Соответственно, началась гигантская коррупция. Фактически все установления, о которых я рассказывал, перестали соблюдаться примерно с 1997-1998 гг. именно потому, что низовое чиновничество в принципе не может жить на зарплату. Но, с другой стороны, берет, берет и берет. Более того, в последние годы появилась новая тенденция. Если раньше просто «стригли» торговцев за право торговать на рынке, за право возить товары (повторяю, это все противозаконно, абсолютно «серая» зона), сейчас ты можешь откупиться от достаточно серьезных неприятностей. Например, поймали тебя с радиоприемником, причем слушающим «Голос Америки». Раньше это было очень серьезно: 5 лет за приемник, а за «Голос Америки» – и 10, и 15 лет могли дать. Причем любопытная особенность северокорейской карательной системы – человек не знал своего срока. Потому что он, конечно, на суде не присутствовал, его увозили, но потом иногда в качестве приятного сюрприза освобождали. А сейчас ситуация такая, что ты даешь определенную сумму – и все забыто. И сейчас рассказывают, что можно даже получить обратно радиоприемник, если сумма соответствующая.
Откупиться стало можно от очень серьезных неприятностей. Потому что оказалось, что у правительства нет денег для того, чтобы кормить всю эту орду надзирателей и контролеров. И как только это произошло, они стали использовать старые законы не столько для личного обогащения… не слишком они обогатились, они массе в своей тоже балансируют на грани голода, как и их подчиненные, не надо воображать их как жирных котов – такие есть, но их не так много.
С другой стороны, естественно, на этом фоне стала формироваться новая северокорейская буржуазия, такие «чернорыночные» воротилы. Сейчас средний торговец оперирует очень небольшими суммами. У него в обороте, если это оптовик, от 500 до 1000 долларов максимум. Но появились люди, у которых капиталы измеряются десятками и даже сотнями тысяч долларов. Их очень мало, но они есть.
Начала очень активно появляться новая сфера обслуживания. На любом рынке стали появляться частные столовые, которые в последнее время попытались взять под контроль, частные гостиницы, места, где можно надежно оставить товар под охраной. Т.е. потихоньку стала развиваться новая инфраструктура частного бизнеса. И все это, повторяю, происходит в абсолютно «серой» зоне, притом что правительство в 2002 г. провело определенные реформы. Во-первых, оно сейчас изо всех сил пытается отыграть назад. Во-вторых, почти все, что я рассказываю, практически никак официально государством не признается, но, тем не менее, это все существует. Т.е. людей, которые живут в старой социально-экономической системе, каждый день ходят на государственную работу, получают продовольствие по карточкам, до недавнего времени было очень мало.
Правда, сейчас ситуация несколько изменилась. В результате исключительно умелого маневрирования, играя на американо-китайских и китайско-южнокорейских противоречиях, северокорейским товарищам удалось опять вернуться к старой схеме получения достаточно гарантированных, хотя и скромных платежей из-за рубежа. Т.е. они сейчас получают большую китайскую (китайцы не хотят коллапса северокорейской системы) и южнокорейскую помощь. И того, и другого, в общем, достаточно сейчас для того, чтобы избежать голода, т.е. население, в принципе, кормится, минимум калорий большинство людей опять стало получать. Воспользовавшись этим, они сейчас предприняли попытку восстановить карточную систему в ее полном объеме – это в конце 2005 г. – и опять восстановить все старые правила. Т.е. сейчас проходят инструкции о том, что торговать вредно, неправильно, что нужно усилить идеологическую работу. Периодически проводятся кампании отлова на рынках в стиле Андропова. Сейчас, по новым правилам, с конца прошлого года, на рынках может торговать только иждивенец, т.е. человек, не имеющий официальной работы, иначе говоря, не тот, кому полагается 700 г зерновых, а тот, кому полагается 350 г. Какие-то попытки «откатить» обратно, безусловно, существуют.
Но по большому счету в этой старой системе сейчас живет явное меньшинство населения. Это жители полупривилегированных городов, в первую очередь Пхеньяна, члены полупривилегированных групп: часть чиновничества (но только часть), часть армии (опять-таки не вся, армия велика), часть полиции и службы госбезопасности, а также члены их семей. Эти люди по-прежнему ходят на официальную работу, по-прежнему получают официальные рисовые пайки и т.д. А основная масса крутится.
