Бенгт Янгфельдт - От варягов до Нобеля. Шведы на берегах Невы

В Швеции избрание Михаила не воспринималось как окончательное; ситуация в России была нестабильной, за прошедшие десять лет на троне произошло много перемен, и выбор юного Романова вовсе не обязательно означал, что шведский принц уже находится вне игры. Теперь уже не медлили, и в июне 1613 г. Карл Филипп выехал в Выборг, где встретился со шведской и новгородской делегациями, которым предстояло провести переговоры об условиях его восшествия на престол. Весной московские бояре присоединились к казацкой партии и присягнули на верность Михаилу Романову. Поэтому новгородцы выдвинули предложение о том, чтобы Карл Филипп стал великим князем только в Новгороде. Однако шведского короля не прельщала поделенная таким образом русская корона, и он не усматривал никаких выгод от того, что его брат станет великим князем во враждебном Москве государстве. Когда Новгород не смог дать гарантий, что Карл Филипп станет царем всей России, шведская сторона приняла решение рассматривать его как оккупированный город. Несколько новгородских делегатов присягнули на верность шведскому королю и получили дозволение вернуться домой, между тем как другие были задержаны в Выборге, по сути дела, заложниками. Что же до Карла Филиппа, то он возвратился в Стокгольм, так и не ступив на русскую землю.

Никогда русский престол не был столь близок для Швеции. Но хотя Карлу Филиппу и не суждено было водрузить на свою голову корону русского царя, война для шведов все-таки шла успешно. После того как Якоб Делагарди и другие шведские военачальники подчинили своей власти большую часть Ингерманландии, в 1615 г. начались мирные переговоры с Россией. Заключенный спустя два года в деревне Столбово на южном берегу Ладоги мир стал самым благоприятным для Швеции за всю ее историю: русские были вынуждены уступить Корельский уезд (Кексгольмский лен) и Ингерманландию. Швеция обладала теперь всем побережьем Финского залива от Нарвы до Карельского перешейка, между тем как Россия оказалась отрезанной от Балтийского моря. Часть Новгорода тоже стала шведской — и навечно: покидая город, шведские войска взяли с собой весь городской архив — в общей сложности 30 тысяч русских рукописных текстов. Заботами Якоба Делагарди уникальный архив был доставлен в Швецию, где хранится в Государственном архиве в Стокгольме под названием «Оккупационный архив из Новгорода, 1611–1617 гг.».

С новыми границами Балтика стала едва ли не внутренним морем Шведского государства, и это означало выдающийся триумф двадцатитрехлетнего короля. В своей речи к сословиям, произнесенной на открытии риксдага 26 августа 1617 г., Густав Адольф утверждал, что благодаря новозавоеванным крепостям Ивангород, Ям, Копорье, Нотебург и Кексгольм «в Финляндии и Эст-ляндии можно жить спокойно и в безопасности от русских не только в мирные времена, но и во время открытых военных действий». Финляндия, заявлял он далее, теперь отделена от России Ладогой, которая столь же широка, «как море между Швецией и Аландами или между Эстляндией и Нюландом», — море, которое не осмелился пересечь «ни один поляк».

«Итак, я возлагаю надежды на Господа, — уверенно вымолвил король слова, которые станут крылатыми, — что отныне русскому будет трудно перебежать или перескочить через этот ручеек».

Завоевание Ингерманландии было продиктовано соображениями стратегическими, но не менее важными являлись также торгово-политические и коммерческие интересы. Шведский историк Эрик Лённрут пишет: «Если отвлечься от стремления овладеть экспортными гаванями как от основополагающего мотива завоевательной политики королей династии Васа, то остается поискать какое-то более или менее разумное объяснение тому, что с таким усердием и такой последовательностью захватывали труднозащитимые части побережья и наживали себе потенциально труднодоступных врагов». По рекам Нева и Нарова товары можно было везти далее до Ладоги и оттуда в срединные районы России, а прибалтийские гавани связывали с землями остальной Европы. Из провинций, которые в то время уже находились под властью шведской короны, ни одна, пожалуй, не имела столь благоприятного местоположения, как Ингерманландия.

