Выборным представителям «всей земли», собравшимся в 1612 г. в Ярославле, это титульное разделение областей, народов и старинных престолов не подходило. Оно не устраивало выборных ни в принципе, т.к. отражало результат в основном побед и завоеваний, а не добровольного объединения, ни конкретно, раз завоевателем выступала Москва, предавшаяся ныне иноземному и иноверному неприятелю.
Словом «Россия» выборные люди обозначали именно единство всех народов страны, а термином «Великая» подчёркивали, что выражают волеизъявление равных поданных всего обширного государства, представителей всех его 50 уездов, без различия социального статуса, национальности, языка и вероисповедания. Это общее государство было православным. Само Всенародное ополчение собиралось, чтобы спасать православную веру и избрать «всею землёю» православного царя. Но — обязательно в интересах всех народов страны. Не даром в числе первых к Ополчению и «Совету всей земли» присоединились татары, мордва и коми-пермяки.
Здесь кроется ещё одна интереснейшая особенность «Великой России» как термина, обозначившего воссоздание Русского государства всем народом, людьми всех земель державы, на исконных русских демократических началах. В Древней Руси, как я уже показал в книге «Александр Невский», изначально было принято не навязывать русскую веру и законы иноязычным, например, финно-угорским народам, вместе с которыми славяне создали единое государство. В XIII в., перед нашествием Батыя, даже исконно входившие в состав Руси нерусские племена, вроде ижорян, всё ещё сохраняли собственную веру, законы и самоуправление. Православие, Русская Правда и княжеская администрация им ни в коей мере не навязывались{8}. Подданные Московского государства и Великой России, невзирая на их различия, считались равными. И в XVII в., после Смуты и значительного укрепления государства Земскими соборами, «обиды» со стороны русского воеводы, например, тунгусам, и вмешательство в их дела карались весьма сурово, «Титульный народ» и официальная вера с X в. были — а вот национальное и религиозное угнетение русской народной и государственной культурой исключались принципиально.
В этом состояло радикальное отличие Великой России от стран Запада, где подавление и истребление чужой веры и культуры, часто вместе с чужими народами, считалось нормой. Эта внутренняя культурная слабость, страх перед всем «чужим», понимание отношений с «чужаками» только в рамках господства и подчинения, породили столько злодеяний, что Западу не замолить их до конца времён. Сейчас, когда власти в нашей стране приняли западную парадигму и полагают очевидный приоритет русского народа и русской культуры в стране залогом национальной розни, полезно вспомнить пример добровольного участия представителей разных народов и конфессий в спасении русского православного государства и создании Великой России.
Но может ли быть Великая Россия без Москвы? На этот вопрос многие отвечали положительно, предлагая избрать царя «всею землей» в Ярославле, а затем уже «очищать» столицу. Пожарский говорил — нет. После освобождения Москвы он добился того, чтобы московское духовенство и знать вместе с восьмьюстами делегатами от сословий всех 50 уездов России приняли участие в выборах царя. Собрать народных представителей со всех уголков страны, где ещё шли боевые действия, было не просто. Лишь 21 февраля 1613 г., после долгих прений, на престол был избран Михаил Романов.
Для истории важна была не кандидатура царя (сам Михаил почти не правил), а процедура воцарения. Грозный, Годунов, Шуйский и Владислав — до, Алексей, Иван и Петр Романовы — после, оформляли свое воцарение избранием. Но настоящие, соответствующие всем демократическим канонам выборы были одни — и они не завершились коронацией Михаила. Земский собор остался и работал подряд девять лет (три созыва, в 1613-1615, 1616-1618 и 1619-1622 гг.){9}. Подобное было тогда лишь в итоге революции в Нидерландах, где Генеральные штаты остались укреплять страну и после избрания Вильгельма Оранского.
Важнейшей проблемой, которую представители Великой России решали на Соборе, были государственные финансы. Ещё когда Минин и Пожарский шли на Москву, ополчение чётко ставило вопрос о том, что надо кончать с бесконтрольным распределением средств одной Москвой. Несмотря на страшное разорение, потребовавшее неоднократных экстренных сборов, финансовую систему удалось наладить.
Не менее важной задачей Собора было строительство снесённой войной администрации. Народные представители помогли воссоздать центральные ведомства-приказы и их инфраструктуру на местах. Они горячо поддержали восстановление власти воевод в городах и уездах, вернув выборным учреждениям их прежние, сугубо земские функции.