Причем возникло очень серьезное новое неравенство. Традиционно северная часть Северной Кореи считалась очень бедным районом. Это было место ссылки, туда ссылали ненадежные элементы, было очень плохо там оказаться. Но обнаружилось, что рост частной торговли привел к тому, что именно Север стал не процветать, но, по крайней мере, чувствовать себя существенно лучше. Контрабанда, отходничество в Китай (в отдельные моменты в Китае находилось до 200 тыс. северокорейских нелегалов, это очень серьезная цифра для страны с населением 23 млн), всяческая нелегальная, полулегальная экономическая деятельности привели к тому, что по некоторым измеримым параметрам некогда бедный север начинает все более и более опережать некогда богатый Пхеньян. Например, по количеству видеомагнитофонов.
По оценкам, на севере видеомагнитофонов на руках примерно в два раза больше, чем в Пхеньяне. А видеомагнитофон – это очень серьезно, причем политически. Потому что, помимо всего прочего, во многом рухнула и старая система информационного контроля. Если отчасти справедливо сказать, что Советский Союз разрушили коротковолновые приемники, то Северную Корею во многом разрушают видеокассеты. Потому что идет активный ввоз видеокассет, южнокорейских, естественно. Народ это все смотрит и видит южнокорейскую жизнь. Он не очень верит тому, что видит, потому что северокорейский кинематограф всегда приукрашивал северокорейское существование. Но, в принципе, он видит то, что подделать невозможно. Т.е. они, конечно, не верят, что у всех есть машины, – такого быть не может, но что в Сеуле много высотных домов – это очевидно. Понятно, что нового Сеула для пропагандистских целей не построишь. У людей потихоньку начинают возникать сомнения. Причем не просто возникать, а, видимо, большая часть населения Северной Кореи уже сейчас понимает, что Южная Корея живет лучше, чем Север. Хотя размер этого разрыва, по-видимому, недооценивается всеми, кроме самой верхушки, которая отлично знает ситуацию и лихорадочно ищет какие-то выходы из сложившегося положения.
Но в любом случае современную Северную Корею, говоря о ее социальной, политической структуре, никак нельзя считать сталинистской страной. Произошло стихийное низовое разгосударствление экономики, существенно ослаб реальный политический контроль и фактически в последнее время появились первые признаки стихийной низовой деколлективизации сельского хозяйства частным методом, за счет взяток, подкупа чиновничества. Т.е. крестьянин работает, все со своего поля продает-сдает «налево», а если председатель колхоза начинает задавать вопросы, то он, естественно, будет в какой-то степени в доле. Примерно такая ситуация. Наверное, мое время истекло.
Лейбин: В коротком выступлении картинка неизбежно кажется схематичной или, наоборот, очень схематична реальность. По советским временам мы понимаем, что при всем нашем сталинизме, этом грандиозном эксперименте, который серьезно изнасиловал культуру, в какой-то момент для легитимации и др. Сталин апеллировал к культуре. В Северной Корее мы имеем дело с чисто антропологическим экспериментом? Появление этого режима и его дальнейшее функционирование никак не были связаны с историей? Никак не опирались на формы традиционной легитимности? И следующий вопрос – а существовала ли зона свободы? Мы помним, что и в сталинское время существовала фигура какого-нибудь председателя колхоза, как мифическая, так, наверное, и реальная, который вопреки формальным правилам болел за свой околоток. И откуда заключенные? Существовала ли еще до крушения сталинизма зона жизни, а не всеобщего тюремного уклада? Схема сталинизма и отхода от него, на первый взгляд, выглядит слишком красиво, чтобы быть правдой.
Ланьков: На мой взгляд, это три вопроса. Первый – является ли северокорейский сталинизм корейским. Однозначно является. Если посмотреть на чисто пропагандистские формы, они на удивление похожи на южнокорейские, как ни парадоксально. Методы идеологической работы в Южной Корее времен военных диктатур. Временами возникает вопрос: «Ребята, кто у кого учился?» Это нужно смотреть конкретно, но очень многие пропагандистские штампы, идеи, естественно, имеют корни в традиционной культуре. Более того, вы правы. Многое из того, что вызывало в свое время хохот у читателей журнала «Корея», в действительности для корейца совершенно не смешно, а нормально. Например, когда мы читаем, что Ким Ир Сен узнал, что кто-то из его былых соратников, геройски погибших во время антияпонской войны в 30-е гг., звонит его семье, спрашивает, как там его жена, дочка, кто у дочки муж… А у дочки героя нет мужа! «Ну, так немедленно несите мне фотографии холостых парней из числа детей героев, и мы их быстренько поженим!» Эта реальная история из журнала «Корея» русским кажется дико смешной. В действительности – нормальное поведение. Отец семейства (это же фигура отца) обязан среди прочего женить и выдавать замуж и следить, чтобы люди соответствовали друг другу. Это одна из важнейших обязанностей.