В обращенной к сословиям речи на риксдаге 1617 г. король долго говорил о коммерческих выгодах, обеспеченных завоеваниями. Отечество, сказал он, «этим мирным договором не только достигло желаемой безопасности и покрыло себя великой славой, но шведская корона и ее короли могут теперь благодаря Божьему провидению повелевать и диктовать свои условия в том, что находят справедливым…». Господь щедро и изобильно одарил страну «пашнями и лугами, пастбищами, богатыми рыбой реками и озерами», а в лесах полно всевозможных диких зверей, меха которых «очень ценны». Если мир продолжится, «то наша страна с ее значительными доходами весьма пополнит казну короны». В особенности же можно ожидать добрых дополнительных прибылей, поскольку «торговля со всей Россией должна будет идти через эти наши земли».

Губернаторство (с 1642 г. — генерал-губернаторство) Ингерманландия находилось под скипетром шведских королей на протяжении целого столетия, до Ништадтского мира 1721 г., хотя с 1703 г. реально принадлежало России. Население Ингерманландии составляло 60 тысяч человек — главным образом жители сельской местности. В подавляющем большинстве то были ижора, финны и русские, а в десятилетия шведской колонизации туда все больше приезжало восточных финнов, шведов и немцев. Одно из условий Столбовского трактата оговаривало, что бояре, монахи и горожане имели право выехать из Ингерманландии в двухнедельный срок, иначе же они становились шведскими подданными. Крестьяне, напротив, были обязаны остаться. Однако многие из них бежали в Россию — отчасти потому, что в Ингерманландии они оказывались в крепостной зависимости, а отчасти из-за гонений за православное вероисповедание со стороны протестантской церкви.

Шведское правительство приказало епископам стараться обращать русских в истинную веру «по-доброму, без принуждения», но действительность выглядела иначе: русских священников заставляли посещать лютеранские богослужения и угрожали тюремным заключением, если они не смогут предъявлять детей, умеющих читать катехизис (и наоборот, за каждые двадцать детей, умеющих читать катехизис, священники будут вознаграждаться четырьмя туннами (бочками) зерна и четырьмя туннландами земли!)[2]. В результате такой политики не только русские, но и православные карелы, финны и ижора целыми толпами бежали на восток.

Этот исход принял такие масштабы, что угрожал сорвать осуществляемые шведскими властями планы колонизации. Спустя два года после заключения Столбовского мира Густаву II Адольфу пришлось констатировать, что он не извлекает из Ингерманландии никакой пользы, поскольку она безлюдна, а в конце 1620-х годов бегство оттуда достигло таких размеров, что король велел вешать всех беглецов — и потенциальных, и уже пытавшихся это сделать.

В составе шведского посольства, отправленного в 1673 г. в Москву, находился молодой офицер-фортификатор Эрик Пальмквист, задачей которого было картографировать сеть дорог и зарисовывать русские крепости. В результате возникла красивая книга (в одном экземпляре) под названием «Некоторые наблюдения над Россией, сделанные во время последнего королевского посольства к московскому царю…» (1674). Здесь изображено прибытие посольства к шведско-русской границе у Муравейно (Моравены) на реке Луге (Государственный архив Швеции)

То был, разумеется, не лучший способ решить проблему заселения края. Как видим, король изначально рассматривал Ингерманландию как колонию. Поэтому способом компенсации массового исхода людей на восток являлось создание хороших условий для въезда в нее. В своей речи на риксдаге 1617 г. монарх призвал дворянство перестать «тесниться, спорить за землю и мучиться» из-за каких-то жалких дворов в Швеции, а обратить взоры на завоеванные области по другую сторону Балтики: «Перебирайтесь на эти земли и расчищайте для себя их, сколько пожелаете и на сколько хватит возможностей каждого». «Я, — обещал король, — предоставлю вам все привилегии и свободы, окажу помощь и всяческое покровительство». Именно щедрыми пожалованиями и ввезенной рабочей силой заселялась провинция.

Перед лицом массового бегства крестьян в Россию король распространил пожалования и на немецкое дворянство. Немцы должны были привозить с собой и крестьян. Благодаря этому десятки семей, преимущественно из Мекленбурга, переселились в имения в Копорском лене и к востоку от него. По мнению Густава II Адольфа, «добрые немецкие обычаи» должны были исправить нравы «русских свиней». В качестве поощрения новопоселенцы были на несколько лет освобождены от налогов и податей.