Земский собор обсуждал, как восстанавливать города и дороги, возвращать на места жителей, возрождать сословия и корпорации, налаживать торговлю и судопроизводство, совершенствовать законы.
Собор решал важнейшие вопросы войны и мира. В Белое море, но решению английского короля и парламента, явилась военная экспедиция: «Мы де хотим помочь!» — «Отказать!!» А как мириться со шведами: «на города или на деньги»? Решили отдать деньги, зато вернули Новгород, который, после восстановления, окупил эти расходы.
Земские представители собирались в критические моменты весь XVII век, вплоть до самовластия Петра, так что самодержавие Романовых в значительной мере создано ими. Это не избавило Россию от восстаний не представленных Соборами, а потому обделённых крепостных крестьян и казаков. Но самые опасные, грозящие существованию государства конфликты решить помогло.
«Растлеваемо было богатство, оскудевали красота и слава, отринуто от любви человеколюбия уходило с земли нашей родовое владычество, оскудели города, оскудели люди. Не оскудела мерзость, и вырос плод греха, взошло дело беззакония, и возненавидели друг друга, и умножились среди нас падения…»
За Великим разорением на Россию надвигалась Смута — время гражданской войны и иностранной интервенции, когда полки неприятелей проскакали по могилам казненных самодержцами полководцев до Волги, когда разорённый и вымирающий от голода народ восстал на своих правителей, а те погрязли в междоусобии и в погоне за призрачной властью готовы были продать страну иноземцам, когда мужественные и честные не знали, на чьей стороне правда, когда лютые преступления против человечности ежеминутно множились и те из духовных пастырей, кто не предал, призывали к массовому человекоубийству во имя Господа… Страшна была война, и не менее страшное наследие оставила она в душах людей.
«Что творите, окаянные?! Сотворите едино покаяние, познайте прегрешения ваши, помилуйте наготу свою! И ни один не покаялся, не нашел в себе хоть малого смирения», — автор остановился, прозревая страшную участь Российского государства. Так древле Адам, преступивший Божью заповедь, был извержен из рая, потому что «не покаялся к Творцу своему и Создателю, да победит грехи покаянием. Если бы сначала смирился — не навел бы всему роду своему напасть!» Но человек ничему не научился, и вместо того чтобы с раскаянием заглянуть в собственную душу, всюду ищет виновных: объективные обстоятельства, происки тайных врагов…
Человек отложил гусиное перо и отошел от резной дубовой конторки, на верхней крышке которой лежала стопа чистой немецкой бумаги. Лишь несколько листов были свернуты в тетрадь; на верху се первой страницы значилось: «СЛОВЕСА ДНЕЙ, И ЦАРЕЙ, И СВЯТИТЕЛЕЙ МОСКОВСКИХ», а под заголовком мелко: «Сие князь Иванова слогу Андреевича Хворостинина»{10}.
СЛОВЕСА ДНЕЙ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
Мелкие частые окошки освещали богатую горницу новопостроенного княжеского терема. Лучики света искрились на золотом шитье покрывавшей стены парчи, заставляли гореть гасившее звук шагов малиновое сукно на полу. За окнами сверкала свежим деревом омытая недавним дождиком восставшая из пепла Москва, плыли в голубом небе светлые кресты церквей, не успевшие потемнеть от непогод. В мягких, тисненой кожи цветных сапогах и длинном широком домашнем кафтане из тонкого узорчатого бархата князь медленно мерил шагами расстояние от низкой, с тяжелым засовом двери до рукописи на конторке. Со двора, через круглые в свинцовом переплете стеклышки окон, смутно доносился голос супруги, распекавшей дворню. Назойливо граяло воронье, гоняемое холопами от жита, еще не сложенного в амбары.
Макнув перо в неистребимые, несмываемые темно-коричневые чернила, князь Иван Андреевич Хворостинин начал новую строку: «Я же, сколько слышал и сколько видел, никак не могу утаить». Он писал, обращаясь к читателю с просьбой верить ему: «Страна Русская и преславный град Москва свидетель словам моим!» Главное, думал князь, писать без «рассечения» правды на упрощенные односторонние взгляды и оценки, не скатываться к голому обличению и восхвалению, продуктам нетерпимости. Воспоминания о Смуте должны быть уроками, а не приговорами.
