнейших запоров и метеоризма, что было следствием, с одной стороны, туберкулеза, а с другой — давнего мангеймского злоупотребления хинином. В июле 1804 года у него начались коликоподобные судороги в брюшой полости: «Если они не прекратятся, я просто не смогу это выдержать». Развязки оставалось ждать всего лишь год.
1 мая 1805 года Шиллер отправился в театр. По дороге он встретил Гёте, они прошли немного и попрощались — это была их последняя встреча. В театральной ложе с Шиллером случился приступ. Он был срочно доставлен домой, и, так как его домашний врач был в отъезде, пришлось посылать за доктором Эрнстом Хушке, придворным советником и лейб-медиком герцога Веймарского. Он оценил состояние пациента, которого мучила боль в левой стороне груди и лихорадка с кашлем, как «обыкновенную ревматическую лихорадку». Это, по его мнению, было не очень опасно, «потому что все заболевшие, даже и очень слабые, благополучно ее переносят».
